– Пожалуйста, прекратите! – воскликнула Гвендолин, шутливо вздрогнув. – Хорошо иметь набожных предшественников, но они должны знать свое место и оставаться в земле. Я побоялась бы ходить по этому дому одна. Наверное, прежние поколения имеют право сердиться на нас за то, что мы так безжалостно переделали их обитель.
– О, призраки должны принадлежать всем политическим партиям, – с улыбкой возразил сэр Хьюго. – Те парни, которые хотели что-то изменить при жизни, но так и не сумели добиться своего, вполне могут оказаться на нашей стороне. Но если вы не желаете ходить по дому в одиночестве, надеюсь, согласитесь пройтись в компании. Вам с Грандкортом непременно следует осмотреть все. А Деронду попросим отправиться вместе с нами: историю дома он знает намного лучше меня. – Баронет пребывал в самом благодушном настроении.
Гвендолин украдкой взглянула на Деронду, который мог слышать разговор, поскольку в этот момент повернулся в их сторону, однако он выглядел невозмутимым. При мысли, что Деронда будет показывать им с Грандкортом дом, который со временем перейдет к ним, а мог бы перейти к нему, Гвендолин не смогла скрыть своего смущения, но с обычной находчивостью оправдалась:
– Вы не представляете, до чего я боюсь мистера Деронду.
– Почему же? Потому что считаете его слишком образованным? – уточнил сэр Хьюго, действительно заметив ее странный взгляд.
– Нет. Я боюсь его с первой встречи в Лебронне. Когда он подошел к рулетке и начал смотреть на мою игру, меня тут же постигла неудача. Он осудил меня, о чем потом сам сказал. Так что теперь, что бы ни делала в его присутствии, я всегда боюсь, что он меня сглазит.
– Надо же! Честно говоря, я и сам боюсь его осуждения, – признался сэр Хьюго, взглянув на Деронду, и добавил вполголоса: – Впрочем, я не думаю, что дамам не нравится, когда он на них смотрит. – Любимая шутка баронета в этот момент показалась Гвендолин такой же неуместной, какой часто казалась Деронде.
– Мне вообще не нравятся критические взгляды, – ответила она холодно. – А много ли старинных комнат сохранилось в Аббатстве?
– Немного. Остался только чудесный внутренний двор с длинной галереей и часть церкви, превращенной в конюшню. Перестраивая монастырь, я старался довести до совершенства каждый уголок, однако переделать конюшню не удалось, так что наши лошади получили в свое распоряжение прекрасные древние хоры. Вам обязательно надо их увидеть.
– С удовольствием посмотрю и на лошадей, и на само здание, – согласилась Гвендолин.
– О моих лошадях не стоит даже упоминать. Увидев их, Грандкорт с презрением отвернется, – вздохнул сэр Хьюго. – Я оставил охоту и теперь держу только кляч, как и подобает пожилому отцу нескольких дочерей. Но, говоря по правде, здешние переделки мне стоили немало. Пока здесь шел ремонт, мы два года жили в Диплоу. Вам нравится Диплоу?
– Не особенно, – ответила Гвендолин так равнодушно, словно имела больше фамильных поместий, чем желала.
– Действительно, по сравнению с Райлендсом он выглядит бедной хижиной, – поддержал довольный сэр Хьюго и добавил, понизив голос: – Насколько мне известно, Грандкорт отправился туда ради охоты, но нашел такое сокровище, что теперь вполне может предпочесть Диплоу любому другому месту в мире.
– Для меня Диплоу обладает лишь одним достоинством, – возразила Гвендолин, встретив комплимент ледяной улыбкой, – близостью к Оффендину.
– Прекрасно вас понимаю, – кивнул сэр Хьюго и оставил тему.
Деронда почти не слышал этого разговора, отвлеченный чем-то другим, однако редкие взгляды на Гвендолин убедили его в искусственности ее манер.
После обеда в гостиной Деронда, исполняя чью-то просьбу, сел за рояль и спел несколько романсов. Уступая место миссис Рэймонд, он заметил, что Гвендолин перешла в другой конец комнаты – очевидно, чтобы лучше слышать музыку, – однако повернулась ко всем спиной, рассматривая стоявшую на столе монашескую голову, вырезанную из слоновой кости. Ему вдруг захотелось подойти к ней и начать разговор. И все же Даниэль медлил, восхищаясь изящной линией ее спины.
Если вы по какой-либо причине не решаетесь побеседовать с красивой женщиной, то долго смотреть на ее спину – плохой выход из положения. С каждой минутой будет все больше хотеться увидеть то, что она скрывает. Так случилось и с Дерондой. Он обошел маленький столик и встал напротив Гвендолин, однако, прежде чем успел заговорить, она бросила на него такой откровенно печальный взгляд, что слова застряли в горле. В течение нескольких мгновений они смотрели друг на друга: она – с безмолвной исповедью, а он – с глубоким состраданием.
– Не хотите присоединиться к музицированию? – спросил Деронда, чувствуя необходимость что-нибудь сказать.
То, что исполненный печали взгляд был неосознанным, стало ясно, когда Гвендолин уже спокойно ответила:
– Я участвую, внимательно слушая. Я обожаю музыку.
– А сами не исполняете?
– Я посвятила занятиям много времени, но оказалось, что таланта у меня нет. Я больше никогда не буду петь.
– Но если вы любите музыку, можно играть и петь просто ради удовольствия. Я, например, довольствуюсь своим посредственным пением, – с улыбкой заметил Деронда. – Посредственность простительна до тех пор, пока не начнет выдавать себя за совершенство.
– Я не могу следовать вашему примеру, – ответила Гвендолин прежним, неестественно веселым тоном. – Для меня посредственность означает скуку. А ничего страшнее скуки на свете не существует. Несмотря на ваше осуждение, я готова оправдать рулетку хотя бы за то, что она спасает от скуки.
– Не принимаю такого оправдания, – возразил Деронда. – Уверен: то, что мы считаем скукой внешних обстоятельств, на самом деле – наша собственная болезнь. Иначе никто бы не смог найти интерес в жизни. А ведь многие находят.
– О, понимаю! По-вашему, вместо того чтобы винить мир, я должна винить себя, – с улыбкой заявила Гвендолин и, немного помолчав, спросила: – А вы никогда не вините мир или других людей?
– Случается, когда бываю не в духе.
– И ненавидите всех вокруг? Признайтесь, что ненавидите, когда люди стоят у вас на пути, когда их победа означает ваше поражение. Ведь это ваши слова.
– Нам часто приходится стоять друг у друга на пути. Полагаю, глупо ненавидеть людей на этом основании.
– Но если они обижают вас, когда могли бы этого не делать? – спросила Гвендолин с жаром.
Выбор темы удивил Деронду, и после минутного размышления он ответил серьезным тоном:
– Что ж, в данном случае я предпочел бы оказаться на своем, а не на их месте.
– В этом, полагаю, вы правы, – заключила Гвендолин, неожиданно рассмеявшись, и присоединилась к группе гостей у рояля.
Деронда огляделся в поисках Грандкорта, желая убедиться, насколько внимательно тот следит за женой, однако убедиться в этом было очень трудно. Грандкорт имел особую манеру незаметно наблюдать за тем, что его интересует: превзойти его в хитрости не смог бы даже притаившийся в ожидании жертвы хищник. В этот момент, утонув в кресле, он служил мишенью красноречия для мистера Вандернодта, хотя точно знал, где находится и как ведет себя его жена. Был ли он ревнивым мужем? Деронда считал это вполне вероятным, но не имел никакого основания для подобной догадки. Но подозрение, что жена несчастна, естественным образом ведет к размышлениям о характере и поведении мужа. Таким образом, во втором часу ночи Деронда (к собственному удивлению) обнаружил себя в достаточно нелепом положении: сидящим с учебником древнееврейской грамматики в руках – поскольку из уважения к Мордекаю начал учить иврит, – но размышляющим исключительно о Гвендолин и ее супруге. Чтобы стать необыкновенным молодым человеком, необходимо главным образом обрести то нелегкое превосходство над обыденностью, которое часто напоминает фею неудачи: вы собираете вещи, чтобы уехать от нее подальше, однако видите ее улыбающейся с крыши багажного вагона. Тайные струны души Деронды живо отозвались на мимолетные встречи с Гвендолин, а сегодняшний короткий эпизод придал воспоминаниям упрямую ясность. Мольба о помощи, с которой она безмолвно обращалась к нему, вызывала в нем не тщеславие, а готовность к сочувствию. «Какая во всем этом польза? – подумал Деронда, отбросив книгу и начав раздеваться. – Все равно я ничем не смогу ей помочь. И никто не сможет, если она уже осознала свою ошибку. Больше того, кажется, ей катастрофически не хватает идей, способных ее поддержать. Как грустно, что в облаченном в великолепное одеяние и украшенном бриллиантами прекрасном теле, с высокомерно поднятой головой и притворно улыбающимся ртом, заключена несчастная душа! Но что я о ней знаю? Насколько можно судить, ее внутренний демон не уступит самому худшему из мужей. Она явно дурно воспитанная светская женщина; не исключено, что кокетка».
Последнее соображение, не слишком убедительное, представляло скорее обращенное к самому себе предостережение, частично подсказанное неприятными шутками сэра Хьюго на тему флирта. Деронда решил, что, пока Гвендолин остается в Аббатстве, он ни разу не обратится к ней с глазу на глаз. Он готов был сдержать данное себе слово, однако мужчина никогда не может загадывать наперед чего бы то ни было касающегося женщины, а тем более такой, как Гвендолин, в чьем характере гордая сдержанность соединялась с безрассудством, а опасно укоренившийся страх соседствовал с неповиновением. Мало какие слова смогли бы представить ее так же неверно, как слово «кокетка». Гвендолин любила, чтобы ей поклонялись, и верила в собственную власть, но не имела ни капли холодного искусства порабощать людей. И вот теперь, после свадьбы, бедняжке пришлось отбросить самоуверенность вместе с другими наивными представлениями, как больной ребенок отбрасывает игрушки, на которые смотрит пустыми глазами, не испытывая желания прикоснуться.
На следующий день, за ленчем, сэр Хьюго обратился к миссис Грандкорт:
– Оттепель наступила внезапно, словно по волшебству. На улице сейчас необыкновенно приятно. Может быть, посмотрим конюшню и другие интересн