– Нет.
– Насколько я помню, ты говорила, что держишь их при себе.
– Когда говорила, так и было. А сейчас драгоценности лежат в банке, в Дадли.
– Будь добра, забери их как можно скорее. Я пришлю за ними.
– Бриллианты будут переданы той, кому предназначены. Я сама все устрою.
– Что ты имеешь в виду?
– То, что сказала. Я обещала, что отдам их твоей жене, и сдержу слово. Но пока она еще не твоя жена.
– Что за нелепость! – с презрением пробормотал Грандкорт, возмущенный тем, что благодаря его снисходительности Лидия имела над ним власть, несмотря на свою абсолютную от него зависимость.
Она молчала, и Грандкорт, тоже встав, добавил:
– Бриллианты должны быть возвращены мне до свадьбы.
– На какое число назначено венчание?
– На десятое. Времени остается совсем мало.
– А куда вы поедете после свадьбы?
Грандкорт не ответил, но помрачнел еще больше. Наконец, после долгого молчания, он распорядился:
– Ты должна выбрать конкретный день до десятого числа, когда заберешь драгоценности из банка и встретишься со мной или с тем, кого я пришлю.
– Нет, я не стану этого делать. Бриллианты будут переданы ей в целости и сохранности. Я сдержу слово.
– Означают ли это, что ты не намерена поступить так, как я велю? – едва слышно уточнил Грандкорт.
– Да, не намерена, – вырвался отчаянный ответ. Несчастная тут же осознала, что эти слова могли уничтожить все, что было завоевано ее долгим терпением, однако они уже прозвучали.
Грандкорт оказался в невыносимом положении. Он не мог прибегнуть к насилию, но даже если бы и мог, оно все равно не вернуло бы фамильных драгоценностей. Единственная угроза, способная на нее подействовать, приводила его в ужас. Для Грандкорта не существовало ничего более ненавистного, чем вынужденное насилие, даже на словах: он желал, чтобы все подчинялись его воле без всяких усилий с его стороны.
Пристально взглянув на миссис Глэшер, Грандкорт заключил:
– Право, женщины такие идиотки!
– Почему ты не хочешь сказать, куда вы поедете после свадьбы? Никто не запретит мне при желании явиться на венчание и там все узнать. – Лидия не остановилась перед единственной оставшейся в ее распоряжении, хотя и самоубийственной, угрозой.
– Конечно, если желаешь, можешь предстать в роли сумасшедшей, – ответил Грандкорт вполголоса, но с очевидным презрением. – Бессмысленно ждать, что ты задумаешься о последствиях или о том, чем мне обязана.
Им овладели совершенно новые чувства к этой женщине: отвращение и злость. Не оставалось сомнений, что она таила в себе огромную разрушительную силу, а он сам легкомысленно открыл перед ней новые возможности. Гордость Грандкорта страдала, и несколько минут он молчал, обдумывая ситуацию. Наконец он решился прибегнуть к одному многократно испытанному приему, способному повлиять на ее прямую, цельную натуру. Как справедливо заметил сэр Хьюго, при необходимости Грандкорт умел отлично разыгрывать свои карты.
Не произнеся ни слова, он посмотрел на часы, позвонил и распорядился немедленно подать экипаж, а когда слуга ушел, принялся неспешно прохаживаться по комнате.
Тем временем миссис Глэшер переживала жестокий конфликт между угрызениями совести и упрямством. Ей и раньше приходилось видеть, как Гранд-корт уезжает, даже не взглянув на нее напоследок, оставляя в полной неизвестности, причинила ли она вред детям и себе своей горячностью. И все же она не могла найти в себе силы, чтобы отказаться от мести. Если бы не дети, миссис Глэшер с радостью принесла бы себя в жертву этому чувству, но теперь ощутила необходимость удовлетворить каждую из враждующих страстей.
– Не уезжай в гневе, Хенли, – начала она, не изменив ни голоса, ни манеры. – Я прошу лишь о небольшом одолжении. Если бы я отказалась вернуть то, что ты считаешь своим, тогда у тебя появилась бы причина меня ненавидеть. Но ведь речь идет о малом. Если ты скажешь, куда вы направитесь после свадьбы, я обязательно позабочусь, чтобы бриллианты были доставлены твоей жене без скандала. Без скандала, – повторила она умоляюще.
– Подобные абсурдные прихоти делают женщину невыносимой, – отозвался Грандкорт. – Какой смысл разговаривать с сумасшедшей?
– Да, я глупа. Одиночество сделало меня глупой. Прояви снисходительность, – произнесла миссис Глэшер и внезапно разрыдалась. – Если ты уступишь в единственном желании, я стану кроткой и не доставлю неприятностей!
Лидия держалась за свое требование так же, как ребенок порой сжимает в руке украденную вещицу, все отрицая и отчаянно отказываясь ее вернуть. Застигнутый врасплох Грандкорт растерялся: капризное упрямство и слезы совершенно не соответствовали обычному поведению Лидии: она неизменно держалась с достоинством. И все же в нынешнем состоянии она казалась более склонной к примирению. Грандкорт подошел к ней вплотную и тихим, повелительным тоном сказал:
– Успокойся и выслушай меня. Я никогда тебя не прощу, если ты снова явишься и устроишь отвратительную сцену.
Лидия вытерла лицо платком и пробормотала глухим от рыданий голосом:
– Я не сделаю ничего подобного, если ты исполнишь мою просьбу. Обещаю больше никогда не показываться на глаза. Я еще ни разу не нарушала данного тебе слова. А сколько нарушил ты? Когда отдал мне бриллианты и попросил их носить, ты не собирался жениться на другой. И все же я готова их вернуть. Я не упрекаю тебя – прошу лишь позволить вернуть их так, как хочу. Разве я плохо приняла твое объяснение? Ты отнял у меня все, а когда я умоляю о ничтожной малости, то получаю отказ. – Она говорила быстро, сбивчиво, но после небольшой паузы добавила внятно, свободным от слез голосом: – Я не вынесу отказа.
Грандкорт в замешательстве видел, что имеет дело почти с безумной. Не оставалось ничего иного, как уступить, поэтому, когда слуга доложил, что экипаж подан, он угрюмо проговорил:
– Мы поедем в Райлендс.
– Бриллианты будут доставлены ей туда, – решительно заключила Лидия.
– Очень хорошо. Мне пора. Не хотелось даже притрагиваться к ее руке: так сильно он был раздражен. Лидия, достигнув цели, была готова пойти на унижение ради примирения.
– Прости меня. Я более никогда не побеспокою тебя. – Она умоляюще смотрела ему в глаза, хотя внутренний голос твердо провозгласил: «Только я обладаю правом прощения». И все же она была вынуждена искать милости.
– Советую сдержать обещание. Своим абсурдным поведением ты невероятно меня огорчила, – ответил Грандкорт.
– Несчастный! – воскликнула Лидия со слабой улыбкой. – Осознал ли ты тот незначительный факт, что огорчил меня сегодня утром?
Однако со свойственной ей отходчивостью она была готова его утешить, чтобы расстаться в иллюзорном примирении, и положила руку ему на плечо, и он не отстранился. Лидия встревожила его до такой степени, что доказательства вернувшейся покорности он воспринял с удовольствием.
– Закури, – предложила она ласково, достав из его нагрудного кармана портсигар.
После подобного нежного проявления взаимного страха друг к другу они расстались. Грандкорт удалился с гложущим ощущением, что его власть над окружающими не была полной.
Глава IV
День, когда Гвендолин Харлет вышла замуж и стала миссис Грандкорт, выдался ясным и солнечным, но солнце стояло низко и листья покрылись легким инеем. Процессия невесты выглядела живописно, и почти все жители деревни Пенникот выстроились на обочинах ведущей к церкви дороги. Свадебную церемонию провел давний друг пастора, а сам мистер Гаскойн выступил в роли отца, чем чрезвычайно украсил процессию. Внимательные наблюдатели отметили, что только два лица хранили следы печали: миссис Дэвилоу и Анны. Нежные веки матушки покраснели, как будто она проплакала половину ночи. Впрочем, это обстоятельство никого не удивило: каким бы блестящим ни был брак, ей предстояло расстаться со старшей дочерью, украшавшей ее собственную жизнь и жизнь остальных детей. Труднее казалось понять, что беспокоило Анну, ведь платье подружки невесты необыкновенно ее украшало. Все остальные участники церемонии сияли радостью – и особенно невеста. Толпа зрителей признала, что осанкой и манерой держаться она в полной мере соответствовала «титулованной особе», а вот лицо казалось бледноватым. Но поскольку и сам жених особой свежестью не отличался, пара выглядела особенно гармоничной. Во всяком случае, жених казался глубоко влюбленным; оставалось лишь надеяться, что он никогда не поставит жене в вину намерение стать гувернанткой и решение матушки поселиться в коттедже Сойера – иными словами, превратности судьбы, вызвавшие в деревне немало толков. Четырнадцатилетняя дочка мельника не могла поверить, что знатные джентльмены плохо относятся к женам, однако мать наставительно ей заметила:
– Ох, детка, мужчины всегда остаются мужчинами: знатные или простые – все одинаковы. Помню, я слышала от своей матери, что сквайр Пелтон приводил в комнату жены собак и для ее устрашения хлестал их длинным кнутом. А моя мать тогда как раз служила в доме горничной.
– История не для свадьбы, миссис Гердл, – возразил портной. – Ссора может закончиться кнутом, но ведь начинается всегда с языка, а уж в этом женщины всегда первые.
– Господь дал нам язык, чтобы говорить. Для чего же еще? – заметила миссис Гердл. – Потому что не хотел, чтобы вы все и всегда делали по-своему.
– Насколько я могу судить по рассказам джентльмена, который ухаживает за лошадьми в Оффендине, – продолжил портной, – этот мистер Грандкорт не слишком разговорчив. Он считает, что все должно быть сделано в наилучшем виде без его приказов.
– Значит, любит кнут, готова поспорить. Зато уж она остра на язык, это точно. Смотрите, выходят вместе!
– Какие у нее необыкновенные глаза! – восхитился портной. – Как посмотрит, сразу хочется смеяться.
Действительно, никогда еще Гвендолин не двигалась так плавно и изящно, а миндалевидные глаза никогда не блестели так ярко. Конечно, этот блеск мог быть вызван горестным волнением или страданием, однако в это утро невеста не испытывала страданий, а находилась в том состоянии, в котором стояла возле рулетки, когда первый раз увидела Деронду. Главным ощущением было удовольствие: душевная тревога, вызванная в последнее время проснувшейся совестью, была заглушена сознанием удовлетворенного тщеславия и жажды роскоши, убить которые мог только медленно действующий яд. Этим утром Гвендолин не раскаивалась в том, что приняла предложение Грандк