– Думаю, что смогла бы, если бы постаралась, но не хочу этого делать, – с раздражением ответила Гвендолин, и матушка побоялась сказать что-нибудь еще.
Согласно давнему обычаю на подобных праздниках леди и джентльмены обедали отдельно, чтобы во время трапезы и те и другие имели возможность расслабиться и отдохнуть. Надо сказать, что джентльмены располагали богатым набором историй об эпикурействе дам: оставшись одни, те якобы проявляли мужскую приверженность к оленине и даже просили принести жир – доказательство того, до чего могли бы опуститься женщины, если бы их не сдерживали строгие светские правила. Лорд Брэкеншо, известный как тонкий гастроном, из года в год приводил мнение Байрона о том, что никогда нельзя смотреть, как женщина ест, причем предварял высказывание доверительным вступлением: «Должен признаться, что…» – как будто впервые выражал согласие с чувствами благородного поэта.
В дамской столовой стало ясно, что среди представительниц прекрасной половины местного общества Гвендолин отнюдь не пользуется любовью: между ней и другими девушками не возникло даже намека на приятельские отношения, так что во время беседы те лишь равнодушно выслушивали ее мнение, но не вступали в диалог. Возможно, дело в том, что молодые леди мало интересовали Гвендолин: оставшись среди них, она испытывала ощущение пустоты. Миссис Валкони однажды заметила, что мисс Харлет слишком любит джентльменов, однако нам отлично известно, что она любила вовсе не их самих, а тот пиетет, который они проявляли. Ну а женщины особого почтения не выражали. Исключение составляла лишь мисс Эрроупойнт: часто, хотя и ненавязчиво, Кэтрин оказывалась рядом и беседовала со спокойным дружелюбием.
«Как и я, она понимает, что наши близкие готовы поссориться из-за предполагаемого мужа, и пытается не допустить конфликта», – решила Гвендолин.
– Мисс Эрроупойнт обладает лучшими манерами, какие мне доводилось видеть, – заметила миссис Дэвилоу, когда они с Гвендолин оказались наедине в туалетной комнате.
– Хотелось бы на нее походить, – ответила Гвендолин.
– Почему? Разве ты недовольна собой, Гвен?
– Ничего подобного. Но я недовольна тем, что вижу вокруг. А ее, кажется, все устраивает.
– Уверена, что сегодня ты должна испытывать удовлетворение. Стрельба из лука доставила тебе радость – я видела.
– Но состязание уже закончилось, а что будет дальше, неизвестно, – возразила Гвендолин и с тихим вздохом потянулась, обнажив красивые руки. Обычай предписывал танцевать в том же платье, в котором леди стреляла, но без жакета. Простота белого кашемира со светло-зеленой каймой как нельзя лучше подчеркивала прелесть фигуры. Единственными украшениями стали тонкая золотая цепочка на шее и золотая звезда на груди. Собранные в пышную корону блестящие золотистые волосы подчеркивали чистоту лба. Сэр Джошуа Рейнольдс[14] с радостью написал бы портрет мисс Харлет, тем более что его задача оказалась бы проще задачи историка – по крайней мере в том отношении, что ему не пришлось бы изображать сложную игру лица: вполне хватило бы одного-единственного прекрасного момента.
– Скоро начнутся танцы, – заметила миссис Дэвилоу. – И ты наверняка получишь удовольствие.
– Я собираюсь танцевать только кадриль, и уже сказала об этом мистеру Клинтоку. Не желаю ни с кем вальсировать или прыгать в польке.
– С какой стати ты вдруг приняла такое решение?
– Терпеть не могу, когда безобразные люди оказываются так близко.
– И кто же кажется тебе безобразным?
– О, многие.
– Мистер Клинток, например, совсем не безобразен.
– Ненавижу прикосновение шерстяной ткани.
– Ты только представь! – обратилась миссис Дэвилоу к сестре, которая только что вошла в комнату вместе с Аннной. – Гвендолин заявила, что не хочет танцевать ни вальс, ни польку.
– По-моему, она чересчур капризничает, – осуждающе заметила миссис Гаскойн. – Было бы более прилично вести себя так, как ведут в подобном случае другие молодые леди, тем более что Гвендолин обучали танцам лучшие учителя.
– Но почему я должна танцевать, если не хочу, тетушка? Катехизис не заставляет.
– Дорогая! – воскликнула миссис Гаскойн тоном строгого порицания.
Анна испуганно взглянула на дерзкую кузину, но дальнейшего обсуждения не последовало.
За время, прошедшее после победного ликования на стрельбище, настроение Гвендолин изменилось, и все же в бальном зале, при свете канделябров, она выглядела ничуть не хуже, чем прежде. Мягкое очарование обстановки и приятные ароматы цветов действовали успокаивающе, особенно в сочетании с сознанием собственного невероятного успеха. Каждый танцующий джентльмен стремился заручиться ее согласием, а те, кто получал отказ от вальса и польки, не скрывали разочарования.
– Неужели вы дали клятву, мисс Харлет?
– Почему вы так жестоки ко всем нам?
– В феврале вы танцевали со мной вальс!
– И это вы, кто так безупречно вальсирует!
Подобные восклицания тешили самолюбие Гвендолин. Те леди, которые не отказывались от вальса, естественно, считали, что мисс Харлет стремится выделиться из общего ряда, однако дядя, услышав об отказе, поддержал племянницу.
– Обычно Гвендолин на все имеет веские причины. – Мистер Гаскойн считал модные танцы, в том числе и вальс, чересчур развязными, и был доволен, что племянница не вальсирует.
Однако в числе разочарованных кавалеров не оказалось мистера Грандкорта. После кадрили с мисс Эрроупойнт выяснилось, что другой партнерши он не ищет. Гвендолин часто замечала джентльмена в обществе семейства Эрроупойнт, притом что он ни разу не подошел к ней. Иногда с ним беседовал мистер Гаскойн, но мистер Гаскойн успевал повсюду. Теперь Гвендолин думала, что мистер Грандкорт не доставит ни малейшего беспокойства: скорее всего он смотрел на нее без особого восхищения, да и вообще слишком привык ко всему на свете, чтобы думать о ней иначе, чем об одной из многочисленных девушек, встреченных в этом уголке доброй старой Англии. Какой абсурд, что мама и дядя всерьез обсуждали действия человека, которого не видели даже в телескоп! Вероятно, Грандкорт намеревался жениться на мисс Эрроупойнт. Однако расстраиваться Гвендолин не собиралась: любое развитие событий представлялось шуткой, ибо она ни разу не скомпрометировала себя даже молчаливой верой в предполагаемые действия мистера Грандкорта. И все же мисс Харлет заметила, что время от времени джентльмен спокойно и размеренно изменял место: так, чтобы наблюдать за ней во время танца, – ну а если при этом не испытывал восхищения, то тем хуже для него!
Это наблюдение стало более откровенным под конец вечера, когда мисс Харлет приняла приглашение герра Клезмера. Музыкант, который то замечал все вокруг, то не видел дальше собственного носа, во время прогулки по залу неожиданно заключил:
– Мистер Грандкорт обладает прекрасным вкусом; ему нравится смотреть, как вы танцуете.
– Что, если ему нравится наблюдать за тем, что не соответствует его вкусу? – с легким смехом парировала Гвендолин. Теперь она уже совсем не боялась Клезмера. – Возможно, он настолько устал восхищаться, что для разнообразия решил испытать отвращение.
– Подобные слова не идут вам, – устрашающе нахмурившись, возразил Клезмер.
– Слова вы оцениваете столь же строго, как музыку?
– Несомненно. Требую, чтобы ваша речь всегда соответствовала лицу и фигуре и неизменно походила на благородную музыку.
– Это комплимент в той же мере, что и замечание. Благодарю за то и другое. Но известно ли вам, что я достаточно смела и готова сделать ответное замечание, что вы не понимаете шуток.
– Можно понимать шутки и в то же время их не любить, – заявил несносный Клезмер. – Мне не раз присылали оперные либретто, полные шуток. Должен сказать, что не понравились они именно потому, что я все понял. Люди с чувством юмора готовы убить собеседника лишь за то, что он выглядит серьезным. «Не понимаете остроумия, сэр?» – «Нет, сэр, зато понимаю, что вы имеете в виду». И я сразу становлюсь тем, кого называют человеком, лишенным чувства юмора. Но на самом деле, – добавил Клезмер задумчиво, – на самом деле, я очень чувствую и ум, и остроумие.
– Рада, что вы сообщили мне об этом, – заметила Гвендолин не без доли лукавства. Однако Клезмер по обыкновению мыслями уже был далеко, так что тонкое лукавство осталось незамеченным. – Умоляю, скажите, кто стоит возле двери в карточную комнату? – продолжила она, увидев того самого незнакомца, с которым музыкант воодушевленно беседовал на стрельбище. – Полагаю, это ваш друг?
– Нет-нет. Просто любитель музыки, с которым я познакомился в городе. Мистер Лаш. Очень любит Мейербера[15] и Скриба[16] и обожает искусственный драматизм.
– Спасибо. А считаете ли вы, что его лицо и фигура требуют, чтобы его слова также были благородной музыкой?
Клезмер признал себя побежденным и одарил собеседницу восторженной улыбкой. Они беседовали до того момента, как Гвендолин попросила проводить ее к матери.
Спустя три минуты предположение о равнодушии к ней Грандкорта рассыпалось в прах. Обернувшись после краткой беседы с миссис Дэвилоу, Гвендолин обнаружила его стоящим рядом.
– Можно спросить: вы слишком устали от танцев, мисс Харлет? – произнес мистер Грандкорт с прежним невозмутимым выражением лица.
– Ни в малейшей степени.
– Окажите мне честь: следующую или любую другую кадриль?
– Была бы очень рада, – ответила Гвендолин, глядя в карточку, – но следующая уже обещана мистеру Клинтоку. Больше того, все кадрили уже заняты, не осталось ни единой свободной. – Она без сожаления наказала мистера Грандкорта за медлительность, хотя желала танцевать с ним, и очаровательно ему улыбнулась, в то время как он стоял неподвижно и смотрел без тени улыбки.
– Как жаль, что я опоздал, – проговорил он после короткой паузы.