– И за человека, занимающего видное положение в общественных учреждениях страны, – добавила супруга. – Женщина твоего положения имеет серьезные обязательства. А там, где обязательства вступают в конфликт с личными чувствами, она должна следовать за обязательствами.
– Не отрицаю, – ответила Кэтрин, становясь тем холоднее, чем более горячилась матушка. – Однако можно изрекать очень правильные слова и неверно их применять. Люди с легкостью называют священным словом долга только то, чего стремятся добиться от других.
– В таком случае стремление родителей не является для тебя долгом?
– Является, но в границах разумного. И все же, прежде чем отказаться от счастья…
– Поверь, Кэтрин, здесь ты не найдешь счастья, – оборвала ее миссис Эрроупойнт мрачным тоном прорицательницы.
– Хорошо. Прежде чем отказаться от того, что мне кажется счастьем, я хочу услышать более веский довод против, чем желание выдать меня замуж за аристократа или за человека, который верит, что может стать аристократом. Я считаю, что имею право выйти за того, кого люблю и считаю достойным, если этого не запрещает высший долг.
– Кэтрин, долг женщины состоит в том, чтобы не унизить себя. А ты себя унизишь. Мистер Эрроупойнт, может быть, вы объясните своей дочери, в чем именно заключается ее долг?
– Пойми, Кэтрин, этот Клезмер тебе не пара, – послушно проговорил почтенный папаша. – Он не сможет управлять поместьями. Как иностранцу ему чужды наши порядки, и он не обладает ни каплей здравого смысла.
– Не понимаю, папа, при чем здесь это. Английские земли часто переходили в руки чужеземцев – голландских воинов и искателей приключений. Все вокруг твердят, что ловкие мошенники готовы скупить половину земли в этой стране. Разве я могу остановить это?
– Бессмысленно спорить о замужестве как о парламентском билле, – возразил мистер Эрроупойнт. – Мы должны поступать так, как поступают порядочные люди, и обязаны думать о стране и общественном благе.
– Не понимаю, папа, при чем здесь общественное благо? – заявила Кэтрин. – Почему от наследницы ждут, что она непременно передаст накопленное торговлей состояние в руки аристократа? Нелепое смешение устаревших обычаев с ложными амбициями. Я бы назвала это скорее общественным злом, чем благом.
– Все это пустая софистика, Кэтрин, – заключила миссис Эрроупойнт. – Если ты не желаешь выходить замуж за аристократа, это не причина выходить за шута или шарлатана.
– Не могу понять, мама, что вы хотите этим сказать.
– Разумеется, не можешь, – подтвердила миссис Эрроупойнт с презрением. – Ты пала так низко, что мы больше не в состоянии понять друг друга.
– Человек, подобный Клезмеру, не может жениться на таком состоянии, каким обладаешь ты, Кэт, – вставил мистер Эрроупойнт. – Это недопустимо.
– И, разумеется, этого не будет, – властно постановила миссис Эрроупойнт. – Где этот самозванец? Пусть его позовут.
– Я не могу допустить, чтобы он выслушивал оскорбления, – наотрез отказалась Кэтрин. – Тем более что все ваши усилия бесполезны.
– Полагаю, ты захочешь, чтобы он узнал, что, женившись на тебе, он не получит ни центра, – предупредила матушка.
– Конечно. Если это так, то пусть услышит.
– В таком случае лучше позови его.
Кэтрин вошла в музыкальную комнату и произнесла одно слово:
– Пойдемте.
Она не сочла нужным подготовить Клезмера к предстоящему разговору.
– Герр Клезмер, – начала миссис Эрроупойнт с презрительным величием, – нет необходимости повторять то, что произошло между нами и нашей дочерью. Мистер Эрроупойнт ознакомит вас с нашим решением.
– Ваш брак не подлежит обсуждению, – произнес мистер Эрроупойнт, пребывая в затруднении, облегчить которое не могла даже сигара. – Это дикий, безрассудный шаг. Дуэли случались и по значительно меньшим поводам.
– Вы низменно злоупотребили нашим доверием, – вклинилась миссис Эрроупойнт, не в силах возложить груз разговора на плечи мужа.
Клезмер с выражением безмолвной иронии поклонился.
– Ваше притязание на руку нашей дочери смешно. Вам лучше о ней забыть и немедленно покинуть наш дом, – продолжил мистер Эрроупойнт, желая обойтись без упоминания о деньгах.
– Я не могу отказаться без согласия вашей дочери, – парировал Клезмер. – Мы с ней помолвлены.
– Бесполезно обсуждать этот вопрос, – снова подала голос миссис Эрроупойнт. – Мы никогда не дадим согласия на этот нелепый брак, а если Кэтрин ослушается, лишим ее наследства. Вы не получите ее состояние, и должны это знать.
– Мадам, богатство – единственный недостаток, который я с сожалением нахожу в вашей дочери. Но должен спросить, не считает ли она меня недостойным жертвы.
– Потеря наследства для меня не жертва, – ответила Кэтрин. – Только не хотелось бы расстраивать маму и папу. Я всегда считала богатство моим злым роком.
– Значит, ты намерена нас ослушаться? – спросила миссис Эрроупойнт.
– Я намерена выйти замуж за герра Клезмера, – твердо ответила Кэтрин.
– Ему лучше не рассчитывать на нашу жалость: мы никогда тебя не простим, – заявила миссис Эрроупойнт.
– Мадам, – проговорил Клезмер, – определенные причины не позволяют мне ответить на ваши оскорбления, но поймите: ни вы, ни ваше богатство не имеют для меня никакой цены. Я артист и не променяю свое положение ни на какое другое. Я в состоянии содержать вашу дочь, и не желаю иных изменений в жизни, кроме ее постоянной близости.
– И все же вы покинете наш дом, – подвела итог миссис Эрроупойнт.
– Немедленно, – с поклоном подтвердил Клезмер и вышел из комнаты.
– Мама, пусть между нами не останется неопределенности. Я считаю себя обрученной с герром Клезмером и собираюсь выйти за него замуж, – в свою очередь заключила Кэтрин.
Миссис Эрроупойнт отвернулась и махнула рукой, требуя, чтобы дочь оставила ее.
– Все это замечательно, – заговорил мистер Эрроупойнт, когда Кэтрин ушла. – Но какого черта нам делать со всем этим хозяйством?
– Есть Гарри Брендалл. Он может взять твое имя.
– Гарри Брендалл спустит все сразу, не задумываясь, – заключил мистер Эрроупойнт, зажигая новую сигару.
Таким образом обстояли дела в Кветчем-Холле, когда герр Клезмер выехал оттуда.
Глава V
– Мама, сходи, пожалуйста, в церковь, – распорядилась Гвендолин. – Хочу встретиться с герром Клезмером наедине. (В ответ на ее просьбу он написал, что приедет в одиннадцать.)
– По-моему, это неприлично, – с тревогой возразила миссис Дэвилоу.
– Наши проблемы слишком серьезны, чтобы думать о приличиях. – Гвендолин презрительно пожала плечами. – Они настолько же нелепы, насколько оскорбительны.
– Не возражаешь, если с тобой останется Изабель? Она будет просто сидеть в уголке.
– Нет, это невозможно. Она будет грызть ногти и таращиться на нас, чем вызовет раздражение. Поверь, мама, я должна встретить его одна. Уведи всех в церковь.
Разумеется, Гвендолин настояла на своем решении, уступив лишь в одном: мисс Мерри и две младшие дочери должны были сидеть в столовой у окна, чтобы дом не выглядел необитаемым.
Воскресное утро выдалось восхитительным. Лучи меланхоличного осеннего солнца ложились на пожухлую траву в саду, мягко проникали в окна, отражались на старинной мебели и на зеркале в резной раме. Теплый свет оживлял выцветшую гобеленовую обивку стульев, темные загадочные картины на стенах, старинную фисгармонию, за которой в день приезда в Оффендин Гвендолин развлекалась, представляя святую Цецилию, двери гардероба, где она нашла платье для роли Гермионы. Сейчас это яркое воспоминание заявило о себе особенно настойчиво: разве не тогда Клезмер восхитился красотой ее позы и естественностью выражения? Все, что он сказал, теперь имело для Гвендолин особенную важность: возможно, еще никогда в жизни она не ощущала такой непреодолимой душевной зависимости, такой болезненной потребности услышать мнение другого человека, как в настоящую минуту. Она чувствовала себя способной на все, но все же хотела, чтобы это мнение было подтверждено кем-то другим. Беспокоило Гвендолин только то, что Клезмер очень плохо ее знал, а потому имел недостаточно оснований, чтобы вынести верное суждение.
Чтобы скоротать время, Гвендолин принялась перебирать ноты, но заметив себя в зеркале, отвлеклась на созерцание собственного отражения. Одетая во все черное, без единого украшения, с сияющей белой кожей, оттененной светло-каштановыми волосами и черным воротником платья, она могла бы вдохновить скульптора, задумавшего создать древнеримскую статую из черного, белого и розового мрамора.
– Я по-настоящему красива, – подходя к зеркалу, сказала Гвендолин, но не с восторгом, а с серьезным убеждением. Относительно своей бесспорной красоты она была уверена, однако любила, чтобы и другие это подтверждали.
Долго предаваться размышлениям ей не пришлось. Стук колес, громкий звонок и звук открывающейся двери сообщили, что ожидание не принесло разочарования. Несмотря на уверенность в себе, Гвендолин почувствовала волнение. Клезмер внушал ей ужас, являясь частью того мира, который не зависел от ее желаний. Бедняжка! Эта минута была для Гвендолин более тревожной, чем все время, проведенное с Грандкортом. Тогда решался вопрос, надо ли выходить замуж за этого человека. Сейчас же следовало решить задачу посложнее: нужен ли муж вообще или удастся добиться успеха самостоятельно и удовлетворять безмерное самолюбие, не ограничивая себя путами брака.
Клезмер остановился в дверях гостиной и галантно поклонился. Гвендолин подала ему руку и с необычной серьезностью проговорила:
– Вы очень любезны, герр Клезмер. Благодарю за визит и надеюсь, что не показалась вам излишне самонадеянной.
– Я принял ваше желание как лестный приказ, – ответил Клезмер так же степенно.
Он и в самом деле отложил собственные дела, чтобы сосредоточить внимание на том, о чем хотела побеседовать мисс Харлет, однако после вчерашних событий темперамент его все еще пребывал в состоянии крайнего возбуждения, отчего он говорил резче, чем обычно.