«Какое счастье, что я избавлена от этого ужаса!» – подумала Гвендолин, для которой имя леди Момперт стало воплощением темной стороны жизни.
Почти весь вечер она молчала, а ночью не могла сомкнуть глаз. Бессонница случалась у нее крайне редко, но еще реже ей приходилось скрывать беспокойство от матушки. Гвендолин оказалась в совершенно новом состоянии духа: привыкнув чувствовать уверенность в собственных силах и готовность повелевать другими, она только что решилась на такой шаг, который прежде делать не собиралась и, больше того считала для себя невозможным. Отступить она уже не могла. Многое из того, что ждало впереди, казалось прекрасным и заманчивым, в то время как в прошлом не оставалось ничего, о чем можно было жалеть. Однако непривычное чувство угрызения совести, казалось, не могли заглушить никакие утешительные ласки и подарки. Гвендолин была уже готова принять за норму легкомысленные слова, в отчаянии произнесенные ею после страшного разочарования, заставившего уехать в Лебронн: «Не имеет значения, как я поступаю и что делаю; главное – получать от жизни как можно больше радости». Однако необузданность и отказ от любой ответственности ради собственного оправдания внезапно вызвали страх, наполнив сердце ожиданием грядущих несчастий. Блестящее положение, о котором Гвендолин так мечтала; воображаемая свобода в браке; освобождение от унылой девичьей доли – перед ней открывался новый мир, и все же долгожданные радости казались запретным плодом, вкушать который дозволено только со страхом.
Лежа с открытыми глазами, «глядя в темноту, которую и слепой увидит», Гвендолин не могла избавиться от нахлынувшего на нее ужаса. Грандкорт и его отношения с миссис Глэшер неотступно повторялись в воображении, подобно упрямым воспоминаниям о позоре, и постепенно вытесняли все прочие мысли, оставляя лишь сознание, что эти образы никогда ее не покинут. К утру бессонница стала казаться бредом, и когда из-за шторы пробился слабый луч света, Гвендолин не вынесла мучения и крикнула:
– Мама!
– Да, дорогая, – тут же ответила миссис Дэвилоу вполне бодрым голосом.
– Позволь лечь с тобой.
На мамином плече она быстро уснула и проспала довольно долго, а когда открыла глаза, то увидела мать, стоящую возле кровати с маленьким пакетом в руке.
– Не хотела тебя будить, дорогая, но подумала, что лучше отдать это сразу. Посылку принес грум; он также привел Критериона и сказал, что останется здесь.
Гвендолин открыла пакет и обнаружила элегантную эмалевую шкатулку, в которой находилось великолепное, украшенное бриллиантом кольцо, а также письмо:
«Умоляю надеть это кольцо в знак нашего обручения, когда приеду в полдень. Прилагаю чек на имя мистера Гаскойна – на неотложные расходы. Конечно, миссис Дэвилоу останется в Оффендине – по крайнейе мере, на некоторое время. Надеюсь, что вы уже готовы озвучить тот день, когда станете всецело распоряжаться мной.
Гвендолин передала письмо и чек на пятьсот фунтов матушке.
– Какое великодушие и деликатность! – с чувством воскликнула миссис Дэвилоу. – Но я бы решительно предпочла не зависеть от доброты зятя. Мы с девочками могли бы прожить и без его помощи.
– Мама, если еще раз скажешь что-нибудь подобное, я за него не выйду, – сердито пригрозила Гвендолин.
– Мое дорогое дитя, надеюсь, что ты собираешься замуж не только ради меня, – укоризненно возразила миссис Дэвилоу.
Гвендолин отвернулась, оставив кольцо нетронутым. Попытка отнять у нее уважительный мотив к браку вызвала недовольство, но, возможно, глубинная причина раздражения заключалась в сознании, что она действительно собиралась выйти замуж не только ради благополучия матери, что брак обладал и другими привлекательными сторонами. Пробуждение представило доказательства окончательной и бесповоротной помолвки, а все ночные видения, тревоги и аргументы при дневном свете померкли.
– Я мечтаю только о твоем счастье, дорогая, – умоляюще проговорила миссис Дэвилоу. – Не произнесу больше ни единого слова, способного тебя рассердить. Неужели ты не наденешь кольцо?
Несколько минут Гвендолин молчала, углубившись в раздумья, а потом приподнялась на локте с твердым намерением действовать так, как будто села на лошадь и помчалась галопом, не обращая внимания на тревожные мысли.
– Мне казалось, что жених сам надевает обручальное кольцо невесте, – со смехом проговорила она, украсив подарком изящный палец и очаровательно откинув голову, чтобы по достоинству оценить результат. – Понимаю, почему он его прислал.
– Почему же?
– Потому что ему легче заставить меня надеть кольцо, чем просить разрешения сделать это самому. Да-да! Он очень горд. Но и у меня тоже есть гордость, так что мы стоим друг друга. Я бы возненавидела мужчину, способного опуститься передо мной на колени. Грандкорт и в самом деле не отвратителен.
– Очень сдержанная похвала, Гвен.
– Для мужчины вполне подходящая, – весело отозвалась Гвендолин. – Но пора встать и одеться. Причеши меня, пожалуйста, – она прижалась к лицу матери щекой. – И больше никогда не капризничай и не говори, что собираешься жить в бедности. Придется потерпеть приличную жизнь, даже если она совсем тебе не нравится, тем более что мистер Грандкорт ведет себя безупречно, разве не так?
– Разумеется, так, – согласилась миссис Дэвилоу, с радостью удостоверившись, что, в конце концов, дочь прониклась любовью к жениху.
Сама она считала, что внимание мистера Грандкорта не могло оставить девушку равнодушной. Поклонников нередко оценивают по положению и значимости в светском обществе, поэтому неудивительно, что матушка волновалась не о характере Грандкорта, а об отношении к нему дочери.
Этим утром настроение Гвендолин перешло в новую фазу. Даже во время туалета она подбирала всевозможные аргументы для оправдания своего замужества. Чаще всего она останавливалась на мысли, что, став женой Грандкорта, непременно добьется от него великодушного отношения к детям миссис Глэшер.
«Какая ей польза от того, что я не выйду за него? Если бы он захотел, мог бы давно на ней жениться, но он не захотел. Возможно, она сама виновата. Я же почти ничего о ней не знаю. А он, должно быть, хорошо к ней относился, иначе она не стремилась бы его вернуть».
Но последний аргумент явно не выдерживал критики. Было абсолютно очевидно, что миссис Глэшер пыталась предотвратить появление законных наследников, способных встать между ее собственными детьми и Грандкортом. Понимая это чувство, Гвендолин нашла способ примирить претензии миссис Глэшер с собственными сомнениями.
«Вполне вероятно, что у нас не будет детей. Надеюсь, что не будет. И тогда ничто не помешает ему оставить наследство прелестному мальчику. Дядюшка сказал, что мистер Грандкорт сможет распорядиться состоянием по собственному усмотрению. А после смерти сэра Хьюго Мэллинджера богатства хватит на всех».
Это размышление убедило Гвендолин, насколько неразумна миссис Глэшер в своем желании видеть единственным наследником своего сына. Большое состояние гарантировало, что женитьба Грандкорта не принесет ей вреда, если его женой станет Гвендолин, так как мисс Харлет привыкла считать себя безукоризненной, а других винила во всем.
Поразительно, но, уступив доводу о своей невиновности перед миссис Глэшер, Гвендолин перестала воспринимать прошлое Грандкорта с отвращением. Ужас, испытанный ночью при мысли, что она совершит преступление, выйдя замуж за Гранкорта, постепенно исчез. Гвендолин думала о женихе, каким бы он ни был, только как о человеке, над которым она собиралась получить неограниченную власть. Поскольку вопрос о любви к нему никогда не возникал, всякое проявление внимания с его стороны уже казалось великим благом. Бедная Гвендолин не испытывала благоговейного ужаса перед непреодолимыми, повелительными силами брака и считала, что всегда сможет настоять на своем. И все-таки прошлое жениха породило новые сомнения: что, если он значительно отличается от других мужчин? В итоге Гвендолин придумала небольшую уловку, чтобы узнать, чего именно жена могла требовать от мужа.
Несмотря на все эти размышления, она сделала удобную для верховой езды прическу и спустилась в гостиную в амазонке, чтобы ни на минуту не задерживать приятную прогулку. Хотелось снова забыться в бешеной скачке и почувствовать прежнюю дерзость. Тяжкий груз уже покинул ее душу, поскольку при свете дня сомнения и опасения угнетали значительно меньше, чем ночью.
– Мама, оденься получше и не забудь кружевную накидку, – потребовала Гвендолин, прежде чем отправиться в гостиную. – Ты должна выглядеть настоящей аристократкой, а не бедной родственницей.
Когда Грандкорт бережно взял ее левую руку и посмотрел на кольцо, Гвендолин серьезно произнесла:
– Очень мило с вашей стороны обо всем позаботиться.
– Вы скажете, если я что-нибудь забуду? – спросил он, не выпуская ее руки. – Я исполню любое ваше желание.
– Но я крайне неблагоразумна в желаниях, – рассмеялась Гвендолин.
– Именно этого я и ожидаю. Все женщины неблагоразумны.
– В таком случае я буду чрезвычайно благоразумной, – заявила Гвендолин, вырвав руку и надменно вскинув голову. – Не потерплю, чтобы меня считали такой же, как все.
– Я этого не сказал, – возразил Грандкорт, глядя на нее с обычной торжественностью. – Вы совсем не такая, как другие.
– Какая же? – уточнила Гвендолин.
После обычной паузы Грандкорт ответил:
– Вы – та женщина, которую я люблю.
– О, какие прекрасные речи! – со смехом воскликнула Гвендолин. Мысль о той любви, которую он при странных обстоятельствах подарил другой женщине, уже стала привычной.
– Подарите прекрасную речь в ответ. Скажите, когда мы поженимся.
– Не сейчас. Сначала мы промчимся по холмам. Я так об этом мечтаю, что не могу думать ни о чем другом. Скорее бы открылся сезон охоты. Воскресенье – двадцатое и двадцать седьмое, потом еще понедельник и вторник. – Гвендолин считала на пальцах, глядя на Грандкорта и всякий раз очаровательно кивая, а потом наконец хлопнула в ладоши и радостно провозгласила: – Охота начнется через десять дней!