ые уголки поместья?
– Да, с удовольствием, – тут же согласилась Гвендолин и добавила, посмотрев на мужа: – Ты хочешь увидеть конюшню, Хенли?
– Чрезвычайно, – отозвался Грандкорт с равнодушием, придававшим его словам иронический оттенок.
Деронда впервые увидел, как они разговаривают между собой. Обмен взглядами показался ему холодным и официальным, словно супруги исполняли возложенную на них обязанность. И все же обычная английская сдержанность могла служить оправданием многих странностей, а манеры Грандкорта являлись лучшим примером выражения национального типа.
– Кто еще готов совершить путешествие по дому и прилегающей территории? – осведомился сэр Хьюго. – Леди должны укутаться потеплее. Ты пойдешь, Дэн?
– Конечно, – небрежно подтвердил Деронда, зная, что сэр Хьюго сочтет отказ грубостью.
– Значит, встретимся в библиотеке, как только все будут готовы. Скажем, через полчаса, – объявил баронет.
Гвендолин собралась необычайно быстро и уже через десять минут спустилась в библиотеку тепло одетой: в собольей шубе, шляпке и коротких сапожках. Войдя в комнату, она почувствовала, что там уже кто-то есть: именно на это она и рассчитывала. В дальнем конце библиотеки, спиной к ней, стоял Деронда и читал газету. Разве можно услышать, как ступают по эксминстерскому ковру миниатюрные ножки в меховых сапожках? Гордость не позволяла ей прибегнуть к кашлю, а просто подойти к нему мешала застенчивость, хотя она страстно желала с ним поговорить. Именно это желание заставило ее поспешить вниз; так птички слетаются к воде, но не решаются попить. Гвендолин всегда боялась мнения Деронды, а сегодня особенно тревожилась, что он подумает о ней с презрением, как о самовлюбленной жене Грандкорта – будущей хозяйке окружающего богатства. В последнее время она постоянно старалась превознести достоинства всего, что могло бы потешить гордость, тем самым подпитывая собственные силы, однако присутствие Деронды все портило. В отношении к этому человеку у Гвендолин не было ни тени кокетства: она считала Деронду уникальным мужчиной и видела в нем не поклонника, а высшее создание, – неким мистическим образом он стал частью ее совести.
И вот сейчас он не повернулся к ней и даже не подозревал о ее присутствии! Газета шуршала в его руках, голова то поднималась, то опускалась, следуя за столбцами газеты, а он преспокойно поглаживал бороду, как будто Гвендолин от него ничего не было нужно. Конечно, с минуты на минуту соберутся остальные гости, и возможность загладить вчерашнее неприятное впечатление от ее легкомысленного разговора будет упущена. Гвендолин сгорала от раздражения, а лицо ее выражало то особенное чувство, которое не могло найти облегчения в слезах разочарования.
Наконец Деронда бросил газету на стол и обернулся.
– О, вы уже здесь. Мне надо надеть пальто, – удивленно заметил он и вышел из библиотеки, чем крайне обидел Гвендолин.
Обычная вежливость предписывала задержаться и обменяться несколькими словами, прежде чем оставить даму в одиночестве. Впрочем, тут же в библиотеку вошли Грандкорт и сэр Хьюго, так что слова не могли бы иметь большого значения.
– О, ты выглядишь совершенно больной, – произнес Грандкорт, посмотрев Гвендолин в глаза. – Выдержишь прогулку?
– Да, я с удовольствием прогуляюсь, – едва шевеля губами, ответила она.
– Можно отложить осмотр дома и сразу выйти на воздух, – любезно предложил сэр Хьюго.
– Пожалуйста, не надо! – уверенно возразила Гвендолин. – Давайте не станем ничего откладывать. Я мечтаю о долгой прогулке.
Вскоре собрались и остальные члены компании – две леди и два джентльмена, не считая Деронды. Гвендолин успела совладать с чувствами и пошла рядом с сэром Хьюго, с равным вниманием выслушивая как объяснения Деронды по поводу различных архитектурных фрагментов, так и рассуждения хозяина, почему дом сохранял странную смесь современной архитектуры и старины.
По пути в кладовую и кухню все вышли из дома и остановились перед прекрасной дверью – единственным сохранившимся историческим памятником в восточном фасаде.
– На мой взгляд, – пояснил сэр Хьюго, – эта дверь выглядит куда интереснее вот так, посреди стены, которая моложе ее на целых четыре века, чем если бы весь фасад маскировался под тринадцатый век. Дополнения должны соответствовать новым вкусам и нести отпечаток своего времени. Я не собираюсь разрушать старинные постройки, но и искусственное воспроизведение старины, по-моему, глупость. Кроме того, как понять, пришла ли пора остановиться или можно сооружать бойницы, в которые никто и никогда не станет смотреть? С тем же успехом можете попросить меня отшлифовать камни, ползая по ним на коленях. А, Грандкорт?
– Чертовски глупо, – протянул Грандкорт. – Ненавижу парней, готовых выть молитвы. Ничего скучнее нет на свете.
– Да, именно к этому способен привести излишний романтизм, – подтвердил сэр Хьюго тоном доверительного согласия. – В том случае, если процесс будет доведен до логического конца.
– По-моему, нельзя осуждать известное направление только потому, что его можно довести до абсурда, – заметил Деронда. – Эта логика соответствует не действиям человека, а вращению вертела: только он непременно должен описать полный круг и вернуться в исходное положение. Мы же не можем что-нибудь начать, не решив прежде, где следует остановиться.
– А я считаю лучшим для жизни правило кармана, – со смехом возразил сэр Хьюго. – Что же касается желания состарить новое здание, то для этого необходимо нанять людей, чтобы те искусно поцарапали и раскрошили стены, придав им исторический вид. При нынешних ценах затея крайне невыгодная.
– А вы желали бы придерживаться старого стиля, мистер Деронда? – спросила Гвендолин, немного отстав от сэра Хьюго и Грандкорта.
– В чем-то да. Не понимаю, почему нельзя следовать своему вкусу, как и в других вопросах, или почему старина или новизна сами по себе являются аргументом за или против. Стремление сделать что-то именно так, как это делали предки, похвально, если мы не можем их превзойти. Так мы развиваем в себе чувство привязанности, а привязанность – самая надежная основа добра.
– Вы так считаете? – слегка удивилась Гвендолин. – А мне казалось, что вы больше всего цените идеи, знания, ум.
– Но ценить их есть тоже своего рода привязанность, – ответил Деронда, улыбнувшись неожиданной наивности суждения. – Конечно, если объектом привязанности становятся люди, все происходит иначе; однако если привязанность глубокая, то любой объект – живой или бездушный – ставится полуреальным, полуидеальным.
– Интересно, правильно ли я вас поняла, – проговорила Гвендолин, вскинув голову в прежней дерзкой манере. – Полагаю, у меня немного привязанностей. Возможно, вы скажете, что именно поэтому я вижу не много добра в жизни?
– Сказал бы, если бы поверил вашим словам, – серьезно возразил Деронда.
В этот момент сэр Хьюго и Грандкорт остановились и обернулись.
– Никак не могу добиться от мистера Деронды комплимента, – заявила Гвендолин. – Очень любопытно узнать, способен ли он хотя бы на маленькую лесть.
– Ах! – ответил сэр Хьюго, глядя на Деронду. – Дело в том, что льстить чужой жене бесполезно. В отчаянии мы оставляем попытки. Она до такой степени избалована сладкими речами, что любые слова покажутся безвкусными.
– Совершенно верно, – подтвердила Гвендолин, с улыбкой склонив голову. – Мистер Грандкорт завоевал меня искусно отточенными комплиментами. Любое неуместное слово могло оказаться фатальным.
– Вы слышите? – обратился сэр Хьюго к Грандкорту.
– Да, – подтвердил тот, не изменив выражения лица. – Чертовски трудно соответствовать требованиям.
Сэр Хьюго счел сцену естественной игрой молодоженов, однако Деронду поразила обманчивая двойственность Гвендолин: вызывающая сочувствие, почти детская искренность в следующий момент сменялась гордой скрытностью. Он постарался найти убежище в обществе мисс Джульетты Фенн – молодой леди с таким непривлекательным лицом, что несколько месяцев назад Гвендолин не считала даже возможным ревновать к ней. Тем не менее, когда компания достигла кухни – отлично сохранившейся части старинного здания с глубокими темными нишами в каменных стенах, с огромным очагом, пламя которого играло в начищенной до блеска оловянной, латунной и медной посуде, и высоким сводчатым потолком, под которым звонко раздавались голоса и прочие звуки, – необыкновенная красота пространства не заинтересовала Гвендолин, а подробные объяснения сэра Хьюго показались неуместными, поскольку Деронда оставался в стороне и беседовал с другими дамами. Неважно, что остальные джентльмены воспользовались возможностью и тут же заняли освободившееся место: что за польза от их восхищения, если ее мучило неприятное ощущение умственного превосходства Деронды, рядом с которым она чувствовала себя ничтожеством? Мистер Вандернодт казался особенно невыносимым, настойчиво рассказывая о кухне лорда Блоу.
– Пожалуйста, не заставляйте нас осматривать две кухни сразу! От этого становится вдвое жарче! Я должна немедленно выйти! – не вытерпев, воскликнула Гвендолин и решительно ретировалась на свежий воздух.
Грандкорт уже стоял во дворе, и как только жена подошла, проговорил:
– Я пытался понять, сколько ты еще собираешься торчать в этом проклятом месте.
Посмотрев, приближаются ли остальные, Гвендолин ответила:
– В верхней одежде действительно было слишком жарко.
Далее все направились по гравийной дорожке, которая привела на просторный двор, где стояла прекрасная церковь, давным-давно – возможно, со времен варваров-завоевателей, находивших ханжеское удовлетворение в оскорблении жрецов Бала и образов небесной царицы Ашторет, – превращенная в конюшню. Внешняя часть постройки, кроме заложенной кирпичом и увитой плющом двери, выглядела обезображенной, лишенной флеронов и горгулий. Хрупкий известняк раскрошился и отвалился кусками, уступив агрессии мягкого темного лишайника. Высокие узкие окна также были заложены кирпичом, а широкие верхние защищены решетками или вентиляционными ставнями. В лучах низкого зимнего солнца церковь представляла поразительную картину. Впрочем, если отбросить духовное или благочестивое негодование, глаза с удовольствием впитывали пикантную живописность старины. Каждый из увенчанных точеными арками приделов, где сквозь пыльный налет на окнах просвечивали алые, оранжевые, голубые и светло-сиреневые островки витражей, был превращен в стойло. Хоры были уничтожены, пол выровнен, вымощен и дренирован по новейшей технологии. Проникающие сквозь верхние окна мягкие лучи освещали лоснящиеся коричневые и серые бока и крупы; красивые конские морды с трепещущими ноздрями, с живым интересом глядящие поверх лакированных темных перегородок; сено, свисающее с крюков там, где когда-то из алтаря взирали святые; охапки золотистой соломы; маленького бело-коричневого спаниеля, уютно устроившегося на спине старой лошади, и похожих на четырех изувеченных мучеников древних ангелов, по-прежнему поклоняющихся своему затерянному богу. Весь этот удивительный мир венчала величественная остроконечная, не тронутая побелкой крыша. Сквозь паутину и полумрак она таинственно являла свои линии