– О, конечно! – согласилась миссис Мейрик. – Торопить события я не собираюсь. Можете не волноваться: мы позаботимся, чтобы девочка ни в чем не нуждалась. Если оставите свой заграничный адрес, то я непременно напишу, как мы живем. Будет несправедливо держать вас в неведении о результате вашего доброго поступка. К тому же мне приятно думать, что я стараюсь не только ради Майры, но и ради вас.
– Что бы я делал без вашей помощи? Ума не приложу. Обязательно скажу Гансу, что лучшее в нашей с ним дружбе – это знакомство с его матушкой.
Закончив разговор, они вернулись в гостиную, где Майра мирно сидела в окружении девочек, а те наперебой рассказывали все, что знали о мистере Деронде: о его бескорыстной помощи Гансу и прочих добродетелях, о которых слышали от брата.
– Кейт каждый день зажигает свечку у его портрета, – сообщила Мэб. – Я ношу на шее его автограф в маленьком мешочке из черного шелка. А Эми твердит в его честь таблицу умножения. Теперь, когда он привез к нам тебя, надо будет сделать для него что-нибудь еще.
– Полагаю, мистер Деронда слишком важная особа, чтобы в чем-то нуждаться, – с улыбкой возразила Майра и обратилась к молчаливой Эми: – Наверное, он очень знатен?
– Да, по положению в обществе он намного выше нас, – ответила Эми. – В родстве с аристократами. Даже осмелюсь сказать, что, возможно, он подкладывает под спину те самые атласные подушки, от работы над которыми у нас болят пальцы.
– Я рада, что он занимает высокое положение, – проговорила Майра с обычным смирением.
– Чему же здесь радоваться? – настороженно уточнила Эми, подозревая в этих словах некий особый для еврейки смысл.
– Радуюсь, потому что никогда прежде знатные люди мне не нравились.
– О, мистер Деронда занимает не самое высокое положение, – пояснила Кейт. – Его доброта не помешает нам при желании плохо думать о пэрах и баронетах.
Когда герой вошел в гостиную, Майра встала с выражением благодарного почтения. Трудно было представить создание с таким полным отсутствием излишнего смущения и излишней дерзости. Театральный опыт не оставил в ней заметного следа, и ее манеры, возможно, не изменились с тех самых пор, когда в девять лет она играла брошенного ребенка. Деронда почувствовал, что видит перед собой совершенно новый, неизвестный ему женский тип. Хотелось смотреть на нее, слушать ее речь, как будто она явилась с далекого берега, населенного совсем другими существами.
Но именно по этой причине Даниэль поспешил уйти: богатое воображение живо подсказало, как его поведение могло подействовать на окружающих. Он побоялся проявить излишнее любопытство или претензию на право больше узнать о той, которой помог. Например, Деронда очень хотел услышать ее пение, однако считал, что проявление этого желания стало бы грубостью, поскольку отказать ему она не могла бы. Вообще он желал выказать Майре всяческое почтение, какое возможно в отношении женщины. Почему? Даниэль мысленно назвал несколько причин, однако любой поступок, совершенный человеком без колебаний, по приказу собственной воли, основан на смутных ощущениях, которые зачастую постепенно переходят в глубокую, продолжающуюся всю жизнь страсть.
Деронда простился на два месяца, а уже через несколько дней отправился в Лебронн вместе с сэром Хьюго и леди Мэллинджер.
Он исполнил намерение рассказать им о Майре. Баронет решительно заявил, что о поисках матери и брата лучше забыть. Леди Мэллинджер заинтересовалась судьбой бедной девушки и, заметив, что существует специальное общество крещения иудеев, выразила надежду, что рано или поздно Майра примет христианство, однако, заметив насмешливый взгляд сэра Хьюго, тут же признала, что сказала глупость. Леди Мэллинджер винила себя в рождении дочерей, в то время как семейные обстоятельства настойчиво требовали сына, а потому считала себя ограниченным и слабым созданием. В минуты особой растерянности она привыкла успокаивать себя простой мыслью: «Спрошу у Даниэля». Таким образом, Деронда гармонично вписывался в семейный круг: даже сэр Хьюго, намереваясь открыть ему лучшие стороны жизни, в конце концов, пришел к выводу, что лучше всего было постоянно держать при себе этого подставного сына.
Такова история Даниэля Деронды до путешествия в Лебронн, где за игорным столом он увидел Гвендолин Харлет.
Глава III
В половине одиннадцатого утра, завершив скучное путешествие из Лебронна, Гвендолин Харлет вышла из поезда на железнодорожной станции, откуда ей предстояло добраться до Оффендина. Экипаж ее не ждал, так как в посланной из Дувра телеграмме она назвала более поздний поезд. Однако, прибыв на лондонский вокзал, Гвендолин узнала, что может уехать раньше, и тотчас отправилась в путь, не подумав, что значит без предупреждения оказаться на станции, словно нарочно отдаленной от всякого жилья. Носильщик доставил объемные чемоданы в дамский зал, где ей предстояло ждать, когда подадут экипаж. Осмотревшись, Гвендолин с содроганием представила, что и грязная краска на стенах, и пыльный графин с несвежей водой, и крупные буквы плакатов с призывом раскаяться и обратиться к вере служили предупреждением той печальной перспективы, которая перед ней открывалась. Чтобы отвлечься от тяжелых мыслей, она подошла к распахнутой двери, выходившей в поля, но даже здесь ей показалось, что солнце светит тускло. Осенний ветер разносил опавшую листву и трепал перья петуха и двух квохчущих куриц, уныло бродивших по траве. Железнодорожный служащий также пребывал в бездействии, а его невинное любопытство по отношению к пассажирке казалось невыносимым из-за выражения лица, с которым он рассматривал Гвендолин. Новый в этих местах человек, он не знал мисс Харлет, поэтому сделал вывод, что она занимает далеко не самое высокое положение в свете. Неподалеку пожилой кучер закладывал экипаж – грязное старое ландо. Все эти мелочные подробности вряд ли повлияют на развитие сюжета, и все же без подобных мелочей трудно объяснить перемены в жизни людей. Мелочи постепенно внедряются в сознание, накапливают силу и вес и, в конце концов, воплощаются в идеях, теориях или побуждениях. Даже философия подвергается их влиянию: одинокое пребывание в убогом грязном месте, да еще без средств к существованию, скорее всего подтолкнет и глубокого мыслителя к мрачным выводам о происхождении всего сущего и справедливости мира, в котором человек обречен только на страдания. Разве могли подобные мелочи не повлиять на молодую леди, созданную для удовольствий и выхода в свет, которую одолевали тяжелые мысли о грозящей нищете? Во всяком случае, обстоятельства дурно повлияли на бедную Гвендолин и подавили дух сопротивления. Ради чего жить среди трудностей убогой обстановки и унижений? Таким предстало возвращение домой, и ничего иного ждать не приходилось.
Грустные мысли не покидали ее и во время скучной поездки в тесном, неудобном ландо, где с трудом поместились два огромных чемодана: один потеснил смиренного возницу, а второй грозил упасть на Гвендолин с сиденья напротив, хотя и был привязан веревкой. По дороге из Лебронна она представляла, что семья вновь отправится за границу. Наверняка какой-то скромный капитал все-таки остался: не могли же они потерять абсолютно все! Гвендолин видела в Европе немало английских бедняков и мысленно рисовала картину такой же убогой жизни. Она видела себя тридцатилетней старой девой, живущей в окружении несносных сестер и угрюмой матери, все больше погружающейся в меланхолию. Но Гвендолин не хотела подчиниться судьбе и позволить невзгодам распоряжаться своей жизнью. Пока она не окончательно поверила в несчастье, однако усталость и отвращение к неприятной поездке подействовали подобно мучительному пробуждению – еще более удручающему, чем неприятные сны. Восторг, с которым еще недавно она целовала собственное отражение в зеркале, утонул в сознании тщетности существования. Очаровательная, умная, решительная – к чему все это? Судьба играла ею как вздумается, а все мужчины в ее глазах были достойны лишь ненависти. Впрочем, в последнее время эта ненависть приобрела несколько иной оттенок. Одно дело – ненавидеть украденные вещи оттого, что они украдены, и совсем другое – оттого, что невозможно ими пользоваться. Гвендолин начала сердиться на Грандкорта из-за того, что его поведение не позволило ей выйти за него замуж; из-за того, что именно он послужил причиной ее нынешнего безотрадного положения.
Тем временем унылая поездка подошла к концу: неуклюжий экипаж уже катил по аллее, и все желающие могли наблюдать за его приближением из окон. Появившаяся на крыльце фигура вызвала у Гвендолин новое, не столь эгоистичное чувство. Спрыгнув на землю, она крепко обняла мать и, увидев на прекрасном дорогом лице новые печальные морщинки, на миг забыла о себе и прониклась ее переживаниями. За спиной миссис Дэвилоу виднелись грустные лица четырех девочек. Все они воспринимали приезд Гвендолин как избавление от несчастья: ее присутствие всегда обещало нечто интересное. Даже торопливые поцелуи и слова: «А теперь, девочки, уходите!» – принесли утешение, которое любая слабая натура всегда ищет во властном подчинении. Добрая мисс Мерри не стала дожидаться приветствия, а сразу занялась чемоданами и расчетом с возницей. Миссис Дэвилоу и Гвендолин поспешили наверх и заперлись в спальне.
– Успокойся, мамочка, – заговорила Гвендолин, нежно вытирая мокрые от слез щеки матери. – Не горюй так. Вот я совсем не переживаю. Мы обязательно найдем выход. Жизнь наладится. До сих пор ты боялась, потому что рядом не было меня. Ну же, улыбнись! Порадуйся моему приезду.
Гвендолин говорила абсолютно искренне. Нежное сочувствие к матери пробудило в ней благородную решимость помочь, так что самоуверенные планы, туманно проступавшие в сознании во время поездки, внезапно обрели более конкретные формы. Казалось, она вдруг поняла, в чем именно заключается обещанный выход. Это был один из ее лучших моментов, и любящая матушка, тут же забыв обо всем, взглянула на дочь с обожанием.
– Да благословит тебя Господь, моя дорогая! Если ты сможешь быть счастливой, то смогу и я!