шей университетской системы еще не было неопровержимым.) В минуты особенно острого разочарования он упрекал себя за то, что не устоял против условных преимуществ английского университета, и даже обдумывал возможность попросить у сэра Хьюго позволения оставить Кембридж и отправиться учиться за границу, где система образования предоставляла студенту значительную независимость. Ростки этого стремления взошли еще в пору детского увлечения всемирной историей, пробудившего желание путешествовать и в любой стране чувствовать себя как дома подобно средневековым студентам. Сейчас Даниэль мечтал о такой подготовке к жизни, которая не ограничивала бы его узкими рамками одной науки и не лишала выбора, основанного на свободном развитии. Не трудно понять, что главный недостаток Деронды заключался в излишней склонности к размышлениям и сомнениям. Перед ним не стояла цель как можно быстрее начать зарабатывать на жизнь или найти свое место в профессии, а чувствительность к туманному факту собственного рождения заставляла его желать как можно дольше оставаться в пассивном положении. Другие люди, говорил он себе, имели более определенное положение и более ясные обязательства, однако тот проект, который соответствовал его наклонностям, мог так и не выйти за рамки бесплодных раздумий, если бы определенные обстоятельства не ускорили его осуществление.
Обстоятельства эти возникли в результате горячей дружбы, продолжавшейся и в более поздние годы. На одном с ним курсе учился стипендиат из Крайст-Хоспитали, отличавшийся эксцентричностью. Один взгляд на истощенное лицо и спадавшие на воротник светлые волосы заставлял вспомнить старинные работы средневековых немецких живописцев. Отец юноши, известный гравер, умер одиннадцать лет назад, так что мать одна, на крошечный годовой доход, растила и учила трех дочерей. Ганс Мейрик чувствовал себя колонной – точнее, корявым искривленным стволом, на который опирались хрупкие вьющиеся растения. Для надежности этой опоры вполне хватало и способностей, и искренней родственной любви: легкость и скорость постижения наук могла принести Гансу заслуженные призы в Кембридже – точно так же, как, несмотря на странности, приносила в школе. Единственная опасность заключалась в том, что непредсказуемое поведение могло проявиться в любое, порою фатально неподходящее, время. Нельзя утверждать, что Ганс обладал дурными привычками, однако время от времени переживал приступы злого безрассудства и совершал поступки похуже любой дурной привычки.
Тем не менее в здравом уме Мейрик представлял собой милейшее создание, а в Деронде нашел друга, готового постоянно находиться рядом и поддерживать в смутные моменты помрачения, грозившие долгим и мучительным раскаянием. В комнате Даниэля Ганс обитал не меньше, чем в своей: изливал душу в рассказах об учебе, увлечениях, надеждах, бедности родного дома и любви к матери и сестрам, о тяге к живописи и твердом намерении отказаться от призвания ради куска, которым собирался поделиться с семьей. Ответной откровенности Ганс не требовал – скорее воспринимал Деронду как обитателя Олимпа, свободного от любых желаний и потребностей: подобный эгоизм в дружбе распространен среди деятельных, экспансивных натур. Приняв навязанные условия как данность, Деронда уделял Мейрику столько внимания, сколько тот требовал, по-братски заботился о его благополучии, опекал в минуты затмений и находил деликатные способы не только поддержать товарища материально, но и уберечь от неприятностей. Подобная дружба быстро становится нежной: один простирает сильные спасительные крылья, готовые укрыть и защитить, в то время как другой с восторгом принимает горячую заботу. Мейрик упорно стремился получить стипендию по классической филологии, а своими успехами, во многих отношениях выдающимися, в значительной степени был обязан благотворному влиянию Деронды.
Впрочем, проявленная в начале осеннего семестра неосмотрительность угрожала разрушить надежды Ганса. В своих обычных метаниях между лишними тратами и безжалостным самоограничением он заплатил слишком большую сумму за очаровавшую его старинную гравюру, а чтобы компенсировать расходы, приехал из Лондона в вагоне третьего класса, где дул резкий ветер, швыряя в глаза угольную пыль и прочий мусор. В результате развилось тяжелое воспаление, грозившее длительной болезнью. Сокрушительные обстоятельства потребовали от Даниэля бескорыстной готовности посвятить себя помощи страждущему, так что все другие дела отошли на второй план. Он стал Гансу и нянькой, и глазами, корпел вместе с ним и за него над классическими текстами – все ради шанса на спасение стипендии. Чтобы скрыть недомогание от матери и сестер, Ганс сослался не необходимость заниматься и провел Рождество в университете, и Даниэль остался вместе с ним. Помогая другу, он до такой степени ослабил хватку в борьбе с математикой, что Ганс, наконец, задумался и сделал вывод:
– Старик, ты так преданно возишься со мной, что рискуешь собственной учебой. С твоей математической зубрежкой недолго уподобиться Моисею, Магомету или еще кому-нибудь подобному, кто упорно грыз гранит науки, а потом за один день забыл все, что учил сорок лет.
Деронда отказывался признать, что сам видит опасность. Некоторое безразличие к собственным успехам стало следствием двух различных стремлений: с одной стороны, он всеми силами старался помочь Гансу получить жизненно необходимую стипендию, а с другой – ощущал возрождение интереса к античности. И все же когда, спустя долгое время, к Гансу все-таки вернулось зрение, Деронда нашел достаточно сил и упорства, чтобы сделать рывок и восстановить утраченные позиции. Попытка закончилась неудачей, но какое огромное удовлетворение доставила победа Мейрика!
Успех мог бы примирить Деронду с университетским курсом, однако пустота всего на свете, начиная с политики и заканчивая развлечениями, никогда не кажется такой безысходной, как в случае провала. Отсутствие личного успеха не стало для него трагедией столь же мучительной, как осознание напрасно потраченного времени. Напряженная, но безрезультатная работа вызвала отвращение к возобновлению процесса, а отвращение, в свою очередь, превратило смутное желание бросить Кембриджский университет в настойчивое намерение. В разговоре с Мейриком Даниэль дал понять, что рад сложившейся ситуации, освободившей его от сомнений, но в то же время подчеркнул, что в случае серьезного возражения со стороны сэра Хьюго обязан подчиниться.
Радость и признательность Ганса омрачились глубокой тревогой. Он верил в искреннее желание Деронды, но глубоко переживал, что, помогая ему, Даниэль не оправдал доверия опекуна.
– Если бы ты получил стипендию, – печально заключил он, – сэр Хьюго решил бы, что ты просишь позволения оставить университет из высоких побуждений. Ради меня ты упустил свою удачу, а отблагодарить тебя я не могу.
– Еще как можешь! Для этого достаточно всего лишь получить титул лучшего стипендиата. А для меня твоя победа станет идеальным вложением собственной удачи.
– К черту! Ты не даешь утонуть жалкой дворняжке и желаешь видеть ее прекрасной породистой собакой. Поэты написали немало трагедий о том, как ради достижения цели люди готовы совершить любое зло; я же сочиню трагедию о парне, совершившем добро и страдавшем от его последствий.
Ганс написал секретное письмо сэру Хьюго с подробным рассказом о том, что без самоотверженной помощи Даниэля он едва ли смог бы получить ученую степень, к которой так стремился.
Друзья вместе отправились в Лондон: Мейрик для того, чтобы в маленьком домике в Челси отпраздновать успех вместе с матерью и сестрами, а Деронда для того, чтобы собраться с духом и исполнить нелегкую миссию: рассказать сэру Хьюго о своем провале и попросить разрешения оставить университет. Он рассчитывал найти некоторую поддержку в терпимом отношении баронета к любому проявлению эксцентричности и все же ожидал большего сопротивления, чем получил. Сэр Хьюго встретил любимца еще теплее, чем обычно. Провал принял легко, а выслушав подробное изложение причин, побудивших бросить Кембридж и отправиться учиться за границу, некоторое время провел в молчании скорее задумчивом, чем удивленном. Наконец, пристально глядя на Даниэля, он спросил:
– Значит, в конечном итоге ты не хочешь быть англичанином до мозга костей?
– Я хочу быть англичанином, но хочу также знать и понимать иные точки зрения. А главное, я мечтаю избавиться от чисто английского отношения к учебе.
– Что же, все ясно. Иными словами, ты не желаешь становиться похожим на остальных молодых людей. А насчет стремления освободиться от некоторых наших национальных предрассудков мне сказать нечего. Я и сам провел за границей значительную часть жизни и после этого превосходно себя чувствую. Но, ради бога, сохрани английский стиль в одежде и не привыкай к дурному табаку! А еще, мой мальчик, очень благородно проявлять бескорыстие и щедрость, но не заходи слишком далеко даже в добродетели. Нужно знать, где и когда пора остановиться. И все же я не готов согласиться с твоим отъездом. Подожди хотя бы до тех пор, когда я закончу дела в комитете. Тогда я отправлюсь вместе с тобой.
Итак, Деронда осуществил свое желание и уехал из Англии, но не раньше, чем провел несколько часов с Гансом Мейриком в его доме и был представлен матушке и сестрам. Застенчивые девочки ловили и запоминали каждый взгляд молодого джентльмена, которого обожаемый брат провозгласил своим спасителем, недосягаемым героем и вообще славным парнем. Он казался им идеальным, так что, едва Даниэль ушел, младшая из девочек села рисовать и, не обращая внимания на критику двух старших сестер, изобразила его в облике принца Камаральзамана[24].
Глава VII
В конце июля, прекрасным теплым вечером, Деронда плыл на лодке по Темзе. Уже больше года назад он вернулся домой, понимая, что обучение закончено и пришла пора занять свое место в английском обществе. Из уважения к высказанному сэром Хьюго пожеланию и в твердом намерении оградить себя от праздности он готовился заняться юриспруденцией, однако нерешительность в выборе поприща усиливалась с каждым днем. Сейчас, когда он вместе с Мэллинджерами жил в Лондоне, давняя любовь к гребле проявилась с новой силой, так как нигде больше не удавалось найти такого уединения, какое дарила река. У причала в Патни стояла собственная лодка, и когда сэр Хьюго не требовал его присутствия, Даниэль неизменно плавал до темноты, а домой возвращался уже после того, как на небе появлялись звезды. Нет, Деронда не переживал свойственного юности сентиментального настроения – скорее пребывал в созерцательном расположении духа, в большей мере присущего современным молодым людям, а именно искал ответа на вопрос: имеет ли смысл участвовать в жизненной борьбе? Разумеется, я говорю о тех молодых людях, которые могут предаваться праздным размышлениям, имея три-пять процентов прибыли с капитала, отвоеванного кем-то из наиболее практичных родственников. Сэр Хьюго недоумевал, каким образом юноша, представлявший резкий контраст со всем нездоровым и вредным, мог проникнуться идеями, которые не заслуживали никакого внимания и казались ему призрачными иллюзиями. Баронета особенно расстроил