– Как давно это было! – И умоляюще добавила: – Посидите немного возле меня?
Деронда повиновался. По выражению лица он понял, что Гвендолин хочет о чем-то сказать, и решил подождать, пока она заговорит. Однако она молча смотрела в окно и не произносила ни слова. Ее явно мучил страх. Желая помочь, Деронда отвел от нее взгляд и вскоре услышал жалобный возглас:
– Вы считаете, что об этом должен знать кто-то еще?
– Совершенно определенно нет, – ответил Деронда. – Никаких последующих действий не предвидится. Ущерба, который можно было бы возместить таким способом, не существует, как нет и не может быть возмездия, справедливо понесенного кем-либо из смертных.
Гвендолин долго молчала и сидела неподвижно, как будто не дыша, а потом наконец спросила:
– Но если бы я не уступила злой воле… в тот момент… если бы сразу бросила веревку… это смогло бы предотвратить смерть?
– Нет. Думаю, что нет, – медленно проговорил Деронда. – Если он действительно умел плавать, то, должно быть, судорогой свело ноги. При всем желании вам вряд ли удалось бы ему помочь. Думаю, ваш секундный преступный умысел не мог повлиять на ход событий и отразился только на вас самих. Злая воля рано или поздно находит выход: либо в порочных наклонностях, рождающих дурные поступки, либо в ненависти к себе, заставляющей нас вести лучшую жизнь.
– Я никого не грабила! А другие получат все. Все, что должны получить. Об этом я узнала незадолго до отъезда из города. Вы не подозреваете меня в корысти? – неуверенно спросила Гвендолин.
– Даже не думал об этом, – ответил Деронда. – Я слишком много размышлял о других сторонах вопроса.
– Наверное, вам неизвестно, как все началось, – медленно, словно преодолевая внутреннее сопротивление, проговорила Гвендолин. – Он должен был жениться на другой. Я об этом узнала, пообещала ей не вставать на пути и даже уехала в Лебронн. Тогда вы впервые меня увидели. Но потом наша семья в одночасье потеряла все, и страдание заставило меня поддаться искушению. Я подумала: «Поступлю так, как хочу, и все исправлю». Убедила себя. Но все оказалось иначе. Все оказалось ужасно. И тогда пришла ненависть, а вслед за ней появились греховные мысли. Вот как это произошло. Я сказала вам, что боюсь себя. И постаралась исполнить ваш совет – превратить страх в защиту. Я думала о последствиях… чувствовала, какие мучения меня настигнут… как буду бояться наступления утра и мечтать, чтобы ночь никогда не кончилась, а по ночам терзаться от страшных видений… Если бы вы знали, как я была несчастна… Впрочем, теперь это уже неважно. Важно только одно: избавить других от правды. Бедная мама! Она никогда не была счастлива.
Снова наступило долгое молчание. Подавив рыдания, Гвендолин продолжила:
– Вам нестерпимо тяжело на меня смотреть. Вы считаете меня слишком безнравственной. Не верите, что я способна исправиться, стать лучше, достойнее. Я навсегда останусь для вас чересчур порочной, чтобы… – Ее голос оборвался.
Сердце Деронды пронзила жалость. Он взглянул на бледное, полное мольбы лицо и произнес:
– Я верю, что вы можете стать более достойной, чем были до сих пор. Никакое зло не может испортить нашу жизнь, кроме того зла, которое мы любим, желаем продлить и не пытаемся остановить. А вы прилагаете усилия и, надеюсь, никогда не остановитесь.
– Но начало этим усилиям положили вы и вы не должны меня покинуть, – проговорила Гвендолин, умоляюще глядя на Деронду. – Я стерплю любое наказание. Я буду жить так, как вы прикажете. Только не бросайте меня. Вы должны оставаться рядом. Если бы вы были рядом, если бы я могла обо всем вам рассказать, то этого не случилось бы. Вы не покинете меня?
– Я никогда не думал о том, чтобы вас бросить, – ответил Деронда, и в его голосе выражалось больше сочувствия, чем он испытывал на самом деле. В эту минуту он с болью осознавал, что его слова могут прозвучать как намерение, которое скорее всего останется неисполненным. Его тревожили заботы: как близкие, так и отдаленные, – и, поддавшись им, после короткого молчания Деронда добавил:
– Полагаю, не позднее завтрашнего вечера приедет сэр Хьюго Мэллинджер. Возможно, вскоре за ним последует миссис Дэвилоу. Ее присутствие принесет вам величайшее утешение. Найдете ли вы силы избавить ее от лишних переживаний?
– Да-да, постараюсь. А вы не уедете?
– Не раньше, чем появится сэр Хьюго.
– И мы все отправимся в Англию?
– При первой же возможности, – не желая вдаваться в подробности, коротко ответил Деронда.
Гвендолин снова посмотрела в окно, и на ее лице Деронда заметил некое подобие улыбки.
– Вы теперь всегда будете жить с сэром Хьюго? В Аббатстве… или в Диплоу? – спросила Гвендолин.
– Я еще не знаю, – ответил Деронда, краснея.
Она поняла, что задала неуместный вопрос, и умолкла, однако через несколько минут заговорила снова:
– Невозможно представить, какой теперь станет моя жизнь. Думаю, лучше быть бедной и работать.
– Со временем все устроится. Как только вы окажетесь среди близких, найдете и новые обязательства, – заверил ее Деронда. – А сейчас постарайтесь, насколько это возможно, прийти в себя и успокоиться, прежде чем…
– Прежде чем приедет мама, – подхватила Гвендолин. – Ах, должно быть, я сильно изменилась. Я давно не смотрела в зеркало. А вы сейчас узнали бы во мне ту Гвендолин, которую увидели в Лебронне?
– Да, узнал бы, – печально ответил Деронда. – Внешние изменения невелики. Я сразу понял бы, что это вы, но пережили огромное горе.
– Только не жалейте о том, что вообще меня узнали. Только не жалейте, – умоляюще проговорила Гвендолин со слезами на глазах.
– Я презирал бы себя за подобные чувства, – уверенно ответил Деронда. – Разве тогда я мог что-то предположить? Мы должны находить обязанности в том, что дает нам жизнь, а не в собственном воображении. Если бы я жалел о чем-то, то вовсе не о том, что узнал вас, а о том, что не смог уберечь от нынешнего несчастья.
– Вы спасли меня от худшего, – сквозь рыдания возразила Гвендолин. – Без вас я была бы еще ужаснее. Если бы вы не были таким хорошим, я стала бы совсем безнравственной.
– Пожалуй, мне лучше уйти, – заключил Деронда, вконец измученный затянувшейся сценой. – Не забывайте, в чем заключается ваша задача: успокоиться и окрепнуть до приезда остальных.
С этими словами он встал, и Гвендолин покорно подала ему руку, однако, едва Деронда вышел, упала на колени в истерических рыданиях. Расстояние между ними было огромным. Она чувствовала себя отверженной душой, созерцающей возможную жизнь, путь к которой отрезан грехом.
Слуги обнаружили ее распростертой на полу без чувств. Глубокое горе сочли естественным для бедной леди, чей муж утонул у нее на глазах.
Часть восьмая. Плоды и семена
Глава I
Измерение, как известно, представляет собой весьма несовершенный способ оценки. Длина орбиты Земли вокруг Солнца способна поведать о шагах человечества к прогрессу не больше, чем площадь поля готова сообщить о том, какие культуры следует на нем сеять. Человек может отправиться на юг и, споткнувшись о какую-нибудь кость, в размышлении над ней совершить открытие в анатомии; может отправиться на восток и случайно обнаружить ключ к языку древнего народа, а может совершить экспедицию и, героически преодолевая препятствия и превозмогая трудности, открыть новую землю, но стоит вернуться домой, как он с удивлением обнаружит, что соседи по-прежнему ссорятся из-за мелких бытовых неурядиц, а пожилой джентльмен из дома напротив все так же гуляет по улице, беседуя сам с собой, и останавливается у одной и той же тумбы, чтобы почитать все те же газеты.
Подобный контраст в течение года произошел между блестящей, самоуверенной Гвендолин Харлет, превратившейся в кающуюся грешницу, и ее родственниками, чья жизнь в Пенникоте не претерпела изменений более глубоких, чем необходимость привыкнуть к скромному доходу, редким визитам соседей и сдержанным комплиментам. Дом священника остался таким же уютным, как и раньше; красные и розовые пионы на лужайке и мальвы возле живой изгороди расцвели не менее пышно, чем в прошлом году, – а сам священник сохранил жизнерадостную уверенность в расположении начальства и твердую решимость укрепить авторитет ревностным исполнением своих обязанностей.
Кроме того, мистер Гаскойн был очень горд за любимого сына, успехи которого затмили потерю одной тысячи восьмисот фунтов годового дохода. Какие бы изменения ни произошли в душе Рекса из-за разочарования первой любви, они померкли перед теми честолюбивыми замыслами, которые родились со времени их семейных злоключений. Вызвавший немало тревог неудачный роман мистер Гаскойн теперь рассматривал как испарение избыточной влаги, необходимое тесту для завершения процесса выпечки. На летние каникулы Рекс приехал домой и привез с собой Анну. Несмотря на почти прежнюю живость в общении с братьями и сестрами, он ежедневно прилежно занимался.
– Не жалеешь, что выбрал в качестве профессии юриспруденцию? – спросил его отец.
– Ни одна профессия не кажется мне более достойной, – убежденно ответил молодой человек. – Я мечтаю закончить свои дни уважаемым судьей, твердо стоящим на страже закона. Переиначив известное выражение, я готов сказать: «Позвольте мне участвовать в создании законов, и пусть другие создают песни».
– И все же тебе придется забивать голову невероятным количеством хлама, а это самое неприятное в твоем деле, – заметил пастор.
– Не понимаю, чем законодательный хлам хуже любого другого, – возразил сын. – Во всяком случае, он не так плох, как второсортная литература, которой люди забивают голову по доброй воле, и уж точно не так скучен. Самые острые умы нередко принадлежат юристам. Строгий взгляд на вещи как на факты и доказательства кажется мне лучше бесконечных рассуждений обо всем и ни о чем. А с более возвышенной точки зрения история возникновения закона составляет самый интересный аспект философии и социальных наук. Конечно, как и во всяком деле, в юриспруденции всегда найдется немало неприятных, нудных, а порою и раздражающих моментов. Но жизнь никогда не вручает ценные призы даром, и я это понимаю.