– Что же, мой мальчик, лучший залог успеха в профессии – уверенность в том, что выше ее нет на свете. Полагаю, то же самое относится к любому делу, за которое человек берется с охотой. Недавно кузнец Брюит пожаловался мне, что его ученик плохо постигает секреты ремесла, и: «Впрочем, сэр, чего можно ждать от парня, который не любит кузницу?»
В глубине души священник испытывал восторг, однако старался сдерживать проявление чувств. Он легко расстался с Уорхэмом, который уехал в Индию, а Рекс стал для него тем утешением, которое мужчина иногда находит в превосходящем его сыне, рисуя радужные картины будущей славы. Только жене он решительно признался:
– Рекс станет выдающимся человеком, Нэнси. Я уверен в этом так же, как отец Пейли был уверен в успехе своего сына.
– Разве Пейли не был старым холостяком? – осведомилась миссис Гаскойн.
– Это к делу не относится, дорогая, – ответил священник, затрудняясь вспомнить эту мелкую подробность.
Мирное течение времени в пасторском приходе разделяла и миссис Дэвилоу, сменившая ветхий величественный Оффендин на окруженный вечнозелеными растениями низкий белый дом неподалеку. В деревне его называли «Дом Додсона». Испытания последнего года почти не сказались на элегантной внешности миссис Дэвилоу: лишь на лице выражалось немного больше грусти, да в волосах появилось несколько новых седых прядей. Выйдя из тени старшей сестры, четыре девочки заметно расцвели, а добрая Джокоза сохранила равнодушие к радостям и развлечениям света, считая, что они не созданы для гувернанток.
В узкой гостиной с низким потолком и двумя окнами, июльским днем распахнутыми навстречу аромату роз и тихому бормотанию сада, собралось все семейство, а также Рекс и Анна. Горячо любимой девочками кузине было что рассказать о новых впечатлениях и новых лондонских знакомствах. Во время первого визита, когда Анна пришла одна, сразу посыпались вопросы о доме Гвендолин на Гросвенор-сквер и роскошной яхте. Анна не видела яхту, и девочки проявили безграничную фантазию, пытаясь представить это неизвестное и оттого еще более интригующее судно. Сама Гвендолин писала им из Марселя, что яхта прекрасна, а каюты очень удобны, и что скорее всего больше она не будет писать и вместо этого пришлет длинный дневник, в который записывает свои впечатления. О путешествии мистера и миссис Грандкорт говорилось даже в газетах, так что этот новый факт роскошной жизни старшей сестры окрасил жизнь девочек в романтические тона, а любительница книг Изабель даже представила, как на яхту нападают корсары, но в итоге все заканчивается благополучно.
Однако в присутствии Рекса, выполняя указание старших, девочки не касались этой увлекательной темы. Разговор шел о Мейриках и их необычных еврейских друзьях, которые вызвали немало вопросов у юных обитательниц дома. Евреи ассоциировались у них с полумифическим народом, упомянутым в «Естественной истории» Плиния, представители которого спят, накрывшись собственными ушами. Берта не могла точно определить, во что евреи верят, и смутно догадывалась, что они отвергли Ветхий Завет, потому что он доказывает справедливость Нового Завета. Мисс Мерри предположила, что ни с Майрой, ни с ее братом «невозможно вести достойный спор», а милая Эллис заявила, что ей все равно, во что евреи верят, поскольку «терпеть их не может». Миссис Дэвилоу поправила дочь, сказав, что и в Лондоне, и в Париже богатые еврейские семьи соответствуют всем требованиям светского общества, но признала, что простые, не обращенные в христианство евреи действительно малоприятны. Изабель, в свою очередь, спросила, умеет ли Майра говорить так, как разговаривают люди, и трудно ли догадаться, общаясь с ней, что имеешь дело с еврейкой.
Рекс не питал симпатии к детям Израиля, и сейчас развлекался тем, что рассказывал о евреях невероятные истории. Анне даже пришлось убеждать всех, что брат всего лишь шутит. Дружный смех прервало появление посыльного, в спешке прибежавшего из дома священника с письмом для миссис Дэвилоу. В конверте оказалась телеграмма. Пока миссис Дэвилоу взволнованно ее читала, остальные с тревогой смотрели на нее, но заговорить никто не осмелился. Наконец, она подняла глаза и, сдерживая слезы, проговорила:
– Дорогие мои, мистер Грандкорт… мистер Грандкорт утонул!
Рекс вскочил, как будто в комнату влетело пушечное ядро. Анна с тревогой посмотрел на него, и он, тотчас совладав с чувствами, спросил:
– Могу ли я чем-нибудь помочь, тетушка? Например, передать отцу ваш ответ?
– Да, дорогой. Скажи, что я сейчас же начну собираться в дорогу. Он очень добр: предлагает сегодня же отправиться вместе с ним в Геную. Я ни за что на свете не отложу поездку хотя бы до завтрашнего утра. Спасибо ему за то, что не медлит. Джокоза и Эллис, помогите сложить вещи. Слава богу, Гвендолин не пострадала, но, должно быть, больна.
Рекс и Анна поспешили на залитую солнцем улицу. Всю дорогу до дома оба молчали. Анну тревожило, не разбередит ли это известие едва зажившую рану в сердце брата, а Рекс боролся с потоком чувств, неожиданно нахлынувших вновь. У ворот дома он наконец проговорил:
– Нэнни, прошу тебя передать отцу слова тетушки. Если я немедленно ему понадоблюсь, позови. Я задержусь в саду минут на десять.
Кто способен признаться, что никогда не чувствовал эгоистичного удовольствия от чужого злоключения, горя или даже смерти, рисующего для него благоприятные последствия? Достижение желанной цели или наследство – самый обычный повод для подобного искушения, который, однако, порою рождает стыд и презрение к самому себе. Для Рекса стыд стал самым главным, самым мощным чувством, окрасившим в отвратительные цвета все поспешные видения возможных последствий того обстоятельства, что Гвендолин снова свободна, тем более что любой всполох надежды сразу уничтожался осознанием существенных препятствий. Образ свободной Гвендолин тут же затмевал образ Гвендолин богатой, благородной, окруженной поклонниками. Если в прошлый раз она с негодованием отвергла его чувство, то на каком основании ее сердце могло открыться ему навстречу в будущем?
Эти мысли, которые хотелось остановить и упорядочить, напоминали тревожный колокольный звон. Убежать от них не удавалось. За последний год Рекс с большим трудом сумел обрести душевное спокойствие, и вдруг оказалось, что трех слов достаточно, чтобы в один миг свести на нет все усилия и снова повергнуть его в отчаянную страсть, которую сам он считал не просто бесполезной, но и разрушительной. В эту минуту неуместный чувственный порыв вызывал глубокое отвращение. Простим бедного Рекса. Прошло немногим больше полутора лет с тех пор, как лукавый малыш пронзил его стрелой, отравленной коварным ядом длительного действия. Разочарование в юношеской любви приводит к последствиям столь же непредсказуемым, как ветряная оспа: одного превращает в некрасивого гения; другого делает не столь уродливым, но более глупым; у третьего отнимает красоту, но не влияет на состояние ума, а большинство оставляет без видимых изменений. Результат зависит не столько от самого факта разочарования, сколько от натуры влюбленного и силы чувства.
Любовь Рекса отличалась той внезапной, всепроникающей, мощной силой, которую знали и воспевали древние, своим творчеством давая пример для подражания многим нашим современникам, чьи чувства вовсе не обладают столь пылким, демоническим характером. Осознание, что все твое существо подчинено другому человеку, что ты находишься в плену его образа независимо от его достоинств, питаешь влечение тем более острое, чем трагичнее муки, причиненные жестокой несправедливостью, – такова форма любви, в слабом человеке граничащая с неудержимой слепой страстью, не ведающей вдохновенного восхищения. Однако когда эта могучая сила овладевает натурой не грубой и косной, но возвышенной и готовой пойти на благородный риск, она способна породить преданность, достойную определения «божественная» в том истинном смысле, который придавали этому слову древние. Флегматичная рассудительность при виде подобных необъяснимых чувств осуждающе качает головой, однако они существуют столь же неопровержимо, как ветры и волны, то несущие кораблекрушение, то награждающие великолепным путешествием.
Подобная страсть жила в душе доброго сильного Рекса, и он принял ее, как принимают дорогое, но беспомощное существо. Однако он решил, что жизнь не должна обеднеть из-за того, что определенный вид счастья был для него недостижим. Больше того, он начал жизнь заново, пересмотрев и подсчитав оставшиеся у него сокровища, и даже ощутил прилив энергии, подобный тому, который появляется, когда перестаешь опасаться собственной неосмотрительности.
Сейчас Рекс ходил по саду и нещадно ругал себя за то, что ощутил сомнение в непреложности собственной судьбы из-за изменившихся обстоятельств, не имеющих к нему никакого отношения. Он не боялся сказать себе правду: «Она никогда меня не полюбит, но вопрос не в этом. Я никогда не смогу приблизиться к ней в ее нынешнем положении. Я ничего собой не представляю и не буду представлять до тех пор, пока голова моя не поседеет. Но какое это имеет значение? Она никогда меня не примет, да я и не осмелюсь просить ее руки. Низко думать об этом сейчас – ничуть не лучше, чем грабить мертвых на поле битвы. Мир не знает греха более позорного. Мне нечего здесь искать. Совершенно нечего. В таком случае почему я не могу принять действительность и поступить так, как требуют обстоятельства, – помочь отцу, который думает, что существуют темы, на которые со мной нельзя говорить, хотя я могу принести пользу?»
Подхваченный последней мыслью, словно волной, Рекс твердой походкой отправился в дом. Отец в своем кабинете собирал дорожный несессер.
– Могу ли я чем-то помочь, сэр? – собравшись с духом, спросил Рекс, как только мистер Гаскойн поднял голову.
– Да, мой мальчик. Пока меня не будет, разбирай почту, отвечай, если необходимо, на письма и держи меня в курсе событий. Даймок прекрасно справится с приходом, а ты останься с мамой или, по возможности, навещай ее почаще – вплоть до моего возвращения, когда бы оно ни состоялось.