Ответа не последовало. «Она в отчаянном гневе», – подумал он. Однако гнев был молчаливым, а следовательно, неудобства не доставлял. Подождав с минуту, он взял ее за подбородок и поцеловал, в то время как она продолжала стоять, опустив глаза.
Грандкорт молча вышел.
Что ей оставалось делать? Оправданий для жалоб и сетований не нашлось, как бы она ни старалась призвать их на помощь. Все романтические иллюзии, которые она питала, выходя замуж за этого человека, заключались в возможности использовать его по собственному желанию. В итоге он использовал по собственному желанию ее.
Гвендолин ждала визита Лаша, как ожидают болезненной операции, через которую необходимо пройти. Мучительные факты, вызывавшие в ней тяжелые укоры совести, становились еще ужаснее в устах этого человека. Но все это было частью новой игры, где проигрыш означал не просто минус, а никогда не входивший в подсчеты ужасный плюс.
Порученное дело не принесло Лашу ни особой радости, ни особого недовольства.
– Не старайся показаться более неприятным, чем обязывает природа, – посоветовал напоследок Грандкорт.
«Будет видно», – подумал Лаш, однако вслух сказал:
– Напишу для миссис Грандкорт краткое резюме, чтобы она могла прочитать. – Он не предложил изложить в письменном виде все дело, а это означало, что предстоящая беседа не вызывала у него абсолютной неприязни.
Завещание не обошло Лаша стороной, так что оснований для дурного настроения не существовало, даже если оно было для него обычным. Он ничуть не сомневался, что проник во все тонкости и секреты жены и мужа, однако не испытывал от этого дьявольского восторга, хотя ему было приятно, что его ожидания оправдались и этот брак не стал настолько удачным, как надеялась надменная молодая леди и как пытался его представить Грандкорт. Вообще Лаш не отличался злопамятством и больше всего ценил собственные удовольствия, а не любил то, что этим удовольствиям мешало. Тем не менее он не остался безразличным как к перспективе дурного обращения со стороны красивой женщины, так и к возможности ее унизить. Он не собирался использовать эту возможность без крайней необходимости, однако в устах некоторых людей даже обычное «добрый день» звучит как оскорбление.
К тому времени как дворецкий объявил о визите мистера Лаша, Гвендолин приняла твердое решение не выдавать своих чувств, что бы тот ни говорил. С величественным спокойствием она пригласила посетителя сесть. В конце концов, что значил этот человек? Он ничем не напоминал мужа. Ненависть к развязному, фамильярному мужчине с грубыми руками теперь казалась смешной по сравнению с силой ненависти к тому, кто представлял его полную противоположность.
Лаш вошел, держа в руке небольшой, аккуратно сложенный лист бумаги.
– Вряд ли стоит говорить, что я никогда бы не явился к вам, если бы мистер Грандкорт не выразил настойчивого желания в этом отношении, о чем он, несомненно, вас уведомил.
Из уст другого человека эти слова могли прозвучать вполне почтительно и даже с оттенком робкого извинения, однако Гвендолин они показались оскорбительными. Она едва заметно поклонилась, и Лаш продолжил:
– Я пользуюсь доверием мистера Грандкорта на протяжении пятнадцати с лишним лет и потому нахожусь в особом положении. Со мной он может обсуждать дела, о которых не обмолвился бы ни с кем другим. А в этом вопросе вообще невозможно постороннее участие. Я согласился выполнить это поручение исключительно из дружеских чувств. Это должно служить мне извинением в ваших глазах – в том случае, если бы вы предпочли иметь дело с кем-то другим. – Лаш замолчал, однако реакции Гвендолин не дождался и снова заговорил: – В этой бумаге содержится выдержка из той части завещания мистера Грандкорта, с которой он желает вас познакомить… Будьте так добры взглянуть. Но прежде я хочу сказать несколько слов и надеюсь, что вы простите меня, если что-то покажется вам не вполне приятным.
– Говорите, что должны сказать, но, пожалуйста, без извинений, – заявила Гвендолин таким тоном, словно разговаривала с похитителем собак, пришедшим требовать вознаграждение за спаниеля, которого сам же и украл.
– Я хочу напомнить о том, что случилось до вашей помолвки с мистером Грандкортом, – продолжил Лаш, платя высокомерным тоном за ее презрение. – Во время прогулки в Карделл-Чейсе вы встретились с леди, которая поведала вам о своем положении в отношении мистера Грандкорта. С ней были дети – в частности, чудесный мальчик.
Губы Гвендолин побледнели почти так же, как щеки. Речь этого человека напоминала лезвие острого ножа, безжалостно резавшего кожу, но даже негодование относительно посредничества Лаша тонуло в гуще других чувств – темных и тревожных, как толпа призраков.
– Мистер Грандкорт давно знает, что вам было заранее известно об этом неудачном романе, и считает справедливым довести до вашего сведения свои намерения в этом вопросе. Речь идет о недвижимости и перспективах. Если у вас возникнут возражения, не сочтите за труд сообщить мне о них. Сам он, разумеется, предпочитает не обсуждать эту тему. Будьте любезны прочитать вот это. – С этими словами Лаш встал и передал ей свернутый лист.
Решившись не проявлять чувств в присутствии этого гадкого субъекта, Гвендолин не ожидала услышать о том, что Грандкорт знал, при каких условиях она согласилась выйти за него замуж. Она не осмелилась протянуть руку, чтобы принять бумагу: дрожь стала бы слишком заметной. С минуту Лаш стоял, протягивая документ и прожигая Гвендолин взглядом. Наконец она нашла в себе силы едва слышно, но все-таки надменно произнести:
– Положите на стол. И выйдите в другую комнату, пожалуйста.
Лаш повиновался и, сев на стул в маленькой гостиной, подумал: «Миледи изрядно дрожит. Она не представляла, какой окажется плата за этот великолепный артефакт по имени Хенли Грандкорт». Однако он считал, что девушка без гроша в кармане устроилась лучше, чем имела право надеяться. К тому же для своих лет и возможностей она оказалась необыкновенно ловкой. Ее обещание Лидии ничего не значило, а бегство за границу, вероятно, оказалось гениальной хитростью.
Гвендолин тем временем собиралась с духом, чтобы прочитать бумагу. Выхода не было. Этого требовали все ее чувства – гордость, стремление к сопротивлению, мечты о свободе, раскаяние, ужас перед наказанием свыше. Однако поначалу смысл слов не проникал в сознание. Когда же наконец она разобрала, то стало ясно следующее: если в результате ее брака на свет не появится сын, своим наследником Грандкорт назначает маленького Хенли. Это единственное, что интересовало Гвендолин. Следующий пункт, касающийся ее обеспечения после смерти Грандкорта – несколько тысяч и пожизненное владение поместьем Гэдсмер, – она прочитала вскользь: того, что узнала, было достаточно. Теперь она могла отпустить ожидавшего в соседней комнате человека с дерзкой решимостью, которая воскресла при мысли, что это распоряжение насчет наследства означало конец ее унижениям и рабской зависимости.
Спрятав листок между страницами первой попавшейся книги, Гвендолин приняла величественный вид и прошла в соседнюю комнату, где ее ждал Лаш. Увидев Гвендолин, он немедленно поднялся. Она же остановилась в нескольких шагах от него и после мгновенной паузы произнесла:
– Передайте мистеру Грандкорту, что его распоряжения в полной мере совпадают с моими желаниями, – после чего неторопливо вышла.
Лашу оставалось только восхититься ее грациозной спиной и непреклонной силой духа. Он и в самом деле не желал ей большего наказания и был рад, что теперь можно отправиться на ленч в клуб, где его ждал салат из омаров.
А чего ждала Гвендолин? Вернувшись домой, муж нашел ее в амазонке – готовой отправиться вместе с ним на верховую прогулку. Она не собиралась впадать в истерику или ложиться в постель, ссылаясь на болезнь, а решила действовать в духе полученного сообщения, не давая себе времени на мучительные раздумья. После ухода Лаша она вызвала горничную и с обычной тщательностью переоделась. Несомненно, муж своим завещанием собирался произвести на нее грандиозное впечатление. Что ж, вскоре она, возможно, докажет ему, что это впечатление было совершенно противоположным тому, которого он ожидал. Однако сейчас единственное, что можно было сделать, это проявить вызывающее удовольствие от того, что планировалось как оскорбление. Не осознанно, а скорее инстинктивно пришло понимание, что любая реакция, хотя бы отдаленно напоминающая ревность, стала бы непростительным самоунижением. У нее не было времени обдумать, что предпринять в будущем; наверняка она знала лишь то, что должна поразить мужа своей невозмутимостью, сделав вид, что не видит поводов для волнения. Она не только поехала вместе с ним на прогулку, но и отправилась на званый обед, не нарушив обычной манеры общения. И даже – что удивительно – отказалась взять платок, случайно надушенный горничной духами, которые не нравились Грандкорту. Гвендолин не желала стать объектом отвращения для ненавистного мужа: все отвращение должно было оставаться на ее стороне.
Но отбросить однажды пришедшие мысли все равно, что пытаться говорить, не слыша собственного голоса. Рожденная страстью мысль подобна воздуху и проникает всюду: поклоны, улыбки, разговоры, остроумные замечания похожи на соты, где подобные мысли скапливаются по собственному желанию, далеко не всегда обладая вкусом меда. Не оставаясь в одиночестве, в течение нескольких часов Гвендолин окончательно заблудилась в лабиринте раздумий, выбирая и отвергая пути для безопасного выхода. Сама того не осознавая, она переживала, что все ее прошлые поступки муж воспринимал в свете самых низменных побуждений. Она вспоминала сцены его ухаживания, переживая их с новым, горьким пониманием полной осведомленности Грандкорта. Зная его, теперь она понимала, что он с большим удовольствием поборол ее безмолвное сопротивление и со дня свадьбы постоянно испытывал холодное ликование от обладания воображаемым секретом. «Буду настаивать на раздельном проживании» – такое решение первым пришло ей в голову. Его сменило следующее: «Оставлю его, даже если он не согласится. Назначение мальчика наследником – это мое искупление». Однако ни в темноте, ни при свете дня Гвендолин не могла представить возможность воплотить это решение в жизнь. Разве могла она вернуться в свою семью, сделав несчастными родных и став объектом скандала в покинутом ею обществе? Какое будущее ожидало миссис Грандкорт после возвращения к матери, которая вновь погрязнет в нищете, тогда как главным оправданием брака Гвендолин послужило благополучие миссис Дэвилоу? Недавно дядя и Анна приезжали в Лондон, и хотя желание остановиться у Рекса освободило ее от необходимости пригласить их на Гросвенор-сквер, краткий визит помог ярче представить, что значило бы возвращение в семью. Что она могла бы сказать в оправдание бегства? Дядя приказал бы немедленно вернуться к мужу. Мама заплакала бы. Тетушка и Анна посмотрели бы на нее с тревожным недоумением. Муж подчинил бы ее своей воле. «Буду настаивать на раздельном проживании!» Легко сказать. С чего же начать? На что жаловаться? Каждое слово могло послужить только ее собственному обвинению. «Если уж мне суждено быть несчастной, – звучал в мыслях мятежный рефрен, – то лучше держать это несчастье при себе». Больше того, осознание правды снова и снова напоминало о том, что она не имеет права жаловаться на заключенную сделку и тем более нарушать ее.