тоже насквозь мокрый, сразу убежал. Окружившие лодку моряки помешали Деронде подойти ближе, и ему оставалось одно: смотреть, как сильные руки грубых, бронзовых от загара мужчин бережно помогли испуганной, обессиленной Гвендолин выбраться на берег. Мокрая одежда прилипла к телу, затрудняя и без того слабые движения. Внезапно ее блуждающий взгляд упал на стоявшего перед ней Деронду. Гвендолин протянула к нему руки и глухим голосом проговорила:
– Свершилось, свершилось! Он мертв!
– Тише, тише! Успокойтесь, – властно остановил ее Деронда и обратился к морякам: – Я знаком с мужем этой леди. Как можно быстрее доставьте ее в отель «Альберго дель Италия», все остальное я возьму на себя.
Второй гребец рассказал Даниэлю, что милорда спасти не удалось, а его лодку унесло в море. Они с товарищем услышали крик и подоспели вовремя: увидели, как леди бросилась в воду вслед за мужем, и вытащили ее, предотвратив еще одну трагедию.
Узнав скупые подробности, Деронда поспешил в отель, чтобы позаботиться о квалифицированной медицинской помощи, а затем отправил две телеграммы: первую – сэру Хьюго, умоляя того немедленно приехать, а вторую – мистеру Гаскойну, с просьбой передать печальное известие миссис Дэвилоу. Даниэль помнил, как однажды, в минуту откровенного признания, Гвендолин сказала, что присутствие матери всегда было для нее самой действенной помощью.
Глава VI
Этой ночью Деронда не раздевался. Прежде чем лечь в постель, Гвендолин потребовала встречи с ним. Держалась она совершенно спокойно, но шепотом, подавляя нервное возбуждение, попросила его прийти утром, как только она за ним пошлет. Однако дурные предчувствия не отступали: Даниэль опасался, что ночью ее состояние внезапно изменится к худшему и в горячке она произнесет неосторожные слова касательно странных обстоятельств катастрофы. Деронда предупредил горничную, что, если вдруг возникнут тревожные симптомы, он готов явиться по первому зову, и дал понять всем вокруг, что знаком с родными миссис Грандкорт, а потому считает себя обязанным о ней позаботиться. Подобное отношение выглядело тем более естественным, что Деронду знал лакей Грандкорта – единственный из старых слуг, кто отправился в путешествие.
Однако к утру усталость и волнения тяжелого дня взяли свое, и Деронда крепко уснул.
Ночь прошла без экстренных вызовов. Совершая утренний туалет, Деронда пришел к выводу, что это доброе предзнаменование, и решил не спешить с расспросами. Позднее он выяснил, что миссис Грандкорт провела ночь без сна, но опасных признаков возбуждения не проявила и недавно уснула. Оставалось лишь удивляться ее необыкновенной силе: Деронда не мог избавиться от впечатления, что даже под действием шока Гвендолин умело скрывала свои чувства. Что же касалось его собственных ощущений, то он считал, что встреча с матерью и глубокие переживания притупили остроту восприятия и нынешняя забота о Гвендолин была продиктована скорее чувством долга, нежели свойственной ему обычной симпатией к людям.
Несмотря ни на что, Деронда позаботился о том, чтобы показания рыбаков, спасших Гвендолин, были должным образом оформлены. Выяснились немногие подробности. Лодка Грандкорта была найдена дрейфующей со спущенным парусом и на буксире возвращена в порт. Рыбаки считали, что во время крутого поворота погибший был сброшен за борт ударом паруса, а плавать он не умел. Однако, хотя они находились неподалеку, их внимание сначала привлек отчаянный крик мужчины, а уже потом, спеша на помощь, они услышали пронзительный женский вопль и увидели, как леди прыгнула за борт.
Вернувшись в отель, Деронда узнал, что Гвендолин встала и ждет встречи с ним. Его проводили в полутемную комнату, защищенную от солнечного света и ставнями, и шторами. Гвендолин сидела, укутанная белой шалью, и с ожиданием смотрела в сторону двери. Длинные волосы были аккуратно уложены, а в ушах сияли серьги с топазами. При виде Деронды она порывисто встала и выпрямилась во весь рост. Ее лицо и шея были такими же белыми, как шаль, если не считать лиловых кругов под глазами, рот полуоткрыт. Она напомнила Деронде несчастный призрак той Гвендолин Харлет, которая с гордым самообладанием приняла поражение за игровым столом. В его сердце мгновенно пробудилась жалость.
– Прошу вас, не стойте, – обратился к ней Деронда.
Гвендолин послушалась и, опустившись в кресло, пригласила:
– Не сядете ли рядом? Я не могу говорить громко.
Деронда придвинул стул как можно ближе к ее креслу. Глядя ему в глаза, Гвендолин едва слышно спросила:
– Вам известно о моей вине?
Деронда побледнел.
– Я ничего не знаю. – Сказать что-то еще он не осмелился.
– Он мертв, – произнесла Гвендолин все с той же тихой решимостью.
– Да, – подтвердил Деронда.
– Лицо его больше не покажется над водой, – добавила Гвендолин так же тихо, но со сдержанной страстью, и сжала руки.
– Нет.
– Никто не увидит его… только я… мертвое лицо… я никогда от него не избавлюсь.
Последние слова были произнесены с отчаянным усилием. Теперь уже Гвендолин смотрела не на Деронду, а в пустое пространство. Не видела ли она все, что произошло, включая собственные действия, сквозь увеличительное стекло волнения и ужаса? Не находилась ли в состоянии расстроенного сознания? Подобные мысли мелькали в сознании Деронды, обещая надежду. Но представьте борьбу чувств, мешавшую ему их высказать! Гвендолин стремилась признаться, а он боялся услышать признание. Против собственной воли он пытался уклониться от возложенной на него миссии, желал – осуждая желание как проявление трусости, – чтобы она оставила секреты при себе. Он не был священником и боялся, что тайна этой женщины ляжет тяжелым грузом и на его душу. Гвендолин снова посмотрела на него в упор и поспешно заговорила:
– Ведь вы не скажете, что я должна во всем открыться миру? Не скажете, что я должна принять позор? Я бы не смогла этого стерпеть. Я не могу ни в чем признаться даже матери, но вам скажу правду. Только не говорите, что мое признание должен услышать кто-то еще.
– В своем полном невежестве я не могу ничего сказать, – печально ответил Деронда. – Кроме того, что хочу вам помочь.
– В самом начале – когда еще могла говорить – я сказала вам, что боюсь себя. – Тихое бормотание, к которому приходилось прислушиваться, звучало жалобной мольбой. Измученное страданием лицо напоминало маску. – Не успокаиваясь ни на миг, подобно злому духу, во мне жила и росла ненависть. В голову приходили всевозможные способы освобождения. С каждым днем становилось только хуже. Все вокруг рушилось. Вот почему тогда, в Лондоне, я попросила вас прийти ко мне. Я хотела вам поведать о себе самое страшное… но не могла сразу. А потом пришел он.
Гвендолин вздрогнула и умолкла, однако вскоре заговорила снова:
– Сейчас я готова признаться во всем. Может ли стать убийцей женщина, которая плакала, молилась, пыталась спастись от себя самой?
– Боже мой! – воскликнул глубоко потрясенный Деронда. – Не терзайте меня и себя понапрасну. Вы не убили его. Вы бросились в воду, чтобы его спасти. Лучше расскажите, как произошел несчастный случай.
– Потерпите немного. Вы говорили, что сочувствуете тем, кто совершил зло и оттого несчастен. Говорили, что эти люди могут исправиться, могут стать другими. Если бы не эти слова, все было бы еще хуже. Я запомнила все, что вы мне говорили, и постоянно повторяла эти слова. Даже в последний миг. Вот почему… Но если вы не позволите мне признаться, если отвернетесь сейчас, то что же мне останется? Разве я стала хуже, чем тогда, когда вы меня нашли и захотели помочь стать лучше? В то время зло уже жило во мне и проявилось бы еще страшнее, если бы вы не пришли на помощь. А теперь – неужели бросите?
Руки, еще несколько минут назад крепко сжатые, теперь беспомощно лежали на подлокотниках кресла. Дрожащие губы остались приоткрытыми, даже когда она замолчала. Деронда не смог ответить и был вынужден отвернуться. Он взял Гвендолин за руку, как ребенка, и сжал ладонь. Только так можно было пообещать: «Я тебя не брошу». И все это время он чувствовал себя так, словно подписывал чистый лист, не ведая тех ужасных признаний, которые на нем появятся.
Ощущение сильной теплой мужской руки оказалось совершенно новым для Гвендолин. Никогда прежде она не получала от мужчины сочувствия, в котором так остро нуждалась. Внезапно к ней вернулись силы, и она продолжила откровение:
– У меня возникали разные мысли, но все очень смутные. Я боролась с ними, в ужасе отгоняла. Когда-то, давным-давно, я увидела перед собой его мертвое лицо… – Гвендолин понизила голос и зашептала Деронде на ухо: – Увидела и стала мечтать о его смерти. Но мысль об этом приводила меня в ужас. Во мне жили два существа. Я хотела его убить и боялась. Желание становилось мучительным, как жажда. Но потом внезапно я ощутила, что если совершу нечто страшное, непоправимое, то превращусь в злой дух. И это пришло. Это пришло.
Она умолкла, как будто заблудилась в лабиринте памяти, но через несколько минут продолжила:
– Все это уже было во мне, когда я впервые заговорила с вами в Аббатстве. Я совершила некий поступок, но не смогла о нем рассказать. Это была единственная попытка реализовать мой замысел. Среди изящных мелочей в секретере в моем будуаре лежала одна прелестная вещица – маленький острый кинжал в серебряных ножнах. Я заперла его в ящике дорожного несессера и постоянно думала, как лучше применить. Представляла, что прячу под подушку, но не сделала этого. Я не осмеливалась даже открыть ящик: он запирался на особый ключ. А недавно, когда мы жили на яхте, бросила этот ключ в воду. Я хотела от него избавиться, чтобы освободиться от наваждения. Но напрасно. Я сразу начала думать, как открыть ящик без ключа. Когда стало известно об остановке в Генуе, мне пришло в голову, что можно попросить помощи в отеле… А потом я встретила на лестнице вас и решила поговорить наедине: поведать вам обо всем, о чем не успела рассказать в городе. Но пришлось отправиться на морскую прогулку.