ь, проявившаяся в Деронде при этой перемене, удивляла даже его самого. Казалось, обретя родословную, вместе с ней он получил новую душу. Отныне мысли и суждения не бродили в лабиринте общих, неопределенных симпатий, а сосредоточивались на одном предмете. Деронда стремился снова оказаться рядом с Мордекаем и Майрой, столь близкими его сердцу, хотя и с горечью полагал, что чувства Майры к нему далеки от любви. Ни один мужчина не рискнет поразить женщину внезапным проявлением чувств, когда она воспринимает его неким подобием лорд-канцлера. Разумнее выбрать более легкий путь.
Стоит ли удивляться, что Деронда не придумал ничего лучше, как прямо с вокзала отправиться в Бромптон, в дом на маленькой площади?
Это было в тот самый день, когда Майра встретила отца. Глубоко тронутый ее горем и своими печальными воспоминаниями, Мордекай сидел неподвижно, не замечая течения времени. Упавшие на пол листки рукописей так и валялись в беспорядке. На камине мерно тикали часы, свет за окном тускнел. Забыв, что пора ужинать, Майра не отходила от брата и, глядя на его болезненное лицо, думала, что так, наверное, он будет выглядеть после того, как душа покинет измученное тело. Мысль, что скоро смерть может лишить ее горячо любимого брата, приходила всякий раз, когда доводилось видеть его осунувшееся лицо. Жизнь снова предстала перед Майрой с повторениями прошлых горестей. За порогом маячила тень живого отца и умершей матери.
Неожиданно дверь открылась, и из коридора донесся знакомый голос:
– Это Даниэль Деронда. Можно войти?
– Входи! Входи! – ответил Мордекай и, светясь от радости, встал.
Он совсем не удивился его появлению, как будто расстался с другом только сегодня утром и ждал его вечернего визита, а вот Майра, покраснев, вскочила с взволнованным ожиданием чего-то плохого.
И все же, стоило Деронде войти, все сомнения сразу отступили, как будто дождь прекратился и вышло солнце. Никакие тучи не могли затмить нежное сияние момента. Протянув руки Майре и Мордекаю, Деронда на миг застыл в торжественном молчании, внимательно глядя на обоих.
– Что-нибудь случилось? – наконец спросил он, заметив озабоченность на их лицах.
– Не станем сейчас обсуждать неприятности, – сказал Мордекай. – Твое лицо сияет радостью, так пусть же радость станет общей.
Они сели, и Деронда многозначительно произнес:
– Вы правы. У меня радость, которая останется с нами навсегда, какие бы неприятности ни произошли. Я не назвал цель своего путешествия за границу, однако теперь имею право сказать: я ездил, чтобы узнать о своем происхождении. И вы оказались правы: в моих жилах действительно течет еврейская кровь.
Мужчины обменялись рукопожатиями, и при этом глаза Мордекая так вспыхнули, что Майре показалось, будто его пронзило электрическим разрядом.
– Мы принадлежим одному народу, – между тем продолжил Деронда. – Наши души обладают единым призванием. Нас не разлучит ни жизнь, ни смерть.
Мордекай громким шепотом произнес на иврите еврейскую молитву:
– Наш Бог и Бог наших отцов.
Майра опустилась на колени возле брата и заглянула в счастливое лицо, еще недавно казавшееся смертной маской. Сейчас она не думала, какие последствия это известие несет для ее собственной жизни, а думала лишь о брате.
– Дело не только в том, что я еврей, – продолжил Деронда, наслаждаясь моментом. – Оказалось, что я принадлежу к старинной семье, которая свято соблюдала учение и традиции нашего народа: эта ветвь испанских евреев дала миру много образованных и деятельных людей. Больше того, теперь мне принадлежит то наследие, которое позволит нам приблизиться к предкам. Мой дед, Даниэль Каризи, сохранил старинные манускрипты и исторические документы в надежде передать их внуку. И вот надежда его исполнена, вопреки попыткам лишить меня истинного родства. Я привез шкатулку с этими бумагами, и сейчас она здесь, внизу. Я хочу оставить ее вам, Мордекай, чтобы вы помогли мне разобрать и прочесть рукописи.
Счастливый взгляд Деронды подействовал на Майру подобно слишком яркому солнечному свету, и, невольно подумав о том, как миссис Грандкорт воспримет новый поворот событий, она покраснела и поспешно встала. Деронда же вообразил, что испугал Майру слишком пристальным откровенным взглядом. Если Майра не готова ответить ему взаимностью, то в условиях неизбежного и частого общения любое навязчивое проявление внимания не вызовет в ее душе ничего, кроме неприязни.
Пока Деронда и Майра переживали сомнения, Мордекай заговорил с обычной убежденностью:
– Даниэль, в самом начале нашего знакомства я сказал тебе, что нам не дано знать, куда ведут все пути Провидения. Все на свете связано в той Вездесущности, которая является местом и обителью мира, а события не больше чем стекло, сквозь которое мы видим некоторые из путей. И если кажется, что греховная, враждебная людская воля подготовила тебя, как когда-то Моисея, к беззаветному служению своему народу, это зависит от иного порядка, чем направляющий наши шаги закон. Злая воля способна творить благо, пробуждая добрую волю. Благословен лишь народ, в котором и простые люди, и просвещенные мудрецы живут в покорности законам справедливости и любви. Пойми: только твоя исполненная любви воля проложила главный путь и уничтожила воздействие зла. Исполнив долг в отношении Майры и найдя ее брата во плоти, твоя душа подготовилась с радостью встретить послание Всевышнего: «Узри множество собратьев своих».
– Вы с Майрой стали моими учителями, – ответил Деронда. – Если бы откровение явилось прежде, чем я узнал вас обоих, думаю, мой ум восстал бы против него. Возможно, тогда я подумал бы так: «Если бы можно было выбирать, я не стал бы евреем». А сейчас я чувствую, как все мое существо радуется истине.
Говоря это, Деронда живо представил первую встречу в книжном магазине и свое холодное равнодушие к пророческой убежденности странного человека. Радуясь возможности удовлетворить сокровенное ожидание друга, смотревшего так, как смотрит терпеливый наблюдатель, наконец-то увидевший на скале свет маяка, Деронда продолжил с новым пылом:
– Только благодаря вашему вдохновению я различил в тумане то, что может стать главной целью моей жизни. Вы придали форму неясному стремлению – унаследованному от многих поколений предков результату страстных размышлений, особенно ярко воплотившихся в идеях моего деда. С тех пор как начал читать и думать, я постоянно мечтал о служении высокой цели. Вы показали мне эту цель: объединить наш народ, вопреки ереси. Вы сказали: «Религия объединила нас, прежде чем разъединила. Создала народ, прежде чем сотворила раббанитов и караимов». Теперь я готов попытаться возродить единство, готов воплотить в жизнь ваши идеи. Провал не станет постыдным. Постыдно не приложить усилий.
– Ты – мой брат, вскормленный грудью моей матери, – заключил Мордекай и откинулся на спинку кресла с выражением спокойного ликования после успешно завершенного труда.
Чтобы по достоинству оценить воздействие страстного признания Деронды, необходимо вспомнить его недавнюю сдержанность, осторожный отказ от преждевременного согласия или иллюзорных обещаний. Именно серьезное, честное отношение придало искреннему высказыванию клятвенную торжественность, очевидную как для него самого, так и для Мордекая. Майра пережила столь же сильное, хотя и несколько иное впечатление: в отличие от брата, ее удивило неожиданно выраженное Дерондой чувство близости к своему народу. Забрезжил рассвет, способный развеять мрачные предчувствия.
После недолгого отдыха Мордекай снова заговорил:
– Союз наших душ уже зародился. Он ждет лишь кончины бренного тела, чтобы обрученные связали себя священными узами. Тогда все, что принадлежит мне, перейдет к тебе. Не называй моим ничего из написанного мной, Даниэль. Хотя наши учителя говорили, что следует назвать имя автора, и правило их верно, оно не затрагивает добровольного слияния душ, наполняющего мысль, как наполняются чистые воды там, где чистота и полнота неразделимы. Я оценил все, что создал, и хочу, чтобы тело, которому я отдал свою мысль, исчезло так же, как исчезнет это смертное тело. Но пусть мысль возродится в наполненной душе, которая станет твоей.
– Не требуйте от меня обещания, – с улыбкой возразил Деронда. – Прежде я должен изучить рукописи и найти в них особые причины считаться моими. Пока еще рано об этом говорить: ученичество мое лишь начинается.
– Я не стану требовать обещания до тех пор, пока ты сам не увидишь причину, – ответил Мордекай. – Но в течение долгих лет моя надежда – нет, уверенность – заключалась не в том, чтобы несовершенный образ моей мысли, подобный робкой попытке неопытного художника воплотить божественный образ, смог жить собственной жизнью. Я надеялся, что мои видения и страсти перейдут к тебе. Да, к тебе. Разве не в тебе я сразу узнал того, о ком мечтал? И все же суди сам и сам принимай решение, ибо моя душа счастлива и спокойна. – Мордекай помолчал и продолжил другим тоном: – Что повлияло на решение твоих родителей? – Однако тут же одернул себя и добавил: – Нет-нет, не прошу говорить о других, если это не доставит тебе удовольствия.
– Со временем вы узнаете все, – ответил Деронда. – Но сейчас лучше расскажите о себе и о том, что произошло после моего отъезда. Вижу, что-то случилось: Майра глубоко расстроена.
– Сегодня случилось несчастье. Долг, который казался далеким, внезапно вернулся, предстал перед нами и не вызвал радости, а породил страх, который мы вынуждены признать. Однако в данную минуту ничто не гнетет нас зримо, так что давайте отложим неприятный разговор и представим, что сегодня вечером начинается праздник, которому мы должны принести плоды радости, не омраченные печалью.
Деронда догадался, на какое именно горе намекает друг, но не проронил ни слова.
– Я должен покинуть ваш дом, – обратился он к Майре, – но только после того, как принесу драгоценную шкатулку и вручу ключ от нее Мордекаю… нет, Эзре. Можно мне отныне называть вашего брата Эзрой?