Появившись в Челси, Деронда не получил желанного утешения, услышав от миссис Мейрик, что она совершенно успокоилась насчет ее любимого, но непредсказуемого сына. Майра казалась более оживленной, чем прежде, и Даниэль впервые увидел, как она смеется. Это случилось во время разговора о Гансе. Майра поинтересовалась, видел ли Деронда, как мистер Ганс изображает различные характеры, даже не меняя костюма.
– Он переходит от одной роли к другой как пламя, в котором вы начинаете различать фигуры, не видя их! – воскликнула Майра, не в силах сдержать восторг. – Все происходит удивительно быстро. Мне никогда не нравились комические пьесы: действие в них происходило слишком медленно, – а мистер Ганс за минуту преображается в слепого барда, в Риенци[54], обращающегося к римлянам, в балетного танцовщика и, наконец, в отчаявшегося молодого джентльмена. Всех их очень жалко, но все равно невозможно сдержать смех. – Майра тихо засмеялась, и звук ее смеха напомнил песню.
– До приезда Ганса мы и не думали, что Майра умеет смеяться, – заметила миссис Мейрик.
– Сейчас Ганс полон энергии, – одобрительно ответил Деронда. – Стоит ли удивляться, что он вас развеселил?
– После возвращения он ведет себя безукоризненно, – поддержала его миссис Мейрик, а про себя добавила: «Лишь бы так продолжалось и впредь».
– Большое счастье видеть вернувшегося домой сына и брата, – призналась Майра. – Сестры только и делают, что вспоминают истории детских лет. Какое блаженство иметь маму и брата, с которыми можно так поговорить! А у меня их никогда не было.
– И у меня тоже, – невольно словно эхо отозвался Деронда.
– Правда? – сочувственно переспросила Майра. – Как жаль. Мне бы хотелось, чтобы вы видели в жизни только хорошее. – Последние слова она произнесла с искренней страстью, словно часть молитвы, устремив взгляд на Деронду.
Он, в свою очередь, рассматривал Майру и раздумывал, произвел ли Ганс на нее какое-нибудь впечатление. Ничего особенного не произошло: и в прежние визиты Деронды Майра говорила о своих глубоких чувствах так же горячо, как вырвавшаяся из школы девочка обрушивает свои признания на каждого, кто готов ее слушать. Впервые в жизни она оказалась среди людей, которым полностью доверяла, а Деронда в ее глазах до сих пор сохранял образ божественного посланника, всякий раз заново рождая доверие и стремление к откровенности. Однако невольно вырвавшееся признание Деронды, прошлое которого имело много общего с ее судьбой, придало мыслям о нем совершенно другое направление. После минутного молчания Майра продолжила:
– Но вчера мистер Ганс сказал, что вы так много думаете о других, что вряд ли хотите чего-то для себя. Потом рассказал чудесную историю Будды, который принес себя в жертву тигрице и ее малышам, чтобы спасти их от голода, и добавил, что вы такой же, как Будда. Да, именно так все мы вас представляем.
– О, пожалуйста, не надо преувеличенных сравнений! – воскликнул Деронда, в последнее время считавший подобные предположения крайне досадными. – Даже если бы я действительно много думал о других, из этого вовсе не следует, что сам ничего не хочу. Когда Будда отдал себя на съедение тигрице, он тоже мог страдать от голода.
– Возможно, смерть не пугала его именно из-за мучительного голода, – застенчиво предположила Мэб.
– О, пожалуйста, не думай так. От этого пропадает вся красота поступка, – возразила Майра.
– А если это правда, Майра? – спросила рассудительная Эми. – Ты всегда считаешь правдивым то, что красиво.
– Так и есть, – тихо согласилась Майра. – Если бы люди всегда думали о самых красивых и самых хороших делах и вещах, все они стали бы правдой. Иначе и быть не может.
– Что ты имеешь в виду? – уточнила Эми.
– Я понимаю Майру, – пришел на помощь Деронда. – Речь идет о правде в мыслях, которая не может воплотиться в поступках. Она живет как идея. Верно? – обратился он к Майре.
– Должно быть, верно, потому что вы меня поняли, – задумчиво ответила она.
– Но разве хорошо, что Будда позволил, чтобы тигрица его съела? – спросила Эми. – Это могло бы послужить плохим примером.
– Если бы все так поступали, мир наполнился бы толстыми тиграми, – добавила Мэб.
Деронда рассмеялся, однако выступил в защиту мифа.
– Похоже на страстное слово. Преувеличение не что иное, как вспышка страсти, высшее проявление того, что происходит каждый день, преобразование себя.
– Думаю, что теперь я могу сказать, что имела в виду, – вступила в разговор Майра. – Когда самое лучшее переходит в наши мысли, оно становится тем же, чем стала для меня мама. Она находится рядом со мной точно так же, как те, кто сидит вокруг. Порою даже более реально.
Деронда поморщился при мысли, кем могла быть в действительности ее мать, и постарался увести разговор в сторону:
– Однако не стоит слишком отдаляться от практических вопросов. Я пришел для того, чтобы рассказать о вчерашнем разговоре с великим музыкантом Клезмером. Надеюсь, он окажет Майре полезное покровительство.
– Правда? – с радостью отозвалась миссис Мейрик. – Думаете, он поможет?
– Надеюсь. Он очень занят, но пообещал найти время, чтобы принять и послушать мисс Лапидот, как мы должны теперь ее называть. – Деронда улыбнулся. – Конечно, если она согласится приехать к нему.
– Я буду чрезвычайно признательна, – ответила Майра. – Он готов послушать мое пение, даже не зная, имеет ли смысл мне помогать.
Деронду удивил здравый смысл девушки, которая так просто относилась к практическим вопросам.
– Я надеюсь, испытание не покажется очень трудным, если миссис Мейрик согласится отправиться с вами в дом мистера Клезмера.
– Нет-нет, ничего трудного. Я всю жизнь только этим и занималась – показывала себя и выслушивала суждения других. Должна признаться, что я пережила немало тяжких испытаний, так что готова выдержать еще одно. Мистер Клезмер очень суров?
– Он, конечно, своеобразный человек, однако я недостаточно хорошо его знаю, чтобы судить, суров он или нет, но уверен, что добр – более в поступках, чем на словах.
– Я привыкла видеть хмурые лица и не слышать похвалы, – спокойно заметила Майра.
– Кстати, Клезмер часто хмурится, – подхватил Деронда, – однако порою глаза его светятся улыбкой, хотя ее трудно разглядеть, так как он носит очки.
– Я не испугаюсь, – заверила Майра. – Даже если он похож на рычащего льва, ему всего лишь нужно, чтобы я спела. Я сделаю все, что смогу.
– В таком случае скорее всего вы не станете возражать против приглашения спеть в гостиной леди Мэллинджер, – продолжил Деронда. – В следующем месяце она планирует устроить званый вечер, на котором соберутся дамы. Вероятно, они захотят, чтобы вы давали уроки их дочерям.
– До чего же быстро мы поднимаемся в гору! – радостно воскликнула миссис Мейрик. – Ты и не думала о столь стремительном взлете, Майра.
– Меня немного пугает это имя – мисс Лапидот, – призналась Майра, покраснев от смущения. – Нельзя ли меня называть «мисс Коэн»?
– Я понимаю вас, – немедленно отозвался Деронда. – Но поверьте, это невозможно. Фамилия Коэн неприемлема для певицы. В некоторых мелочах приходится уступать вульгарным предрассудкам, но ничто не мешает нам выбрать любое другое имя, как это обычно делают артисты, – итальянское или испанское, соответствующее вашему облику.
Майра глубоко задумалась, а потом решительно заявила:
– Нет. Если «Коэн» не подходит, тогда я оставлю свою фамилию, прятаться не стану. У меня теперь есть друзья, готовые защитить. А еще… если вдруг окажется, что отец очень несчастен, а я будто отреклась от него… нет. – Она взглянула на миссис Мейрик. – Может, он будет нуждаться в помощи. Кроме меня, у него никого нет. Все друзья его бросили.
– Поступай так, как считаешь правильным, дорогое дитя, – поддержала ее миссис Мейрик. – Я не стану тебя переубеждать. – Сама она не испытывала к отцу девушки ни симпатии, ни сочувствия.
Тем временем Деронда мысленно упрекал себя: «Я не имею права сердиться на Ганса. Разве он мог не влюбиться? Однако до чего же глупо и самонадеянно даже думать об обладании ею. Предположить, что она может ему отдаться, – своего рода богохульство».
Мог ли сам Деронда лелеять подобные надежды? Разумеется, он не был настолько наивным, чтобы поставить себя на место друга, и все же не оставалось сомнений, что в последние дни в его чувствах к Майре произошла перемена. Однако помимо этих было достаточно других смутных причин, которые заставили его отогнать от себя эту мысль; столь же решительно он закрыл бы едва начатую книгу, способную пробудить в нем мечты о невозможном. Разве не могло ему в этом неожиданно помочь открытие собственного происхождения? Что он знал о нем? Странным образом на протяжении нескольких последних месяцев, когда казалось, что пришло время сделать волевое усилие и определиться с выбором предназначения, Деронду все больше и больше беспокоила эта неизвестность. Истина могла причинить боль: подобный исход казался наиболее вероятным, – но что, если она упорядочит жизнь, указав его обязанности? Больше того: Деронда стремился избежать положения критика, стоящего в стороне от всяких активных действий в нелепой позе самовлюбленного превосходства. Главным его якорем оставалась привязанность к сэру Хьюго, заставлявшая с благодарным почтением соглашаться с мнениями, которые шли вразрез с его собственными. Однако порою его одолевали сомнения, и он упрекал себя в неблагодарности к нему. Многие из нас жалуются, что половина полученных при рождении прав представляет собой не что иное, как суровый долг; Деронду же угнетало их отсутствие. В сознании Даниэля слова «отец» и «мать» несли в себе священный мистический смысл. Обычный человек скорее всего сочтет подобную чувствительность преувеличенной и даже недостойной. Однако при всем нашем уважении к знаниям такого человека следует признать, что ему неведомы многие доказанные факты, касающиеся даже работы его собственного сердца.