Дама порывисто встала, и Деронда тоже немедленно поднялся; волнение мешало ему дышать.
– Это сейчас я княгиня и веду унылую одинокую жизнь, а тогда была великой певицей и играла на сцене так же хорошо, как пела. Никто не мог со мной сравниться: все казались бездарными. Поклонники преданно следовали за мной из одной страны в другую. Я проживала тысячи жизней и не хотела ребенка.
В ее голосе звучала страстная попытка оправдаться. Казалось, мать пыталась предупредить укор сына, в то время как сыну не оставалось ничего иного, кроме как стоять и слушать. Деронда судорожно вцепился в воротник сюртука, словно пытаясь не дать себе утонуть. Кровь бешено стучала в висках, как будто он присутствовал при странном религиозном обряде, призванном придать преступлению священный характер.
– Я не хотела вступать в брак, – продолжила княгиня с прежней энергией, и бледное лицо ее светилось страстью. – Выйти замуж за твоего отца меня заставил мой отец. К тому же это был единственный способ получить относительную свободу. Можно было управлять мужем, но никак не отцом. Я имела право на свободу! Имела право избавиться от зависимости, которую ненавидела!
Княгиня снова опустилась на диван. Деронда по-прежнему стоял неподвижно, а спустя пару мгновений мать посмотрела на него с мольбой и проговорила:
– Мне хотелось уберечь тебя от ненавистных пут. Разве самая любящая мать могла поступить лучше? Я освободила тебя от несчастья быть евреем.
– Значит, я еврей? – воскликнул Деронда так пылко, что княгиня изумленно откинулась на подушки. – Мой отец был евреем, и вы тоже еврейка?
– Да, твой отец доводился мне кузеном, – ответила княгиня, наблюдая за сыном и замечая в нем нечто внушающее страх.
– Я чрезвычайно этому рад! – горячо воскликнул Деронда охрипшим от возбуждения голосом.
Он не мог даже представить, что наступит минута, когда скажет нечто подобное. Даниэль переживал горькую обиду на мать, родившую его против воли, намеренно отстранившуюся и вот теперь – должно быть, тоже в силу обстоятельств – вернувшуюся в его жизнь. Княгиня тоже испытала потрясение, не смогла его скрыть, и задрожав, с широко распахнутыми глазами спросила почти яростно:
– Как можно этому радоваться? Ты – английский джентльмен. Я обеспечила тебе высокую привилегию.
– Вы не знали, что именно мне обеспечили. Разве можно было выбирать за ребенка право рождения? – возразил Деронда.
Почти неосознанно он сел на стул боком, не желая смотреть на мать. Пылая неведомой прежде нетерпимостью, он, однако, всеми силами старался обуздать чувства и не наговорить лишнего. После долгого молчания княгиня заговорила снова, и теперь в ее голосе звучала решимость:
– Я выбрала тебе такую судьбу, какую выбрала бы для себя. Откуда мне было знать, что в тебе возродится дух моего отца? Откуда мне было знать, что ты полюбишь то, что я ненавидела, если ты действительно рад быть евреем? – Последние слова прозвучали с такой неприкрытой горечью, что всякий, кому довелось бы их услышать, решил, что мать и сын ненавидят друг друга.
Однако Деронда уже овладел собой. Перед ним сидела женщина, многое пережившая и выстрадавшая. Объективная точка зрения, с которой он привык смотреть на окружающих, помогла даже сейчас. Деронда молча повернулся и посмотрел на мать с прежним мудрым спокойствием. И все же ее этот взгляд взволновал: на лице княгини отразился не умиротворенный материнский восторг, а необычное восхищение.
– Простите, если я говорю поспешно, – серьезно произнес Деронда, – но почему вы решили именно сейчас открыть то, что много лет старательно скрывали?
– О! Причины наших поступков! – саркастически отозвалась княгиня. – Когда человеку столько лет, сколько мне, непросто ответить на вопрос, почему я что-то сделала так, а не иначе. Каждая женщина, видимо, обязана поступать так, как поступают другие, иначе превращается в чудовище. Но я не чудовище, хотя не всегда чувствую то же, что чувствуют другие женщины. Например, я не питала к тебе тех чувств, которые питают матери к детям, – во всяком случае, если верить их словам. Я была рада освободиться от ребенка, но позаботилась о нем и отдала ему немалый капитал отца. Почему сейчас все изменилось? На то есть свои причины. Последнее время меня терзает смертельная болезнь. Вряд ли я проживу еще год. Я не собираюсь отказываться от всего, что совершила. Не хочу притворяться, что люблю, если не люблю. Но если я поступила несправедливо к памяти мертвых, то у меня осталось немного времени, чтобы сделать то, что я не успела или не захотела сделать прежде.
Богатство интонаций, звучавших в ее голосе, свидетельствовало о безупречном актерском мастерстве. В натуре этой женщины все чувства – тем более трагические – принимали драматическую форму. Ее игра отличалась редким совершенством мимики, экспрессии и жестов, однако Деронда об этом не думал, сосредоточившись на словах. Голос и чудесное лицо княгини незаметно проникли в его душу. Единственное, о чем он с благоговейным страхом мечтал, это как можно больше узнать о странном психологическом конфликте его матери, который сопровождал его появление на свет. Чуткая натура не могла пропустить страдание и искренность последних слов, а потому, когда княгиня умолкла и отвернулась, устремив взор в пространство, Деронда не осмелился произнести ни слова. Следовало дождаться, пока она снова заговорит. Случилось это внезапно: княгиня быстро повернулась к сыну и продолжила с новой энергией:
– Сэр Хьюго много писал о тебе, рассказывал о твоем удивительном уме. По его словам, ты понимаешь все куда глубже, чем он в свои шестьдесят лет. Настоящий мудрец. Ты сказал, что рад узнать о своем еврейском происхождении. Я не стану кривить душой и уверять, что изменила свое мнение о еврейской расе. Твои чувства прямо противоположны моим. Ты не благодаришь меня за то, что я сделала. Сможешь ли ты понять мои действия или продолжишь их осуждать?
– Я стремлюсь понять вас всеми силами ума и сердца, – ответил Деронда, твердо встретив острый вопросительный взгляд. – Таков горький противовес моему желанию осудить ваши действия. Вот уже пятнадцать лет я стараюсь понять тех, кто расходится во мнениях со мной.
– В этом ты совсем не похож на своего деда, хотя внешне представляешь его точную копию – конечно, в молодости. Он никогда меня не понимал и думал только о том, как подчинить своей воле. Под страхом отцовского проклятия мне предстояло стать той, кого он называл «еврейской женщиной». Я должна была чувствовать то, чего не чувствовала, и верить в то, во что не верила: испытывать благоговейный страх перед куском пергамента в мезузе над дверью; строго следить, чтобы кусочек масла не попал в мясное блюдо; восторгаться тем, что мужчины надевают тфилин, а женщины нет. Иными словами, видеть мудрость в древних законах, казавшихся мне нелепыми. Следовало любить бесконечные молитвы в безобразной синагоге, соблюдать ужасные посты и постоянно слушать вечные рассказы о нашем народе. Надо было вечно думать о прошлом Израиля, хотя меня это прошлое ничуть не интересовало. Меня привлекал огромный мир: хотелось найти в нем свое место. Жизнь в тени отцовских запретов и предписаний не вызывала ничего, кроме ненависти. Нескончаемые наставления – «такой ты должна быть, такой не должна быть» – с каждым годом давили все отчаяннее. Хотелось жить свободной жизнью, делать то, что делают все, не заботясь о последствиях! А ты рад, что родился евреем! – Голос княгини наполнился горькой язвительностью. – Но это лишь оттого, что тебя не воспитывали в иудейской традиции и ты не знаешь, от чего я спасла тебя.
– Решившись на этот шаг, вы подразумевали, что я никогда не узнаю о своем происхождении? – не удержавшись, спросил Деронда. – Почему же вы изменили свое мнение?
– Да, именно об этом я думала, на этом настаивала. Несправедливо утверждать, что я изменила мнение. Обстоятельства изменились независимо от меня. Я по-прежнему все та же Леонора. – Она коснулась груди. – Здесь прежнее желание, прежняя воля, прежний выбор. Но… – Княгиня плотно сжала губы и продолжила глухо, почти скороговоркой: – Обстоятельства наступают подобно злобному колдовству! Мысли, чувства, ночные видения – это и есть обстоятельства. Разве не так? Я не согласна, но подчиняюсь деспотичной силе. Добровольно мы подчиняемся только любви. Я смиряюсь с неизбежностью увядания, боли, медленной смерти. Могу ли я любить все это? Но я вынуждена выполнить волю покойного отца. Я вынуждена сказать тебе, что ты еврей, и передать то, что он велел.
– Умоляю открыть, что побудило вас в молодости избрать тот путь, по которому вы пошли, – попросил Деронда. – Насколько я понял, дед возражал против вашего стремления стать артисткой. У меня нет подобного опыта, но я прекрасно понимаю тяготы вашей борьбы и могу представить, насколько болезненно вынужденное отречение.
– Нет, – возразила княгиня, покачав головой и решительно скрестив руки. – Ты не женщина и при всем желании никогда не поймешь, что значит чувствовать в себе талант мужчины и в то же время нести узы рабства девушки. «Ты должна соответствовать понятию «еврейская женщина» – только в этом твое назначение. Женское сердце должно обладать раз и навсегда установленным размером, а если оно оказалось больше, то будет сжато подобно ступням китайских девочек. Счастье, как пирог, возможно только по одному рецепту». Так говорил мой отец. Он хотел, чтобы родился сын, а потому видел во мне лишь связующее звено поколений. Сердце его пылало иудаизмом. Он не мог смириться с тем, что христианский мир видит в еврейских женщинах некий материал для изготовления певиц и актрис. Как будто это не делает нас еще более достойными восхищения и зависти! Таков наш шанс освободиться от многовекового рабства.
– Дед был образованным человеком? – спросил Деронда, желая узнать подробности, о которых мать могла не вспомнить.
– О да! – ответила она, нетерпеливо махнув рукой. – Он был уважаемым врачом и хорошим человеком. Не могу этого отрицать. На сцене он выглядел бы великолепно – величественный, с железной волей. Напоминал старого Фоскари из оперы Верди – до того, как тот просит прощения. Но такие мужчины в жизни превращают жен и дочерей в рабынь. Они хотят править миром, но поскольку это невозможно, обрушивают всю тяжесть собственной тирании на души женщин. Однако иногда природа противостоит им: у моего отца не было других детей, кроме единственной дочери, да и та унаследовала его ж