и ее семье, если Грандкорт сохранит вчерашнее благодушное настроение и пожелает вступить в беседу. Однако патрон был нем как рыба. Прочитав письма и отдав соответствующие указания, он повернулся к Лашу боком и уставился в газету, но когда тот встал и собрался покинуть комнату, Грандкорт вдруг лениво произнес:
– О…
– В чем дело? – нетерпеливо спросил Лаш, который, следует отдать ему должное, умел ответить соответствующим тоном.
– Будь добр, закрой дверь. Я не могу кричать на весь коридор.
Лаш плотно закрыл дверьи вернулся за стол.
После небольшой паузы Грандкорт осведомился:
– Мисс Харлет сейчас в Оффендине?
Он не сомневался, что Лаш счел своим долгом разузнать о Гвендолин все, что можно, и испытывал удовольствие от мысли, что этот вопрос ему неприятен.
– Право, даже не знаю, – небрежно ответил Лаш. – Ее семейство попало в отчаянные обстоятельства. Из-за какого-то бесстыдного банковского мошенничества они и Гаскойны потеряли все деньги. Похоже, у бедной мамаши не осталось ни единого су и она вместе с дочерьми вынуждена переехать в крошечный коттедж.
– Не лги мне, пожалуйста, – произнес Грандкорт едва слышно. – Ничего забавного в этом нет да и ни к чему не приведет.
– Что вы имеете в виду? – уточнил Лаш, уязвленный больше обычного.
– Просто скажи правду, будь добр.
– Я ничего не придумал. Я слышал эту новость от нескольких людей, в том числе от агента лорда Брэкеншо. Он ищет для Оффендина нового арендатора.
– Я не об этом спрашиваю. Мисс Харлет там или нет? – повторил Грандкорт прежним тоном.
– Честное слово, не знаю, – угрюмо ответил Лаш. – Не исключено, что вчера она уехала. Я слышал, что мисс Харлет получила место гувернантки и, возможно, отправилась к месту работы. Но если вы захотите с ней встретиться, матушка, без сомнения, сразу ее вернет. – Колкость сорвалась с языка почти невольно.
– Отправь Хатчинса. Пусть узнает, будет ли она дома завтра.
Лаш не пошевелился. Подобно многим людям, привыкшим заранее обдумывать, что скажут в том или ином случае, в момент раздражения он произнес заготовленные слова прежде, чем подходящий случай представился. Грандкорт собирался сделать неверный шаг, чреватый самыми печальными последствиями, и Лаш вознамерился отговорить его. Сознавая собственное значение для патрона, он с неожиданной смелостью заявил:
– Было бы неплохо помнить, Грандкорт, что сейчас вы играете с огнем. В данных обстоятельствах обычный флирт совершенно неуместен и снова волочиться за ней в течение шести недель не получится. Вы должны твердо решить, хотите ли получить ее согласие и готовы ли перенести отказ.
Грандкорт молча положил газету на колени и зажег новую сигару. Лаш принял это за готовность слушать дальше и решил выяснить, что более пугало патрона – возможное согласие или возможный отказ.
– Сейчас ситуация куда серьезнее, чем раньше. Нельзя позволить матери жены прозябать в нищете, а значит, вам предстоит содержать всю семью. Дело окажется чертовски затруднительным. Женитьба свяжет вас по рукам и ногам и припрет к стене – к чему вы абсолютно не привыкли, да и в смысле денег особенной свободой не располагаете. Чего вы добьетесь в конечном итоге? Сейчас вы – владелец своих поместий, настоящих и будущих. Жаль отягощать их лишними расходами из-за мимолетной прихоти, о которой вы уже через год скорее всего пожалеете. Мне будет горько видеть, как ваша жизнь летит в пропасть. Другое дело, если бы этот брак обещал какие-то весомые преимущества.
В попытке дружеского увещевания тон Лаша становился все более и более елейным; он почти забыл о той опасности, которой подвергался в азартной игре убеждения. Когда же он наконец умолк, Грандкорт вынул изо рта сигару и, поправляя кончиками пальцев золотую фольгу, произнес:
– Я и раньше знал, что ты имеешь возражения против моей женитьбы на мисс Харлет, но никогда не считал их весомой причиной этого не делать.
– Я на это и не рассчитывал, – сухо возразил Лаш. – Осмелюсь думать, что одна из причин – учитывая весь ваш опыт – заключается в том, что вы готовы выступить в нелепой роли героя баллады и оказаться в самом нелепом положении. И все ради чего? Вы не могли принять решение раньше. Не может быть, чтобы мисс Харлет вызвала у вас глубокое чувство. А судя по сплетням, которые вы слышали в Лебронне, можно представить, на какие выходки она способна. И все-таки я хочу донести до вашего сознания главное: никакие сомнения и колебания более невозможны.
– Великолепно, – ответил Грандкорт, глядя на Лаша в упор. – Я и не намерен сомневаться и колебаться. Полагаю, тебе это неприятно, но если думаешь, что твое мнение что-то для меня значат, то колоссально заблуждаешься.
– Что ж… – проговорил Лаш, встав и засунув руки в карманы. Сейчас им руководила скрытая злость. – Если решение принято, отлично! Но есть еще один аспект. Все это время я говорил, исходя из предположения, что мисс Харлет непременно примет предложение, поскольку нужда не оставляет ей выбора, но совершенно не уверен, что на эту молодую леди можно положиться. Мне она кажется абсолютно непредсказуемой. Вероятно, у нее были веские причины сбежать в Лебронн.
Лаш сделал пару шагов и остановился почти напротив патрона, не опасаясь возможных последствий, поскольку сознавал собственную незаменимость. Он предвидел, что, едва войдя в дом, мисс Харлет первым делом избавится от него, и решился на открытую ссору, уверенный, что хозяин рано или поздно его вернет.
– У нее были веские причины сбежать в Лебронн, – повторил Лаш более значительно.
– Я знал это и без тебя, – заметил Грандкорт с презрительной иронией.
– Да, но вам неизвестны эти причины.
– А тебе, очевидно, известны, – усмехнулся Грандкорт, не выдавая своего интереса.
– Да, известны. И вам тоже полезно узнать, чтобы вы могли судить о своем влиянии на нее, если она все-таки примет ваше предложение, хотя я в этом сомневаюсь. Так вот, мисс Харлет встретилась с Лидией в Карделл-Чейсе и услышала всю вашу историю.
Грандкорт молча курил. И молчание это продолжалось долго, но Лаш не спешил уходить, не увидев результатов своего дерзкого шага. Он ожидал, что патрон обвинит его в интриганстве, и был готов признать этот факт. Он стремился добиться главного: ошеломить Грандкорта известием, что придется сделать предложение девушке, которая знает о темной стороне его жизни и испытывает страх, если не отвращение. Наконец Грандкорт взглянул на него и презрительно произнес:
– Что же из этого следует?
В ответ на объявленный Лашем шах этим кратким вопросом был поставлен мат. Лаш пожал плечами и собрался уйти, когда Грандкорт повернулся к столу и невозмутимо, словно ничего не произошло, произнес:
– Сделай одолжение, принеси перо и бумагу.
Ни один громогласный властитель не обладал такой магической силой над своими подданными, как медлительный, вялый Грандкорт над окружающими. Почему, вместо того чтобы послать его к черту, все выполняли его приказы? На этот вопрос не было ответа даже у тех, кто ему повиновался.
Перо и бумага мгновенно появились на столе.
– Дождись письма, – произнес Грандкорт, что-то быстро написал и, сложив листок, оттолкнул от себя. – Пусть Хатчинс немедленно отвезет, – распорядился он.
Как и предполагал Лаш, письмо было адресовано в Оффендин, мисс Харлет. Едва раздражение немного улеглось, он обрадовался, что громкой ссоры не случилось. Однако не оставалось сомнений, что этот выпад не пройдет для него даром: так или иначе, а платить за дерзость придется. Ясно было и то, что его слова только укрепили намерения Грандкорта. Но что из этого выйдет, Лаш мог только гадать.
Глава VIII
Однажды утром мистер Гаскойн явился в Оффендин с хорошей, по его мнению, новостью: миссис Момперт назначила Гвендолин встречу на следующей неделе, во вторник, в Вончестере. Он ни словом не обмолвился о том, что случайно услышал о возвращении мистера Грандкорта в Диплоу; он не больше племянницы знал о поездке поклонника в Лебронн и чувствовал, что в эту горькую минуту упоминать об упущенных блестящих возможностях было бы жестоко. В глубине души Гаскойн осуждал Гвендолин за каприз, хотя и признавал, что Грандкорт вел себя весьма странно – внезапно сбежал в самый ответственный момент, когда ухаживания приближались к торжественной развязке. Здравый смысл подсказывал пастору, что теперь его долг перед племянницей заключался в убедительном наставлении примириться с судьбой, поскольку изменений к лучшему ничто не предвещало.
– Новый опыт покажется тебе интересным, дорогая. Не сомневаюсь, что, претерпев посланные свыше испытания, ты станешь еще более достойной восхищения.
– Не могу делать вид, что будущее меня радует, – ответила Гвендолин, впервые проявив раздражение в разговоре с дядей. – Но я в полной мере сознаю, что должна его принять. – Говоря это, она не забыла, как недавно дядя также увещевал ее решиться на совершенно другой шаг.
– Благоразумие научит тебя держаться должным образом, – продолжил мистер Гаскойн еще более возвышенным тоном. – Уверен, что миссис Момперт составит о тебе благоприятное впечатление. Ты сразу поймешь, как вести себя с дамой, обладающей превосходством во всех отношениях. Испытания настигли тебя в ранней молодости, и потому тебе будет легче их переносить, легче с ними смириться.
Именно этого Гвендолин никак не могла сделать, и, как только дядя ушел, горькие слезы медленно потекли по ее щекам. Сидя в одиночестве, она дала волю чувствам. Сердце отказывалось верить, что испытания легче пережить в молодости. Когда же ждать счастья, если не в лучшие годы? Мечты о безоблачном счастье исчезли, однако разочарование в жизни, в самой себе, в собственном превосходстве лишь обострило чувство безысходности. Она переживала первый кризис страстного юношеского бунта против ощущения, не точно названного болью, а скорее являющегося отсутствием радости. Наученные опытом жизни, мы воспринимаем нелепыми эти сетования на тоску, на мучительную попытку понять, почему страдаю именно я, а не кто-то другой. И все же каждого из нас собственная жгучая боль в свое время повергала в гневное изумление. Разве важно, что похожие неприятности настигали и других девушек? Всю свою жизнь Гвендолин училась понимать только то, что происходило с ней. Важным было только то, что чувствовала она. Представьте, что какое-нибудь высшее существо, привыкшее верить в свое божественное величие, вдруг лишилось не только всякого поклонения, но и способности восстановить свой авторитет. Нечто подобное настигло и бедное избалованное дитя с прелестными губами, чудесными глазами и великолепной фигурой, которые больше не таили очарования.