Миссис Глэшер сидела в солнечной комнате, где обычно проводила утренние часы в окружении детей. Большое окно открывало вид на широкую гравийную дорогу и спускавшийся к ручью газон. Повсюду – на невысоком черном комоде, старинном дубовом столе, обитых коричневой кожей креслах – лежали игрушки, книжки и детская одежда: те милые вещицы, на которые со снисходительной улыбкой взирала с портрета изображенная пастелью матушка. Все дети были в сборе. Сидевшие у окна, вокруг Лидии, три девочки являли собой ее миниатюрные копии – темноглазые брюнетки с точеными чертами и ярким румянцем; изящные носики и тонкие изогнутые брови выглядели совершенными, как у крошечных женщин. При этом старшей из сестер едва исполнилось девять лет. Мальчик сидел на ковре в некотором отдалении и, склонив светлую голову над животными из Ноева ковчега, повелительным, угрожающим тоном что-то внушал каждому зверю и время от времени облизывал пятнистых тварей, чтобы выяснить, не слезет ли краска. Мать занималась французским языком со старшей дочкой – Жозефиной, а остальные девочки так смирно и красиво сидели с куклами в руках, что вполне могли бы позировать для окружения Мадонны. Туалет миссис Глэшер отличался особой тщательностью: она каждый день напоминала себе, что Грандкорт может появиться в любую минуту. Несмотря на нервное истощение, профиль сохранил совершенную красоту. Волнистые локоны и четко очерченные брови выразительно оттенялись бархатным платьем бронзового цвета и изысканно гармонировали с золотым колье, много лет назад застегнутым Грандкортом на ее стройной шее. Нельзя сказать, что собственный облик радовал Лидию. При взгляде в зеркало она только и думала: «Как же я постарела!» – но все же старалась сохранить и подчеркнуть остатки былой красоты. Однако дети целовали ее бледные щеки, по-прежнему считали ее самой красивой на свете, и в этой любви сейчас заключался главный смысл ее жизни.
Неожиданно миссис Глэшер отвлеклась от книги Жозефины и прислушалась.
– Тише, дорогая! Кажется, кто-то идет.
Маленький Хенли вскочил.
– Мама, может быть, это мельник с моим осликом?
Не получив ответа, мальчик подошел к матери и настойчиво повторил вопрос. В это время дверь открылась, и слуга объявил о прибытии мистера Грандкорта. Миссис Глэшер в волнении поднялась. Хенли нахмурился, расстроившись, что пришел не мельник, а девочки робко подняли на вошедшего темные глаза. Никто из детей не испытывал особой приязни к этому джентльмену. Больше того, когда гость поцеловал руку миссис Глэшер и хотел погладить Хенли по голове, тот принялся отбиваться. Девочки со смирением вытерпели поцелуи в лоб, но были рады, когда их отправили в сад, где они тут же принялись болтать, танцевать и играть с собаками.
– Откуда ты приехал? – спросила миссис Глэшер, когда Грандкорт снял шляпу и пальто.
– Из Диплоу, – ответил он, сев напротив, но она сразу заметила его пустой, равнодушный взгляд.
– Должно быть, ты устал.
– Нет, я отдохнул на узловой станции. Путешествия на поезде всегда страшно скучны. Но я успел выпить кофе и покурить.
Грандкорт достал из кармана платок, вытер лицо и, вернув платок на место, сосредоточил взгляд на своих безупречно начищенных ботинках, как будто напротив сидела незнакомка, а не трепещущая женщина, для которой каждый его жест, каждое слово означали надежду или отчаяние. Однако он был сосредоточен на предстоящей беседе, но представьте, насколько разнились чувства погруженной в болезненную зависимость женщины от чувств мужчины, который за прошедшие годы охладел до равнодушного упрямства.
– Я ждала твоего приезда. Писем так давно не было: должно быть, в Гэдсмере недели тянутся дольше, чем в Диплоу, – проговорила миссис Глэшер.
– Да, – протянул Грандкорт, – но ведь перечисленные в банк деньги наверняка получила.
– Да, – коротко подтвердила миссис Глэшер, заметив холодность возлюбленного. Прежде – во всяком случае, так ей казалось – Грандкорт обращал на нее и детей куда больше внимания.
– Да, – повторил он, теребя бакенбарды и по-прежнему не поднимая глаз. – Сейчас время мчится с бешеной скоростью, хотя обычно тянется невыносимо медленно. Тебе известно, как много всего произошло. – Здесь он впервые поднял взгляд.
– Что мне известно? – резко уточнила миссис Глэшер.
Грандкорт выдержал паузу и все так же медленно произнес:
– Что я подумывал о женитьбе. Ты встречалась с мисс Харлет.
– Это она тебе сказала?
Бледные щеки стали еще бледнее – возможно, от яростного блеска глаз.
– Нет, Лаш, – последовал ленивый ответ.
Каждое слово казалось приготовлением к пытке, которой трепещущей жертве было не избежать.
– Боже мой! Скажи прямо, что собираешься на ней жениться! – страстно воскликнула миссис Глэшер, крепко сжав кулаки и пытаясь унять дрожь в коленях.
– Конечно, рано или поздно нечто подобное должно было произойти, Лидия, – ответил Грандкорт.
Пытка началась.
– Но ты не всегда так думал.
– Возможно, нет. Но теперь думаю именно так.
Лидия чувствовала свою беспомощность, но не хотела рыдать и просить: умолять было все равно что пытаться тонкими пальцами открыть накрепко запертую железную дверь. Она не плакала и ничего не говорила, безжалостно подавленная холодным отчаянием. В первые мгновения крушение надежд повергло ее в ужас, но, наконец, она встала и прижалась лбом к холодному стеклу. Игравшие в саду дети решили, что мама их зовет, и выстроились перед окном в преданном ожидании. Словно очнувшись, Лидия знаком отправила их продолжать игру, а сама в полном изнеможении упала в ближайшее кресло.
Грандкорт тоже встал и облокотился на край камина, явно пребывая в раздражении как от самой сцены, так и от того, что никакая власть не могла избавить его от неприятного разговора, однако задача требовала решения, чтобы в будущем поводов для раздражения оказалось как можно меньше.
Миссис Глэшер подняла на него глаза и горько произнесла:
– Все это не имеет для тебя никакого значения. Я и дети всего лишь помеха. Тебе хочется одного: как можно скорее вернуться к мисс Харлет.
– Не усугубляй ситуацию, Лидия. Бесполезно твердить о том, что невозможно изменить. Конечно, мне чертовски неприятно смотреть, как ты делаешь себя несчастной. Я ехал всю ночь, чтобы сообщить то, что тебе придется принять. Я по-прежнему буду поддерживать и тебя, и детей, но на этом конец.
Наступило молчание. Она не осмелилась ответить. Душа этой женщины, остро переживающей за своих детей, была подобна раскаленному железу материнской боли. В эту минуту миссис Глэшер желала только одного: чтобы брак не принес им счастья.
Не дождавшись ответа, Грандкорт продолжил:
– Так будет лучше для тебя. Можешь и дальше оставаться здесь, но я собираюсь вскоре выделить тебе и детям крупную сумму, и тогда где жить решишь сама. Жаловаться не на что. Что бы ни случилось, ты всегда будешь обеспечена. Я не мог предупредить тебя заранее. Все произошло в спешке.
Грандкорт замолчал. Он не ждал благодарности, но полагал, что Лидия может испытывать разумное удовлетворение. Однако она не прореагировала, и после минутной паузы Грандкорт добавил:
– У тебя никогда не было оснований думать, что я жадный. Деньги мне абсолютно безразличны.
– Вот это верно, иначе ты не давал бы их нам, – ответила Лидия с подчеркнутым сарказмом.
– Чертовски несправедливые слова, – оскорбленно заявил Грандкорт и, понизив голос, добавил: – Советую больше никогда их не произносить.
– Иначе накажешь, оставив детей в нищете?
– Об этом не может быть и речи, – так же тихо возразил Грандкорт. – Советую не говорить того, в чем потом можешь раскаяться.
– Я привыкла к раскаянию, – ожесточенно ответила Лидия. – Возможно, ты тоже раскаешься, как уже раскаялся в том, что полюбил меня.
– Подобные речи сделают нашу новую встречу невыносимо трудной. Разве я не остаюсь твоим единственным другом?
– Совершенно верно.
Эти слова прозвучали как тихий стон. В этот миг Лидию пронзила мысль, что, возможно, Грандкорт не найдет счастья с другой и, пережив горе и одиночество, вернется к ней, чтобы вкусить хоть сладость воспоминания о том времени, когда был молод, жизнерадостен и полон надежд. Но нет! Ему страдание не грозит; страдать предстоит ей одной.
На этом неприятный разговор был исчерпан. Грандкорту пришлось остаться до вечера: он с удовольствием сократил бы визит, но раньше не нашлось подходящего поезда. К тому же предстояло обсудить еще один вопрос, но новый разговор, подобно второй хирургической операции, требовал перерыва, чтобы дать пациенту отдохнуть.
Таким образом, ему пришлось провести в Гэдсмере несколько часов. Он отобедал вместе с детьми и миссис Глэшер, но оба чувствовали себя напряженно. Присутствие детей немного облегчило удушающую ярость Лидии: она испытывала хищную гордость за их красоту, надеясь, что воспоминания заставят Грандкорта пожалеть о безразличии как к прелестным крошкам, так и к их матери. Грандкорт, в свою очередь, вел себя с непринужденностью человека, чье благородство манер давно покрылось плесенью привычной скуки: подержал на коленях маленькую Антонию и умиротворил Хенли, пообещав прислать прекрасное седло и уздечку. Только две старшие девочки чуждались его, хотя помнили постоянное присутствие Грандкорта в прежние годы. При слугах они с Лидией обменивались короткими репликами, и Грандкорт не переставал корить себя за то, что отдал бриллианты любовнице, а теперь должен был унизиться до просьбы.
Наконец они снова остались вдвоем, лицом к лицу, в мерцании свечей. Грандкорт взглянул на часы и медленно, с подчеркнутым равнодушием проговорил:
– Должен кое о чем спросить, Лидия. Мои бриллианты у тебя?
– Да, у меня, – быстро ответила миссис Глэшер, замерев.
Она ждала этого разговора и заранее приняла решение: по возможности не раздражая Грандкорта и не увеличивая гневными словами возникшую между ними пропасть, исполнить задуманный план.
– Полагаю, они находятся в доме?