– О, мама, мне нечего сказать. Все равно ничего лучше я сделать не сумею. Так что сочту за счастье, если Момперты возьмут меня на службу. Во всяком случае, я заработаю немного денег, а это главное, о чем надо думать. Целый год я не буду ни в чем нуждаться, так что ты получишь все восемьдесят фунтов. Не знаю, на сколько этого хватит, но тебе не придется до крови колоть бедные пальцы и портить зрение.
Произнося эти теплые слова, Гвендолин не приласкала мать, как обычно, и даже не взглянула на нее, нервно наматывая на пальцы бирюзовое ожерелье.
– Благослови тебя Господь за доброту, моя дорогая! – со слезами на глазах воскликнула миссис Дэвилоу. – Не отчаивайся. Ты так молода: впереди тебя может ожидать огромное счастье.
– Не вижу причин в это верить, – резко возразила Гвендолин.
Миссис Дэвилоу промолчала и уже в который раз спросила себя: «Что же произошло между дочерью и мистером Грандкортом?»
– Это ожерелье я оставлю себе, мама, – решила Гвендолин, откладывая украшение в сторону и закрывая шкатулку. – А все остальное продай, даже если не получишь крупной суммы. Спроси дядю, как это лучше сделать. Я все равно их носить не буду. Хочу постричься в монахини. Интересно, все ли несчастные послушницы чувствуют себя так же ужасно, как я?
– Не преувеличивай, дорогая.
– Разве кто-то может знать, что я преувеличиваю, если говорю о собственных переживаниях, а не о чужих?
Она достала из кармана платок с оторванным уголком и бережно завернула в него ожерелье. Миссис Дэвилоу наблюдала за действиями дочери с некоторым удивлением, однако тон Гвендолин не допускал расспросов.
Впрочем, и сама Гвендолин вряд ли смогла бы объяснить, почему внезапно решила сохранить ожерелье. В основе этого решения лежало суеверие, свойственное многим людям, несмотря на их ум и образование, а именно страх и надежда, которые зачастую оказываются сильнее любых доводов. Гвендолин не понимала, почему не захотела расстаться с ожерельем, как не понимала, почему иногда пугалась, оказавшись одна в поле. При воспоминании о Деронде она испытывала непонятные чувства: то ли уязвленную презрением гордость, то ли благоговейный страх и особое доверие. Нечто туманное и в то же время странное заставило ее поступить с ожерельем именно так. Иногда для объяснения наших бурных порывов необходимо принимать во внимание огромную, не нанесенную на карты страну нашего ума и сердца.
Глава VII
Властители сообщают о своих намерениях и получают желаемое, не тратя лишних слов. Точно так же Грандкорт, узнав, что Гвендолин уехала из Лебронна, мимоходом назвал этот курорт грязной дырой, еще худшей, чем Баден. Мистер Лаш тотчас пришел к выводу, что патрон готов немедленно вернуться в Диплоу. Исполнение этого плана, разумеется, заняло больше времени, чем намерение: весь следующий день Грандкорт слонялся без дела, так и не дав четких распоряжений относительно отъезда, – возможно потому, что Лаш их ожидал. Он медлил с туалетом, после которого всегда имел благородно-бледный вид абсолютной исключительности; рядом с ним свежий цвет лица и наполненные живой кровью руки выглядели проявлением грубой вульгарности. Он медлил на террасе, в игровом зале, в читальной комнате, не обращая внимания ни на кого и ни на что вокруг, однако при встрече с леди Мэллинджер с некоторым усилием приподнял шляпу и выслушал ее рекомендацию о целебной силе минеральной воды.
– Да, – ответил он, – кто-то справедливо заметил, что в игорных местах всегда бьют целебные источники.
– О, это наверняка была шутка, – возразила простодушная леди Мэллинджер, сбитая с толку серьезным тоном Грандкорта.
– Ах, возможно, – допустил тот, не меняя тона.
Леди Мэллинджер сочла диалог достойным внимания сэра Хьюго, на что тот ответил:
– О, дорогая, мистер Грандкорт вовсе не дурак и способен понять шутку. Он не хуже каждого из нас разыграет свои карты.
– Он никогда не казался мне очень благоразумным человеком, – заметила леди Мэллинджер в собственное оправдание.
Она не любила встречаться с Грандкортом, который являлся для нее постоянным напоминанием о том, что она не смогла подарить сэру Хьюго сына. Она всегда думала о том, что муж, должно быть, справедливо сожалеет о своей женитьбе, и не будь сэр Хьюго таким добрым, он мог бы вследствие этого относиться к жене с некоторой жесткостью.
Деронда также удостоился внимания со стороны Грандкорта и постарался отвечать на все его вопросы с безупречной любезностью. Понимая, что, если бы не его темное происхождение, наследство сэра Хьюго по праву принадлежали бы ему, Даниэлю, он никогда не давал повода такому человеку, как Грандкорт, заподозрить его в зависти. Он знал, как легко скатиться до примитивной безрассудной злобы и злорадства по поводу чужих несчастий. Твердо решив не попасть в безобразную яму, Деронда повернулся к ней спиной и постарался опереться на благородные чувства. Гордость, несомненно, сослужила ему отличную службу, научив не замечать те препятствия на своем пути, которые вульгарные умы склонны преувеличивать. Впрочем, Грандкорт полагал, что бедняга Деронда – несомненный кузен по отцовской линии – питает к нему зависть и страдает из-за своей сравнительной неполноценности. Эта мысль тешила его самолюбие и делала присутствие Деронды гораздо приятнее, чем можно было предположить. Поэтому, встретив Деронду на террасе, Грандкорт нашел в себе силы обменяться с ним несколькими словами относительно охоты в Диплоу и даже пригласил к себе в поместье.
Лаш был вовсе не огорчен отсрочкой их возвращения в Англию и прекрасно развлекался, сплетничая с сэром Хьюго о деспотичном хозяине. Сэр Хьюго охотно слушал про него скандальные рассказы, которые называл «очерками нравов», однако заботливо оберегал полученные сведения от тех, кто мог отнестись к ним чересчур серьезно, поэтому, о каких бы секретах племянника ни узнавал, никогда не рассказывал об этом Деронде.
– Надеюсь, вы сообщите, как будут развиваться события, – заключил сэр Хьюго. – Состоится ли, в конце концов, эта свадьба или произойдет что-то другое, для чего срочно потребуются деньги. Мой план обеспечит Грандкорта куда надежнее, чем обременительные поля и леса.
– Вы правы, – согласился Лаш. – Только нельзя навязывать ему этот вариант. Грандкорт не тот человек, который всегда руководствуется собственными интересами, особенно если дать понять, что вы тоже заинтересованы в сделке. Я, конечно, предан ему всей душой и помогаю в житейских делах вот уже пятнадцать лет, с тех пор как ему исполнилось двадцать. Найти кого-то на мое место будет нелегко. Хенли Грандкорт – своеобразный человек, и с годами особенностей становится все больше. И все же я к нему привязан, и если вдруг меня не окажется рядом, ему будет плохо.
Сэр Хьюго не счел нужным выразить сочувствие или хотя бы согласие. Возможно, Лаш и не ждал этого: ему достался благосклонный слушатель, и он продолжал сам себя восхвалять.
Следующим утром Грандкорт встретил Лаша вопросом:
– Ты все приготовил для отъезда в Париж ближайшим поездом?
– Я не знал, что вы собираетесь покинуть Лебронн, – ответил Лаш, почти не удивившись.
– Мог бы догадаться, – глядя на кончик сигары, проворчал Грандкорт едва слышно, как делал всякий раз, когда хотел выразить высокомерное осуждение. – Подготовь все, что надо, и проследи, чтобы ни одна скотина не проникла в наше купе. А еще не забудь оставить у Мэллинджеров мою визитную карточку.
Таким образом, уже на следующий день они оказались в Париже, и Лаш, к своему удовольствию, получил приказ немедленно отправиться дальше, в Диплоу, и навести в доме порядок, в то время как сам Грандкорт и лакей оставались в столице Франции. Прошло несколько дней, прежде чем пришла телеграмма с требованием прислать экипаж на станцию Вончестер.
Все это время Лаш не только исполнял приказы патрона относительно конюшни и особняка, но и постарался как можно больше разузнать о мисс Харлет и о положении дел в Оффендине. Как известие о несчастьях ее семьи подействует на упрямого Грандкорта, он не отваживался предсказать. Внезапная бедность могла заставить девушку забыть о жеманстве и принять предложение Грандкорта, избавив того от страха получить отказ. С другой стороны, уверенность в успехе могла усилить его безволие. Много лет подряд Лаш пристально наблюдал за хозяином и знал его лучше, чем кто-либо, поэтому и не мог предугадать, как тот поступит в данном случае. Грандкорт мог проявить необычайное благородство и уподобиться герою современной французской драмы, чье внезапное восхождение на вершину великодушия после долгого прозябания во лжи и подлости оставляет зрителей в недоумении относительно его поведения после закрытия занавеса. Действительно, есть ли решение, более достойное финальной сцены, чем отказ от женитьбы на богатой наследнице ради денег и стремление соединиться с привлекательной, но бедной девушкой? И все же Грандкорт был менее всего склонен к благородным поступкам. Таким образом, Лаш пребывал в недоумении относительно возможного развития отношений между мисс Харлет и Грандкортом. Он с удовольствием принял бы женитьбу Грандкорта на богатой наследнице мисс Эрроупойнт или на миссис Глэшер. В первом случае его благополучное существование было бы обеспечено на долгие годы, во втором – он мог рассчитывать на благодарность миссис Глэшер, ибо всегда оказывал ей дружеское содействие. А то обстоятельство, что Лидия никогда не будет принята обществом, никак не влияло на его личный комфорт. Лаш не стал бы возражать, если бы Грандкорт остался холостым, но чувствовал себя вправе сделать все возможное, чтобы помешать патрону жениться на девушке, не способной принести мужу ничего, кроме неприятностей. Не следовало забывать и о серьезном ущербе, который дерзкая мисс Харлет могла нанести давнему компаньону мужа, а мистер Лаш считал, что заслуживает щедрой компенсации за свою собачью жизнь, хотя собака эта всегда могла насладиться лакомым куском и всеми возможными благами. В первый день пребывания в Диплоу Грандкорт много времени провел в конюшне, так что Лаш не имел возможности рассказать ему о случившемся в Оффендине. На следующее утро он был решимости сообщить кое-какие интересные факты о мисс Харлет