– А как насчет главной цели твоей поездки в Геную, Дэн? Надеюсь, то, что ты узнал, не причинило острой боли? Чувства не повлияют на твою дальнейшую жизнь? Все, что с тобой происходит, очень важно для меня.
– Ваша доброта, сэр, заслуживает абсолютного доверия, – ответил Деронда. – Но невозможно ответить на эти вопросы простым «да» или «нет». Многое из того, что я услышал о прошлом, причинило боль. Не менее больно было встретиться и вскоре расстаться с матерью, видя ее страдания. Но я рад, что смог узнать о своем происхождении. Что же касается возможных изменений, то одно останется неизменным: благодарность вам, сэр, за любовь и отеческую заботу. Однако тот факт, что я принадлежу к народу Израиля, может серьезно изменить мою жизнь, хотя сейчас об этом трудно говорить.
Последнюю фразу Деронда произнес с решимостью. Он чувствовал, что в недалеком будущем различия между ним и сэром Хьюго проявятся более отчетливо, чем когда бы то ни было. Баронет бросил на него быстрый цепкий взгляд и, тут же отвернувшись, продолжил путь. После короткого молчания он ответил:
– Я давно ждал от тебя чего-то необыкновенного, Дэн. Но, ради бога, не впадай в эксцентричность! Я готов принять любое мнение, в корне отличное от собственного, но только если это мнение не того, кто ведет себя как сумасшедший. Каждый, кто рассчитывает на серьезное отношение окружающих, обязан держаться в стороне от мелодрамы. Пойми меня правильно. Я вовсе не подозреваю, что ты сошел с ума, а лишь предполагаю, что ты мог с легкостью увлечься человеком со странностями, особенно если он нуждается в защите. Ты наделен страстным сочувствием к тем, кого забрасывают камнями. Мне тоже жалко этих людей, однако предпочитаю держаться от них в стороне. И все же я не прошу спешить с откровениями. Когда примешь решение и тебе понадобятся деньги, ты получишь доступ к тем шестнадцати тысячам фунтов, которые накопились на твоем счету сверх ежегодного дохода. Полагаю, что теперь, когда я приехал, ты хочешь как можно скорее вернуться в Англию?
– Прежде я должен отправиться в Майнц, чтобы забрать шкатулку деда и, если получится, встретиться с его другом, – ответил Деронда. – Шкатулка хранится в банке уже двадцать лет, и мне не терпится поскорее ею завладеть, как будто именно сейчас возникла опасность ее утраты. Возможно, я нервничаю оттого, что после отъезда матушки задержался здесь и не смог сразу исполнить наказ. И все же я не жалею о промедлении: если бы не я, то рядом с миссис Грандкорт не оказалось бы никого, кроме слуг.
– Да-да, – отозвался сэр Хьюго. – Но я надеюсь, что ты не собираешься поставить мертвого иудея выше живого христианина.
Деронда покраснел, но воздержался от ответа. В этот момент они как раз вошли в отель.
Глава III
Как только Деронда предоставил письмо в банке на Шустерштрассе, в Майнце, и спросил, нельзя ли видеть Джозефа Калонимоса, его немедленно проводили в небольшую комнату, где за столом, разбирая письма, сидел тот самый человек с белой бородой, который год назад обратился к нему во франкфуртской синагоге. На его голове красовалась та же самая старая фетровая шляпа, рядом стоял чемодан, а на чемодане лежали плед и пальто. При виде Деронды он встал, однако не подошел и руки не подал. Пристально глядя на гостя маленькими проницательными глазками, он произнес по-немецки:
– Хорошо! Теперь, молодой человек, вы обращаетесь ко мне.
– Да, обращаюсь к вам с почтением, как к другу моего деда, – ответил Деронда. – И чувствую себя в долгу за внимание, которое вы ко мне проявили.
Теперь Калонимос подал руку и сердечно спросил:
– Итак, вы уже не сердитесь на то, что оказались не англичанином?
– Напротив. Я искренне вас благодарю: вы спасли меня от невежества относительно родителей и сохранили оставленную дедом шкатулку.
– Садитесь, садитесь, – торопливо сказал Калонимос и, указав на стоявший рядом стул, сел за стол.
Сняв шляпу и поглаживая белую бороду, он испытующе посмотрел в молодое лицо. Торжественность момента не ускользнула от живого воображения Деронды. Рядом сидел человек, по-прежнему связанный узами горячей дружбы с дедом, еще до рождения внука видевшим в нем духовного последователя. Пристальный взгляд Калонимоса он выдержал с восторженным, благоговейным страхом.
Калонимос заговорил на иврите, цитируя один из прекрасных гимнов литургии:
– «Пусть твоя доброта к будущим поколениям останется столь же великой, как доброта к поколениям прошлым». – Немного помолчал и обратился к Деронде: – Молодой человек, я рад, что еще не отправился в путешествие; вы появились в самое подходящее время. В вас я вижу моего друга в дни его молодости. Вы больше не отворачиваетесь от своего народа, не отвергаете в гордом гневе прикосновение того, кто назвал вас иудеем. Напротив, теперь сами с благодарностью ищете родства и наследия, отнятого в результате греховного замысла. Вы пришли с распахнутой душой, чтобы провозгласить: «Я – внук Даниэля Каризи». Так ли это?
– Несомненно, так, – подтвердил Деронда. – Но позвольте заметить, что я никогда не был склонен презирать иудея лишь потому, что он иудей. Вы, конечно, понимаете, что я не мог признаться постороннему человеку в том, что ничего не знаю о своей матери.
– Грех, грех! – воскликнул Калонимос, подняв руку и с отвращением закрыв глаза. – Грабеж нашего народа. Точно так же в давние времена еврейских юношей и девушек воспитывали для римского Эдома. Но злые козни расстроены. Я разрушил их. Когда мы с Даниэлем Каризи – да хранит его Создатель и Спаситель! – были мальчишками, то торжественно поклялись всегда оставаться друзьями. Он предложил: «Давай свяжем себя взаимным долгом, как будто мы – сыновья одной матери». К этому он стремился с детства и до последнего мгновения – укрепить душу прочными узами. Да, так он сказал: «Давай свяжем любовь долгом, ведь долг – это любовь к закону, а закон – природа вечного». Так мы стали братьями. Хотя потом жизнь нас развела, связь мы не теряли. Когда он умер, его попытались ограбить, но не смогли украсть у меня. Я спас наследие, которое он ценил и предназначал своему потомку. Я вернул ему украденного потомка. Сейчас я прикажу доставить шкатулку.
Калонимос вышел из комнаты, а спустя несколько минут вернулся в сопровождении служащего, который нес шкатулку в кожаном чехле. Она оказалась небольшая, но тяжелая благодаря позолоченным железным скобам и ручкам. Деревянную поверхность украшала прекрасная резьбы в виде арабской вязи.
– Вот! – торжественно провозгласил Калонимос. – К сему прилагается уникальный ключ. Храните его с особым тщанием. Надеюсь на вашу аккуратность и осторожность. – Калонимос смерил Деронду тем оценивающим, слегка подозрительным взглядом, с которым пожилые люди обычно доверяют ценные вещи людям молодым.
– Я буду хранить сокровище бережнее любого другого имущества, – с улыбкой пообещал Деронда и спрятал ключ в нагрудный карман. – Мне никогда еще не доводилось владеть символом надежды и духовного труда. И я никогда не забуду, что часть этого труда по праву принадлежит вам. Есть ли у вас время, чтобы рассказать о моем деде? Или пора уходить?
– Я могу ненадолго остаться. Через час восемнадцать минут я уезжаю в Триест, – ответил Калонимос, посмотрев на часы. – А еще нужно успеть проститься с сыновьями. Позволите ли представить вас, чтобы они смогли оказать гостеприимство внуку моего друга? Сыновья живут здесь в роскоши и комфорте, а я предпочитаю скитаться по свету.
– Буду рад знакомству, – ответил Деронда, – но не сейчас. Мне необходимо срочно вернуться в Англию: друзья нуждаются в моем присутствии. Непредвиденные обстоятельства слишком долго удерживали меня за границей. Однако ради более близкого знакомства с вами и вашей семьей я готов вновь приехать в Майнц.
– Хорошо! Меня вы вряд ли застанете, поскольку я стар и брожу по свету, влача за собой свой саван, однако сыновья и их дети постоянно обитают здесь и очень дружны между собой. С тех пор как Карл Великий призвал моих предков из Италии, чтобы придать нашим грубым немецким братьям налет образованности, многое изменилось. Мне и моим современникам пришлось бороться за право на жизнь. Наша молодость выпала на плохое время, но мы победили и теперь в безопасности множим свое богатство, а наука Германии прирастает и полнится еврейскими умами, хотя не все сохраняют еврейские сердца. Вы ничего не знаете об истории своего народа, молодой человек?
– Не совсем так, – ответил Деронда. – Прежде чем довелось узнать о своем происхождении, мне выпала счастливая возможность с глубоким интересом заняться подробным изучением всего, что имеет отношение к иудаизму. Случилось так, что я немного подготовился к встрече с дедом.
– Если бы не английское воспитание, то скорее всего вы стали бы таким же великим, как он. Внешне вы очень на него похожи, молодой человек. В лице вашего деда отражалась железная воля, притягивавшая всех, кто оказывался рядом. Еще в ранней молодости у него на лбу появилась глубокая вертикальная морщина. У вас я ее не вижу. Даниэль Каризи говорил: «Лучше железная воля, чем нерешительность. Лучше непреклонный враг, чем неуверенный друг. Лучше ложная вера, чем полное ее отсутствие». Больше всего он презирал равнодушие и имел для этого более веские причины, чем я готов изложить.
– И все же он не был ограниченным человеком? – спросил Деронда, намекая на обычное оправдание нерешительности чрезмерными знаниями.
– Ограниченным? Нет. – Калонимос с улыбкой покачал головой. – С раннего детства он впитывал знания так же легко, как растение впитывает воду, рано увлекся медициной и теориями о жизни и здоровье. Путешествуя по многим странам и много времени посвящая наблюдению и познанию, он пришел к выводу, что сила и богатство человечества зависят от баланса принципов индивидуальности и общности, и решительно возражал против растворения нашего народа среди неиудейских конфессий. В нем соединялись многочисленные знания, и в этом отношении он напоминал арабских писателей золотой эпохи. Мы учились вместе, однако он превзошел меня в успехах. Хотя мы всегда оставались близкими друзьями и он часто изливал мне душу, мы отличались, как небо и земля. Каризи мыслил самостоятельно, а я принимал его мысли, как принимают форму деревьев: они такие, как есть, и обсуждению не подлежат. Мы оба росли глубоко верующими иудеями, но он рано задумался о будущем детей Израиля и всей душой погрузился в эту часть религии, я же был рад тому,