орта, и предавалась упоению блестящей церемонии, где ей принадлежала главная роль. Все мысли, постоянно тревожившие разум в течение последнего времени: что она поступает плохо, что ее ждет наказание, что женщина, которой она дала обещание, в печали и отчаянии думает о ней со справедливым осуждением, что проницательный мистер Деронда скорее всего презирает ее за брак с Грандкортом, и, главное, что связывающая ее с мужем бечева, которую она прежде держала в руке, только что обвилась вокруг шеи, – все эти тревожные переживания утратили силу перед осознанием того, что она стоит у игорного стола жизни, в центре всеобщего внимания, рискнув всем, только чтобы сорвать большой куш или в пух и прах проиграться. Сегодня утром Гвендолина не допускала возможности поражения и верила, что, заручившись официальной силой брака, которой многие женщины не умеют пользоваться, получит новую власть над обстоятельствами. Бедная Гвендолин! Кое-кто ее всегда осуждал за слишком практичный взгляд на мирские дела, но с высоко поднятой головой гордой плавной походкой она шествовала среди иллюзий и все же подсознательно ощущала легкое опьянение этим неожиданным торжеством.
– Слава богу, ты выдержала церемонию, дорогая! – проговорила миссис Дэвилоу, помогая дочери снять белое подвенечное платье и надеть дорожный костюм. Бедная матушка приняла на себя все волнение, и это удвоило решимость Гвендолин превратить утро венчания в триумф.
– Ты сказала бы то же самое, если бы я отправилась к миссис Момперт, дорогая, бедная, неисправимая мама! – воскликнула Гвендолин и, немного отступив, раскинула руки, чтобы показать себя во всей красе. – Перед тобой миссис Грандкорт! Чего еще ты можешь для меня желать? Ведь ты чуть не умерла от расстройства, пока думала, что мне не стать супругой этого человека.
– Тише! Ради бога, тише, дитя мое! – почти шепотом взмолилась миссис Дэвилоу. – Как я могу не грустить, расставаясь с тобой? Однако ради твоего счастья я готова с радостью стерпеть даже разлуку.
– Нет-нет, не с радостью, мама! – покачав головой и ослепительно улыбнувшись, возразила Гвендолин. – Ты не можешь ничего терпеть радостно. Печаль – твой любимый соус, без него ты есть не умеешь. – Обняв мать за плечи и осыпав поцелуями сначала одну щеку, потом другую, она весело добавила: – Ты готова печалиться из-за того, что я буду все получать по первому желанию и наслаждаться роскошью: прекрасными домами, лошадьми, бриллиантами… Стану леди и буду представлена ко двору, но при этом не перестану любить тебя больше всех на свете!
– Моя добрая девочка! Но я не стану ревновать, если ты полюбишь мужа больше, чем меня, а он непременно захочет быть первым.
Гвендолин очаровательно поморщилась.
– Довольно смешное желание. Но я не собираюсь обращаться с ним плохо, если он того не заслужит.
Мать и дочь крепко обнялись, и, не в силах подавить подступающие рыдания, Гвендолин пробормотала:
– Как хочется, чтобы ты поехала со мной, мамочка.
Однако слезы на длинных ресницах лишь добавили ей очарования.
Священник проводил племянницу до экипажа.
– До свидания, дорогая. Да благословит тебя Господь! Скоро увидимся.
Вернувшись к миссис Дэвилоу, он торжественно заключил:
– Возблагодарим Бога, Фанни. Девочка заняла достойное положение, на которое я не осмеливался надеяться. Мало кого из женщин выбирают всецело ради их личных достоинств. Ты должна чувствовать себя счастливой матерью.
Новобрачные проехали около пятидесяти миль по железной дороге и уже в сумерках прибыли в поместье Райлендс. Посмотрев в окно экипажа, Гвендолин увидела длинную извилистую аллею, обрамленную вечнозелеными растениями, обширные луга и кое-где живописно заросшие кустарником холмы. Наконец на фоне старинных деревьев показался большой белый дом с изящной террасой.
Во время путешествия Гвендолин пребывала в хорошем расположении духа и без умолку щебетала, по-видимому, игнорируя перемены в их с Грандкортом взаимоотношениях. Возбуждение еще больше увеличилось при проезде через парк. Что заставило сердце биться чаще – созерцание новых пейзажей или почти невероятное исполнение девичьей мечты стать важной особой? Но, может быть, сердце трепетало из-за некоего смутного предчувствия, страха за неведомое будущее?
Возле ворот она вдруг замолчала, а когда муж провозгласил: «Ну вот мы и дома!» – и впервые поцеловал ее в губы, почти этого не заметила, как не замечают обычного приветствия во время захватывающего представления. Разве стремительная жизнь Гвендолин на протяжении последних трех месяцев не была представлением, на котором ее совесть присутствовала в качестве удивленного зрителя? На смену возбуждению пришло оцепенение.
Дом встретил ярким светом, теплом, коврами на полу и на стенах, старинными портретами в полный рост, греческими статуями и преданностью усердных слуг. Впрочем, слуг оказалось не много: к тем, кто постоянно следил за домом, добавилось лишь несколько человек из Диплоу. Грандкорт проводил Гвендолин по пропитанному легким ароматом коридору до двери, которая вела светлую, уютную комнату.
– Вот наша спальня, – проговорил Грандкорт. – Здесь можно спокойно отдохнуть. Обедать будем рано.
Он поцеловал ее руку и удалился более влюбленным, чем ожидал.
Сняв шляпу и накидку, Гвендолин упала в кресло возле пылающего камина и увидела свое отражение в зеркале. В этот момент в будуар вошла экономка – как показалось Гвендолин, с намерением посмотреть на новую госпожу Райлендса, однако та, поклонившись, пояснила:
– Вот эту посылку, мадам, мне приказали отдать вам в руки, когда рядом никого не будет. Тот, кто ее принес, сказал, что это подарок мистера Грандкорта.
Гвендолин подумала, что скорее всего это те самые бриллианты, которые Грандкорт обещал подарить ей после свадьбы, и развернула посылку.
Действительно, в ней таилась шкатулка для ювелирных украшений. Теперь уже не оставалось сомнений, что это бриллианты. Однако, открыв шкатулку, Гвендолин в первую очередь увидела лежавшее сверху письмо и сразу узнала почерк. Точно так же в шкатулке могла свернуться клубком гадюка. Сердце оборвалось, мгновенно забрав силы, а когда Гвендолин открыла письмо, тонкий листок задрожал вместе с ослабевшими пальцами. Ровные строчки были полны неутолимой злобы.
«Эти бриллианты некогда с пылкой любовью были отданы Лидии Глэшер, а теперь она отсылает их вам. Вы нарушили данное слово, чтобы получить то, что принадлежало ей. Возможно, вы надеетесь стать такой же счастливой, какой была она, и иметь таких же красивых детей, которые лишат наследства ее детей, но Бог справедлив, чтобы допустить это. Сердце мужчины, за которого вы вышли замуж, давно увяло. Его молодая любовь принадлежала мне, и ее вы не сможете отнять так же, как отняли все остальное. Эта любовь уже мертва, но та могила, где вместе с моим счастьем будет похоронено и ваше, – это я. Я предупреждала вас, но все-таки вы приняли решение причинить боль мне и моим детям. Он собирался жениться на мне, и если бы вы не нарушили обещание, рано или поздно женился бы. Наказание неизбежно, и я всем сердцем желаю, чтобы вы его получили.
Покажете ли вы это письмо ему, чтобы еще больше настроить его против меня и окончательно погубить меня и моих детей? Захотите ли стоять перед мужем в этих бриллиантах, когда и в ваших, и в его мыслях будут звучать эти слова? Позволит ли он вам жаловаться после того, как сделал вас несчастной? Преднамеренное зло, которое вы мне причинили, навсегда останется для вас проклятием».
Гвендолин снова и снова перечитывала ужасные слова, а потом бросила письмо в камин. Шкатулка соскользнула с колен, и бриллианты рассыпались по полу. Не обратив на это внимания, Гвендолин беспомощно откинулась в кресле. В этот момент в зеркале отражалась окаменевшая от ужаса, белая как мрамор женщина, однако, подойдя ближе, вы бы заметили, как дрожат ее губы и руки. Так она просидела долго, осознавая лишь то, что прочитала в письме, каждое слово которого повторяла бессчетное количество раз.
Поистине это были отравленные бриллианты, и яд проник в несчастное молодое создание.
Спустя долгое время раздался стук в дверь, и в комнату вошел безупречно одетый к обеду Грандкорт. Вид его вызвал новое нервное потрясение, и Гвендолин начала пронзительно, истерично кричать. Муж ожидал увидеть ее нарядной и улыбающейся, а застал мертвенно-бледной, вопящей от ужаса в окружении рассыпанных по полу бриллиантов. Был ли это припадок безумия?
Глава V
Вернувшись в Лондон, Деронда заверил сэра Хьюго, что ясно дал понять Грандкорту: тот может получить пятьдесят тысяч фунтов за отказ от далекой и не абсолютно бесспорной перспективы, – однако Грандкорт не выразил определенного согласия, но явно был намерен поддерживать дружеские отношения.
– А какое впечатление при ближайшем рассмотрении произвела его будущая жена? – поинтересовался сэр Хьюго.
– Более благоприятное, чем в Лебронне. Рулетка была для нее не лучшим фоном: она придавала ей какой-то демонический вид. В Диплоу она предстала гораздо женственней и привлекательней – не такой жесткой и хладнокровной. По-моему, даже глаза приобрели другое выражение.
– Не флиртуй с ней слишком открыто, Дэн, – посоветовал сэр Хьюго, желая казаться дружелюбно-игривым. – Если приведешь Грандкорта в ярость во время их визита в Аббатство на Рождество, то расстроишь мои планы.
– Я могу остаться в городе, сэр.
– Нет-нет. Леди Мэллинджер и дети без тебя не обойдутся. Только не хулигань. Впрочем, если сможешь спровоцировать дуэль и убить Грандкорта – ради этого стоит стерпеть небольшое неудобство.
– Кажется, вы никогда не видели меня флиртующим, – ответил Деронда, ничуть не развеселившись.
– О, неужели? – наигранно удивился сэр Хьюго. – Ты всегда смотришь на женщин с нежностью, а говоришь словно иезуит. Ты опасный парень, своего рода Ловелас, способный заставить всех Кларисс бегать за ним, вместо того чтобы бегать самому.
Какой смысл испытывать раздражение от безвкусной шутки? И все же слова сэра Хьюго рассердили Деронду, однако он обрадовался, что баронет не знает о выкупе ожерелья: в противном случае не преминул бы пошутить и по этому поводу.