Деронда ждал появления миссис Грандкорт в маленькой гостиной, где некогда они сидели рядом во время музыкального вечера. Тогда Гвендолин впервые обратилась к нему с мольбою, воплотившейся в мелодическом призыве: «Per pieta non dirmi addio». И только сейчас Даниэль осознал, что эта мелодия прозвучала в исполнении любимого голоса Майры.
Деронда мерил шагами комнату, все предметы в которой были ему хороши знакомы: начиная с портрета улыбающейся леди Мэллинджер и заканчивая львиными мордами на пилястрах камина. Они казались ему принадлежностью не настоящего, а далекого прошлого, настолько глубокими и значительными были произошедшие в нем перемены; в таких новых условиях он попал в дом, который привык считать родным.
Гвендолин сильно изменилась. Эти изменения коснулись не только траурного платья, но и выражения лица – на нем застыло удовлетворенное спокойствие, которого не было в Генуе. Здороваясь и обмениваясь рукопожатиями, они не улыбнулись: каждый переживал собственные воспоминания и тревожные предчувствия.
– Хорошо, что вы пришли. Давайте присядем, – заговорила Гвендолин и опустилась в ближайшее кресло.
Деронда сел напротив.
– Я попросила вас прийти, чтобы спросить, что мне делать, – пояснила она. – Не бойтесь сказать то, что считаете правильным. Я приняла решение. Когда-то я боялась бедности и не могла представить, что придется работать и кому-то подчиняться. Вот почему я вышла замуж. А теперь, пережив более страшные испытания, я думаю, что смогу вынести бедность, если вы скажете, что это необходимо. Вам известно о завещании моего мужа?
– Да, сэр Хьюго мне рассказал, – ответил Деронда, уже догадываясь, какой вопрос она задаст.
– Следует ли мне принять наследство, которое он мне оставил? Поделюсь с вами своими мыслями, – продолжила Гвендолин с нервной поспешностью. – Возможно, вам неизвестно, что, принимая предложение, я много думала о маме. Несмотря на эгоизм, я нежно ее любила и страдала из-за ее бедности. В первое время в несчастье меня утешала мысль, что замужество принесло ей достаток. Сейчас самое страшное для меня – это снова увидеть маму в бедности. Думаю, что если я возьму ровно столько, сколько нужно ей, и ничего для себя, то это будет правильно. Я была очень дорога маме, а он забрал меня у нее… нарочно… и если бы она знала…
Гвендолин не смогла договорить. Она готовилась к этой встрече, не думая ни о чем другом, кроме как о своих отношениях с матушкой, однако мучительные воспоминания заставили ее остановиться. Гвендолин беспомощно посмотрела на свои руки: на пальце осталось одно-единственное кольцо – обручальное.
– Не терзайте себя объяснениями, – мягко попросил Деронда. – В этом нет нужды. Вопрос очень прост. Думаю, что вряд ли я понял его неверно. Вы обратились ко мне, потому что я единственный человек, кому известна ваша тайна, и могу понять ваши сомнения. – Он не спешил продолжать, ожидая, пока Гвендолин совладает с чувствами. А когда она осмелилась поднять на него глаза, снова заговорил: – Вы думаете о чем-то, что считаете преступлением по отношению к покойному. Вы полагаете, что утратили все права жены, и боитесь взять то, что принадлежало ему. Вы хотите остаться в стороне от его богатства. Это чувство даже толкает вас к самоуничижению за то, что вы поддались соблазну. Мне доводилось испытывать нечто подобное. Правильно ли я вас понимаю?
– Да. По крайней мере я хочу быть хорошей – не такой, как прежде, – согласилась Гвендолин. – Я постараюсь вытерпеть все, что, по вашему мнению, должна вытерпеть. Как же мне поступить?
– Если бы вопрос о наследстве не затрагивал никого, кроме вас, то я вряд ли осмелился бы вас отговаривать. Но сейчас необходимо принять во внимание совершенно справедливую заботу о миссис Дэвилоу. Вряд ли такое поведение мужа по отношению к вам вызвано каким-то вашим поступком. Он добровольно женился на вас и изменил вашу жизнь самым решительным образом. Положение обязывало его позаботиться о вашей матушке. Разумеется, он понимал, что, если завещание вступит в силу, она разделит оставленную вам долю состояния.
– Она имела восемьсот фунтов в год. Я хотела взять из наследства эту сумму, а от остального отказаться, – пояснила Гвендолин.
– Думаю, вы не должны устанавливать какой-либо лимит, – возразил Деронда. – Такое решение станет для миссис Дэвилоу тяжким, болезненным ударом. Доход, от которого вы отказываетесь по неизвестным для нее причинам, принесет ей страдания, а ваша собственная жизнь окажется слишком трудной. В Генуе мы решили, что никто не должен знать об отягощающем вашу совесть бремени, а отказавшись от наследства, вам будет трудно хранить эту тайну. Полагаю, вам следует просто принять волю супруга, а раскаяние укажет вам способ использования означенной суммы.
Произнеся последнюю фразу, Деронда машинально взял шляпу, которую положил на пол рядом с креслом. Гвендолин ощутила, как сердце ее подпрыгнуло, словно стремилось помешать ему уйти. В тот же миг она встала, не понимая, что тем самым принимает очевидное намерение удалиться. Деронда, разумеется, тоже встал и сделал шаг навстречу.
– Я поступлю так, как вы велели, – торопливо проговорила Гвендолин. – Но что еще мне делать? – Никакие другие слова, кроме самых простых, не приходили в голову, но даже они, слетев с губ, показали ее абсолютную беспомощность. Гвендолин горько разрыдалась.
Деронда испытывал мучительную боль, но в то же время ясно осознавал неминуемые последствия своей слабости, а потому призвал на помощь всю выдержку. Едва Гвендолин вытерла слезы, он проговорил:
– Наверное, скоро вы с миссис Дэвилоу отправитесь в деревню?
– Да, через неделю или дней десять. – Гвендолин помолчала, глядя в окно, словно пыталась рассмотреть воображаемое будущее. – Я хочу быть доброй со всеми своими домочадцами. Они могут стать счастливее меня. Это лучшее, что я могу сделать?
– Думаю, да. Подобная обязанность не вызывает сомнений, – подтвердил Деронда. – Потом вы найдете другие обязанности. Взгляд на жизнь как на долг со стороны может показаться тоскливым, но на самом деле это не так. Жизнь становится тоскливой, когда нет стимула. А если вы начнете поступать в соответствии с вашим желанием приносить пользу другим, то получите неожиданное удовлетворение. Каждый ваш день будет наполнен смыслом, и жизнь ваша начнет расти подобно дереву.
Гвендолин посмотрела на него взглядом страждущего в пустыне путника, который вдруг услышал звук воды. Деронду поразил этот взгляд, и в его голосе послышалась страстная мольба:
– Глубокое горе пришло к вам в ранней молодости. Постарайтесь представить это испытание как подготовление к жизни, а не как наведенную на нее порчу. Да, пусть это станет подготовлением… – Любой, кому довелось бы услышать интонации Деронды, подумал бы, что он умоляет о собственном счастье. – Только подумайте! Вы избавлены от величайшего зла, порожденного браком, который сами считаете ошибкой. Представьте, что суровый ангел заметил вас на дороге зла, схватил за руку и показал ужас той жизни, от которой необходимо спастись. Подумайте обо всем случившемся как о предстоянии и извлеките правильный урок. Вы непременно станете одной из лучших женщин, рядом с которой люди буду радоваться, что появились на свет.
Слова подействовали на Гвендолин подобно прикосновению чудодейственной руки. Она почувствовала, как в ней просыпается могучая сила духа. Божественная надежда на моральное возрождение полна вдохновения, а душа, перед которой мы склоняемся в безусловной любви, дарит нам веру в себя. Однако новая жизнь Гвендолин казалась неотделимой от жизни Деронды. Впервые после ужасного события в море густой румянец покрыл ее лицо и шею, но она молчала.
– Не смею вас утомлять, – проговорил Деронда, протягивая ей руку на прощание.
Испугавшись, что он сейчас уйдет, Гвендолин молча вложила свою ладонь в его.
– Вы еще явно нездоровы, – добавил он, сжимая тонкие пальцы.
– Я не могу спать, – ответила она грустно и, вздрогнув от леденящего страха, добавила: – Видения никак не уходят, повторяются снова и снова.
– Постепенно острота воспоминаний смягчится, – заверил Деронда, не в силах выпустить ее руку и решительно уйти.
– Сэр Хьюго обещал приехать в Диплоу, – сказала Гвендолин, ухватившись за заранее подготовленную фразу. – И вы тоже обязательно приезжайте.
– Возможно, – ответил Деронда, но, почувствовав, что говорит холодно, поспешно добавил: – Да, приеду. – И крепко сжал ее руку, показывая, что прощается.
– А сюда вы больше не придете, пока я в городе? – с робкой грустью спросила Гвендолин, опять побледнев.
Что оставалось Деронде?
– Если я могу принести вам пользу… если вы желаете меня видеть… обязательно приду.
– Я должна этого желать, – пылко подтвердила Гвендолин. – Иначе откуда взять силу? К кому еще обратиться за помощью? – Снова подступили рыдания.
Страдание отразилось на лице Деронды. Он выглядел несчастным, когда пообещал:
– Я непременно приду.
Гвендолин заметила эту перемену, однако ожидание новой встречи взяло верх над всем, и в душе воскресли надежда, воодушевление и отвага.
– Не расстраивайтесь из-за меня, – произнесла она тоном нежного убеждения. – Я запомню каждое ваше слово – все до единого. Я запомню вашу веру в меня и постараюсь ее оправдать.
Гвендолин твердо посмотрела Даниэлю в лицо и опять подала руку, однако на губах не появилось даже тени улыбки. После смерти мужа она никогда не улыбалась. Стоя в неподвижном молчании, она напоминала печальную статую той Гвендолин, чей смех всегда раздавался среди самых серьезных людей.
Печаль пронзила сердце Деронды. Можно ли представить более трудное положение для мужчины, полного нежного сочувствия, но наделенного благоразумием и предусмотрительностью? Лишь он один знал истинную причину страданий Гвендолин: оттолкнуть ее от себя означало бы обречь на опасное одиночество. В то же время Деронда понимал, что рано или поздно в их отношениях наступит мучительный перелом.