Но разве она знала подробности истории миссис Глэшер и ее детей? Да, она дала своего рода обещание: «Не стану мешать исполнению вашего желания», – но разве другая женщина, выйдя замуж за Грандкорта, воспрепятствовала бы желаниям миссис Глэшер и причинила бы ей и ее мальчику серьезное зло? Не лучше ли было бы, если бы Грандкорт женился? Чего не смогла бы достичь замужняя женщина, умея утвердить себя и свои права? Так рассуждала Гвендолин, основываясь лишь на одном воображении, ибо знала о браке, то есть о взаимном влиянии, требованиях и обязанностях супругов, столько же, сколько о магнитных токах и законе бурь.
«Мама не смогла правильно себя поставить» – так Гвендолин объясняла печальный опыт миссис Дэвилоу, не сомневаясь, что сама сможет организовать жизнь совсем по-другому. Семейные трудности занимали последнее место в списке тем, которые меланхоличная вдова считала нужным обсуждать с дочерью.
«Интересно, что сказали бы мама и дядя, если бы узнали о миссис Глэшер? – думала Гвендолин, хотя вовсе не собиралась ничего им говорить. – Что сказали бы все вокруг, узнав, что мистер Грандкорт состоял в связи с другой женщиной и она растит его детей?» Когда мы начинаем размышлять о мнении «всех вокруг», очевидно, наши собственные суждения или поколебались, или никогда не играли решающую роль. Вспоминая обо всем, что слышала, Гвендолин пришла к выводу, что «все вокруг» порицали прежде всего незаконных детей, а вовсе не незаконных отцов, и, значит, у Гвендолин не было причин испытывать чувство вины перед миссис Глэшер и ее детьми.
Но мысли о них вызывали беспокойство в ином отношении. Мнение света не могло уничтожить чувство отвращения соединить свою жизнь с сомнительной личностью. Действительно, перед ней никогда не вставал вопрос о любви к Грандкорту. Желательность брака всегда зависела для нее от других чувств, влюбленность оставалась привилегией мужчины, который делал предложение. Гвендолин не считала влюбленность Грандкорта предосудительной, пока не заглянула в его прошлое и не обнаружила там поступков, которые приняла как личное оскорбление.
Отвращение и гнев глубоко засели в ее душе, и хотя последние несколько недель другие тревожные переживания притупили страсти, именно их отголоски привели к твердой решимости не принимать предложение Грандкорта. Сосредоточившись на конкретных словах, которые следовало произнести, Гвендолин даже не думала о том, чтобы изменить намерение. Единственное, что могло вызвать сомнения, это возможность облегчить жизнь «бедной мамы» – искушение, по мнению Гвендолин, весьма серьезное. Но нет! Даже столь веский аргумент не мог повлиять на незыблемость решения. И в то же время мысль, что Грандкорт приедет, чтобы получить отказ, воодушевляла и возвращала утраченные силы. Руки снова крепко сжимали золотые поводья, тело наполнялось живительной энергией, а сознание возвращалось из безысходного уныния, порожденного безжалостным приговором Клезмера. Сейчас Гвендолин Харлет не собиралась выслушивать мнение о своих прелестях, а намеревалась воспользоваться своей неограниченной властью.
Под влиянием этого чувства или какого-либо другого, но сердце неприятно забилось, едва послышался стук копыт по гравию. Спустя минуту мисс Мерри вошла в комнату и объявила, что мистер Грандкорт ждет в гостиной. Долгие часы подготовки и мысленного торжества над ситуацией оказались напрасными: с тем же успехом Грандкорт мог бы застать ее врасплох в минуту полного упадка духа. Направляясь в гостиную, Гвендолин призвала на помощь все самообладание. Встретившись с Грандкортом, она с видом степенной любезности подала ему руку и тихо, медленно ответила на приветствие. Мгновение спустя оба сели в кресла друг напротив друга: Гвендолин – прямо, с опущенным взором, а Грандкорт – в упор глядя на нее. Любой увидевший их пришел бы к выводу, что оба пребывают в состоянии любовного томления. Любовное томление действительно присутствовало: Гвендолин с первой минуты прониклась ухаживанием молчаливого человека, сидевшего на почтительном расстоянии и источавшего легчайший аромат розового масла; Грандкорт также считал, что ухаживает, поскольку придерживался мнения, что его присутствие не может остаться без последствий.
– Не обнаружив вас в Лебронне, я испытал разочарование, – начал он характерным ленивым голосом, в котором сейчас присутствовал тонкий оттенок чувственного волнения. – Без вас это место казалось невыносимым. Настоящая дыра. Вы так не думаете?
– Не могу судить, каким стал Лебронн без меня, – ответила Гвендолин, взглянув на него с некоторой долей озорства. – А со мной он понравился мне настолько, что, если бы смогла, задержалась там дольше, но пришлось срочно уехать из-за семейных неприятностей.
– С вашей стороны было очень жестоко внезапно умчаться в Лебронн, – продолжил Грандкорт, оставив без внимания слова Гвендолин, которой почему-то сразу хотелось ясности. – Вы же знали, что ваш отъезд все испортит: ведь вы были сердцем и душой всего происходящего в Диплоу. Я вам совершенно безразличен?
Было невозможно серьезным тоном ответить «да» и так же невозможно ответить «нет». Но что еще могла сказать Гвендолин? В затруднении она снова опустила глаза и залилась краской. Грандкорт впервые увидел мисс Харлет в таком состоянии и принял смущение за проявление сердечной склонности, однако решил добиться более прямого признания.
– Может быть, вы интересуетесь кем-то другим? Некое влечение или помолвка… Вам следовало бы честно мне рассказать. Стоит ли между нами другой мужчина?
В мыслях мгновенно родился ответ: «Нет, между нами стоит другая женщина». Но как произнести такие слова? Даже если бы Гвендолин не пообещала миссис Глэшер сохранить тайну, обсуждать болезненную тему с Грандкортом не смогла бы. Допустимо ли прервать сватовство, заговорив невозмутимым тоном: «Ваше намерение чрезвычайно лестно для меня, но…» – и так далее? Рыба, получившая предложение быть пойманной и съеденной, могла бы просто отказаться, но что делать, если она уже попала в сеть? К тому же разве хватило бы у нее смелости сразу произнести решительные слова? А потому Гвендолин просто молчала.
– Должен ли я понять, что предпочтение отдано кому-то другому? – уточнил Грандкорт после продолжительной паузы Гвендолин пересилила собственную растерянность и, посмотрев на собеседника, твердо произнесла:
– Нет, – желая, чтобы он понял ответ следующим образом: «Но что из того? Это еще не значит, что я готова принять ваше предложение».
Ко всему, что касалось его самолюбия, Грандкорт был чрезвычайно чуток.
– Я не питаю надежды добиться вас, взяв измором и окончательно надоев, – медленно произнес он. – Поэтому, если мне не на что рассчитывать, скажите об этом здесь и сейчас: я сразу уеду – неважно куда.
При мысли о немедленном отъезде Грандкорта Гвендолин, к собственному изумлению, ощутила внезапную тревогу. Что тогда ей останется? Ничего, кроме прежней тоски. Ей нравилось, что он сидит рядом, а потому пришлось ухватиться за тему, способную оттянуть решающий миг.
– Боюсь, вы не знаете, какая катастрофа нас постигла. В последнее время мне пришлось так много думать о проблемах матери, что все остальные вопросы отошли на задний план. Она потеряла все состояние, и скоро нам придется покинуть этот дом. Я должна попросить у вас прощения за озабоченный вид и излишнюю рассеянность.
Уклонившись от прямого ответа, Гвендолин восстановила самообладание. Она говорила с достоинством и смотрела прямо на Грандкорта, чьи узкие непроницаемые глаза таинственным образом приковывали к себе. Таинственным потому, что многообразная драма между мужчиной и женщиной порою не может быть выражена в определенных словах. Всесильное слово «любовь» не выразит разнообразные оттенки взаимного влечения, так же как слово «мысль» не может объяснить, что происходит в голове вашего соседа. Трудно сказать, на чьей стороне – Гвендолин или Грандкорта – мотивы поведения оказались более запутанными. В этот момент он больше всего желал абсолютной власти над этим удивительным созданием, соединявшим в себе девственную невинность и кокетливое озорство. Осознание того, что избраннице известны факты его прошлого, заставившие сбежать от него, только побуждало Грандкорта победить ее антипатию: он твердо верил в собственное торже-ство, – а Гвендолин – ах, достойное сожаления равенство в стремлении властвовать! – подобно жаждущему воды страннику в пустыне поддалась неодолимому предчувствию, что в любви этого человека единственное избавление от беспомощной покорности безжалостной судьбе.
Все это время они, не отрываясь, смотрели друг на друга. Наконец Грандкорт лениво, словно вопрос не имел значения, поскольку все остальное уже решено, произнес:
– Надеюсь, что финансовая катастрофа миссис Дэвилоу больше не станет вас тревожить и вы дадите мне право избавить ее от трудностей.
Эти слова были произнесены так медленно, что Гвендолин на время погрузилась в мечты о будущей жизни. Проникнув в сознание, слова подействовали на нее как глоток хорошего вина, которое убирает с пути все препятствия, делает желания дозволенными, а людей в целом менее неприятными. Она ощутила воображаемую любовь к человеку, который сумел так хорошо подобрать слова и стал истинным воплощением деликатного почтения. Отвращение, страх, сомнение – теперь эти чувства стали такими же далекими, как воспоминание о боли; от осознания своей беспомощности она почувствовала только облегчение. Гвендолин представила, как вновь весело заигрывает с матушкой, и все же, едва Грандкорт закончил свою короткую речь, осознала, что стоит на распутье.
– Вы очень щедры, – произнесла она нежно, не отводя от Грандкорта глаз.
– Вы согласны на то, что даст мне это право? – спросил Грандкорт с внезапной энергией. – Вы согласны стать моей женой?
Гвендолин побледнела. Что-то необъяснимое заставило ее встать и пройтись по комнате. Потом она повернулась к Грандкорту, сжала руки и замерла в молчании.
Грандкорт тоже немедленно поднялся. Явная нерешительность девушки перед блестящим предложением, способным раз и навсегда устранить все проблемы, возбудила такой жгучий интерес, какого он не знал много лет, тем более что он знал причину этой нерешительности. Сохраняя выжидательную позу, он уточнил: