Гвендолин долго сидела, погруженная в грустные мысли, но наконец встала и принялась бесцельно ходить по гостиной, не замечая струящихся по щекам слез. «С раннего детства я чувствовала, что мама несчастна, и вот теперь должна признать, что буду еще несчастнее».
Перед мысленным взором предстала грустная картина: она увидела себя поблекшей старой девой, а матушку – совсем старой и седой, грустно повторяющей: «Бедная Гвен тоже увяла и стала печальной». Здесь Гвендолин впервые разрыдалась, но не от гнева, а от жалости к самой себе.
В эту минуту в гостиную вошла миссис Дэвилоу, и Гвендолин торопливо прижала к глазам платок. Мать обняла ее, а Гвендолин, не в силах совладать с собой, прижалась щекой к ее щеке и снова зарыдала.
Впрочем, Гвендолин всегда считала слезы недостойной слабостью, которой следовало по возможности избегать, а потому спустя мгновение глубоко вздохнула и взглянула на бледную дрожащую матушку.
– Ничего особенного, мама, – заговорила она, думая, что та встревожилась из-за ее состояния. – Уже все прошло.
Тут Гвендолин заметила в руке матери письмо и с горечью спросила:
– Что это? Опять дурные вести?
– Не знаю, как ты воспримешь, – ответила миссис Дэвилоу, не торопясь отдавать письмо. – Ты ни за что не догадаешься, откуда оно пришло.
– Только не проси ничего отгадывать, – нетерпеливо возразила Гвендолин.
– Адресовано тебе, дорогая.
Гвендолин едва заметно вскинула голову.
– Из Диплоу, – наконец сообщила мама, отдавая письмо.
Гвендолин узнала неразборчивый почерк Грандкорта и густо покраснела, однако, по мере того как читала письмо, лицо так же внезапно покрыла мертвенная бледность. Молча Гвендолин повернула письмо так, чтобы мать смогла ознакомиться с его содержанием.
«Мистер Грандкорт выражает мисс Харлет свое почтение и просит сообщить, позволено ли ему приехать в Оффендин завтра после двух и встретиться с ней наедине. Мистер Грандкорт только что вернулся из Лебронна, где надеялся найти мисс Харлет».
Прочитав, миссис Дэвилоу вопросительно взглянула на дочь. Гвендолин бросила письмо на пол и отвернулась.
– Нужно ответить, дорогая, – робко проговорила миссис Дэвилоу. – Посыльный ждет.
Гвендолин опустилась на канапе и уставилась в пространство перед собой. Сейчас она выглядела так, словно испугалась громкого звука и теперь недоумевала, откуда он и что означает. Внезапное изменение ситуации привело ее в замешательство. Еще несколько минут назад перед ней расстилался неизбежный, отвратительно однообразный путь, на который она взирала с беспомощной грустью. И вдруг совершенно неожиданно ей представился выбор. Но какое чувство преобладало – торжество или страх?
Гвендолин не могла не торжествовать, получив признание собственной силы, в которой уже начала сомневаться; казалось, она снова обретала власть над жизнью. Но как эту власть использовать? В этом и заключался источник страха. Быстро-быстро, как картинки в торопливо пролистанной книге, в памяти воскресло все, что ей пришлось пережить в отношениях с Грандкортом: обольщение, сомнение, решимость принять его предложение и, наконец, отвращение. Оскорбленное лицо темноглазой женщины с прелестным мальчиком; собственное обещание не выходить за Грандкорта замуж (но давала ли она это обещание?); горькое разочарование в мужчинах и бегство. Все это слилось в единую картину, вызвавшую неодолимый первородный страх.
Принесет ли вновь представившийся выбор что-нибудь хорошее? Чего она хотела? Чего-то другого? Нет! И все-таки в темной глубине сознания медленно, но настойчиво прорастало новое желание: «Лучше бы я этого не знала!» Она мечтала, чтобы появилось нечто спасительное, избавляющее от ужаса встречи с Грандкортом.
– Тебе необходимо ответить, дорогая, – после непродолжительного молчания повторила миссис Дэвилоу. – Или, если хочешь, продиктуй, и я напишу за тебя.
– Нет, мама, – глубоко вздохнув, ответила Гвендолин. – Дай, пожалуйста, бумагу и перо.
На раздумье оставалось несколько минут. Отклонить визит Грандкорта, даже не узнав, что произойдет? Однако пламенная натура пересилила страх, и Гвендолин захотелось, воспользовавшись случаем, разыграть свою старую роль.
– Вовсе незачем так беспокоиться о том, что посыльному придется несколько минут подождать, – укоризненно проговорила она, когда миссис Дэвилоу принесла письменные принадлежности и вопросительно посмотрела на дочь. – Ожидание входит в обязанности слуг. Никто не требует от меня немедленного ответа.
– Конечно, дорогая, – кротко отозвалась миссис Дэвилоу, сев на диван и взяв в руки лежавшее неподалеку рукоделие. – Если хочешь, человек может подождать еще четверть часа.
Слова прозвучали очень просто, но скорее всего в них заключался тонкий расчет. В глубине души Гвендолин желала, чтобы ее торопили, ведь спешка избавляла от необходимости продуманного выбора.
– Я вовсе не собираюсь заставлять его ждать, пока ты закончишь вышивку, – заявила она.
– Но что делать, если ты не готова принять решение? – сочувственно подсказала миссис Дэвилоу.
– Я должна решиться, – твердо заключила Гвендолин и села за письменный стол.
Все это время она не переставала лихорадочно думать о своем, как человек, который ведет диалог и в то же время пытается побыстрее уйти. Почему не позволить Грандкорту приехать? Встреча ни к чему не обязывала. Он ездил за ней в Лебронн – значит, наверняка собирался возобновить сватовство, которое прежде лишь подразумевалось. И что тогда? Можно отвергнуть его предложение. Зачем отказывать себе в том, что хочется?
– Если мистер Грандкорт только что вернулся из Лебронна, – проговорила миссис Дэвилоу, видя, что Гвендолин взяла перо и откинулась на спинку кресла, – то успел ли он услышать о нашем несчастье?
– Для человека в его положении это не имеет значения, – презрительно ответила Гвендолин.
– Некоторым мужчинам это важно, – продолжила миссис Дэвилоу. – Не всякий захочет жениться на девушке, чья семья едва ли не нищенствует, как наша. Да, пока мы живем в Оффендине, в этом огромном доме, но только представь, что было бы, если бы он обнаружил нас в коттедже Сойера? Большинство мужчин боятся забот и лишних трат, связанных с семьей жены. Если мистеру Грандкорту известно о постигших нас лишениях, это доказывает его привязанность к тебе.
Миссис Дэвилоу говорила с необычной настойчивостью: она впервые отважилась произнести слова, которые могли быть истолкованы исключительно в пользу Грандкорта. Обычно ей казалось, что любое высказывание по этому поводу будет бесполезным, если не вредным. Сейчас эффект от ее слов оказался сильнее, чем она могла вообразить. В сознании Гвендолин появилась совершенно новая мысль: что может сделать Грандкорт для матушки, если сама она поступит так, как не собиралась. Она ощутила потребность как можно скорее завершить начатое дело: письмо должно быть немедленно написано, откладывать нельзя. В результате Гвендолин действовала в спешке, как того и хотела, тем самым откладывая окончательное решение и оставляя открытыми многие неудобные вопросы.
Она написала:
«Мисс Харлет приветствует мистера Грандкорта и сообщает, что завтра, после двух, будет дома».
Когда письмо было отправлено в Диплоу, Гвендолин встала из-за стола, потянулась и с явным облегчением выдохнула.
– Что ты ответила, Гвен? – осмелилась спросить миссис Дэвилоу.
– Написала, что буду дома, – надменно сообщила Гвендолин и после паузы добавила: – Только не жди, мама, что если мистер Грандкорт приедет, то обязательно что-нибудь произойдет.
– Я и не жду ничего, дорогая. Хочу только одного: чтобы ты следовала собственным чувствам. Ведь я до сих пор не знаю, что между вами произошло.
– Какой смысл о чем-то рассказывать? – пожала плечами Гвендолин, услышав в справедливом замечании упрек. – Как только появится что-нибудь приятное, можешь не сомневаться: сразу сообщу.
– Но мистер Грандкорт решит, что, позволив ему приехать, ты тем самым даешь согласие выйти за него замуж. Из его письма достаточно явственно следует, что он собирается сделать предложение.
– Очень хорошо. А я желаю получить удовольствие, отказав ему.
Миссис Дэвилоу вопросительно взглянула на дочь, однако Гвендолин ясно дала понять, что не намерена продолжать разговор, и настойчиво потребовала:
– Брось эту мерзкую работу! Давай прогуляемся по аллее. Здесь так душно!
Глава IX
Пока Грандкорт на прекрасном черном жеребце Ярико, в сопровождении конюха на Критерионе, ехал из Диплоу в Оффендин, Гвендолин сидела перед зеркалом, а матушка расчесывала ее длинные светло-каштановые волосы.
– Приподними свободно, сверни жгутом и заколи, – распорядилась Гвендолин.
– Позволь принести какие-нибудь серьги, – попросила миссис Дэвилоу, когда прическа была готова.
Обе посмотрели в зеркало. Не составляло труда заметить, что глаза Гвендолин казались ярче, чем в последнее время, да и вообще с лица исчезла тень печали, вернув чертам безмятежную молодость. Матушка сделала некоторые выводы, придавшие голосу жизнерадостность.
– Нет, мама. Не нужно ничего лишнего. Я надену черное шелковое платье. Черный – единственный цвет, в котором можно отвергнуть предложение жениха, – ответила Гвендолин и улыбнулась, совсем как прежде.
– Возможно, предложение вообще не прозвучит, – не без тайного умысла заметила миссис Дэвилоу.
– Только потому, что я заранее ему откажу, – ответила Гвендолин, гордо вскинув голову. – Это то же самое.
Когда она спустилась в гостиную в длинном черном платье, ее облик поражал уверенностью и благородным изяществом. «Она снова стала собой, – подумала матушка. – Радуется его приходу. Неужели действительно собирается отказать?»
Если бы Гвендолин услышала это замечание, то непременно бы рассердилась, тем более что в течение последних двадцати часов, с коротким перерывом на сон, в ее голове происходила постоянная борьба между за и против брака с Грандкортом, так что заранее принятое решение успело утратить силу. Ни одно решение уже не казалось непреложным. Как и прежде, Гвендолин думала об отказе, но теперь от него осталась одна лишь оболочка, словно тело без души. Она не планировала принять предложение Грандкорта, готовясь отказать с момента получения письма, однако чем дольше смотрела в лицо причинам, побудившим ее к отказу, тем они казались ей менее грозными. Точно так же воображение, постоянно работая, изменяло ее восприятие этих причин. Если долго смотреть на неопределенный объект, при творческом воображении ему можно придать двадцать различных форм. Туманные основания, которые удерживали Гвендолин от этого брака до встречи с Лидией Глэшер у Шепчущих камней, теперь уже ровным счетом ничего не значили. Теперь Гвендолин осознавала, что, если бы не роковое свидание в Карделл-Чейсе, ничто не помешало бы ей выйти замуж за Грандкорта. С тех пор она больше не рассуждала и не колебалась, а поступала под впечатлением не только оскорбленной гордости и ревности, не только ужаса перед бедствиями другой женщины, но и от страха поступить дурно – достаточно смутного и далекого от реальности жизни, однако оттого не менее сильного. Условности, принятые обществом как обязательные для леди, вовсе не беспокоили Гвендолин, однако она гордо и в то же время испуганно отворачивалась от всего, что считалось позорным, неправильным и достойным порицания. Больше того, чувство справедливости побуждало ее расценивать любое сознательно причиненное другому человеку зло как тяжкую вину.