– Да, господин Лео был моим последним учителем в Вене, очень строгим и очень справедливым, – ответила Майра с грустной улыбкой. – Он предсказал, что мой голос не годится для сцены, и не ошибся.
– Продолжайте, пожалуйста, – попросил Клезмер, что-то бормоча себе под нос.
Не услышав ни единого похвального слова, три сестры единодушно осудили гостя, а миссис Мейрик слегка встревожилась.
Готовая исполнить любое желание, Майра решила, что гостю будет приятно услышать произведение на немецком языке, и представила его вниманию несколько песен Гретхен из «Фауста» Гёте, положенных на музыку князем Радзивиллом. Когда же она, наконец, закончила, Клезмер встал, прошелся по комнате, а потом вернулся к пианино, возле которого, сжав ладони и покорно ожидая приговора, стояла певица. Внезапно лицо его просветлело, глаза засияли. Он сделал шаг ей навстречу и горячо проговорил:
– Пожмем друг другу руки: вы – настоящий музыкант.
Мэб почувствовала, что плачет, и все три девушки тут же сочли Клезмера достойным обожания джентльменом. Миссис Мейрик свободно выдохнула.
Однако Клезмер вновь нахмурился и с расстановкой произнес:
– Никаких грандиозных залов. Никаких высоких потолков. Мы не соловьи и должны быть скромными.
Мэб тут же перестала считать его достойным обожания: «Можно подумать, Майра проявила хотя бы малейшую заносчивость!»
Майра молчала, зная, что необходимо дождаться особого мнения, и вскоре Клезмер продолжил:
– Я бы не советовал… но в гостиных вы добьетесь большого успеха. Здесь, в Лондоне, можно сделать прекрасную карьеру. Уроки не заставят себя ждать. Не согласитесь ли вы приехать в среду в мой дом и выступить в частном концерте?
– О, буду чрезвычайно вам признательна! – искренне ответила Майра. – Я предпочла бы зарабатывать свой хлеб именно таким скромным способом. Я постараюсь исправить все недостатки. Над чем, на ваш взгляд, мне следует поработать в первую очередь?
– Я представлю вас Асторге: как крестный отец всех хороших певцов, он сможет дать грамотный совет. – Затем, повернувшись, к миссис Мейрик, Клезмер добавил: – Если позволите, миссис Клезмер навестит вас в ближайшие дни, до среды.
– Сочтем ее визит огромной любезностью, – ответила миссис Мейрик.
– Надеюсь, вы споете для нее, – продолжил Клезмер, снова обращаясь к Майре. – Моя жена – прекрасный музыкант и к тому же обладает чуткой душой, что нечасто встретишь в нашем деле. Ваше искусство доставит ей радость. «Vor den Wissenden sich stellen…»[57] Помните, как дальше?
– «Sicher ist’s in allen Fällen»[58], – тут же продолжила Майра.
– Schön![59] – оптимистично отозвался Клезмер и снова протянул руку, теперь уже на прощание.
Он, несомненно, избрал наиболее изысканный способ восхваления, и сестры Мейрик составили о нем самое высокое мнение. Но представьте, что почувствовала Мэб, когда, внезапно устремив на нее взгляд, Клезмер решительно произнес:
– Вижу, что эта молодая леди музыкальна!
Густо покраснев, бедняжка едва не сгорела от смущения.
– Да, – подтвердила Майра. – У нее прекрасное туше[60].
– О, Майра, умоляю! – возразила Мэб, в панике представив, что этот провидец – должно быть, сам Сатана в серых брюках – тотчас прикажет сесть за пианино. Сердце расплавилось в груди, словно воск, однако Клезмер повернулся к миссис Мейрик и благодушно продолжил:
– Не захочет ли ваша дочь приехать к нам вместе с мисс Лапидот, чтобы аккомпанировать ей и послушать музыку?
– Дочь не представляет большего удовольствия, – заверила миссис Мейрик. – Она будет чрезвычайно рада и с благодарностью примет приглашение.
Клезмер поклонился всем так почтительно, как никто еще им не кланялся, и вышел из гостиной.
Миссис Мейрик вышла проводить гостя и плотно закрыла за собой дверь. Клезмер понял ее намерение и, хмуро кивнув, заметил:
– У мисс Лапидот все получится. Если не переутомится и голос выдержит, она сможет зарабатывать своим искусством. Знаю, что это важно: Деронда мне объяснил. Вы заботитесь о ней. Она выглядит хорошей девочкой.
– Это настоящий ангел! – воскликнула добросердечная матушка.
– Нет, – возразил Клезмер и улыбнулся. – Это красивая и одаренная еврейка, так что ангелы не должны приписывать себе чужие заслуги. Но, по-моему, мисс Лапидот уже нашла своего ангела-хранителя? – С этими словами Клезмер любезно поклонился и ушел.
Пока не хлопнула входная дверь и миссис Мейрик не вернулась в гостиную, четыре девушки молча смотрели друг на друга. Все изменилось мгновенно: Мэб захлопала в ладоши и принялась кружиться по комнате, миссис Мейрик поцеловала и благословила Майру, Эми озабоченно воскликнула:
– Мы же не успеем к среде сшить новое платье!
А Кейт иронично заметила:
– Слава богу, не перевернули мой стол!
Майра сидела на круглой табуретке возле пианино и, не вытирая слез, молча смотрела на подруг.
– Ну-ну, Мэб! – остановила дочь миссис Мейрик. – Успокойся и сядь. Давайте поговорим.
– Да, давайте поговорим, – горячо согласилась Мэб, возвращаясь на свою низкую скамеечку и расправляя на коленях платье. – Я снова начинаю чувствовать себя значительной персоной. Ганс обещал зайти сегодня днем. Жаль, что он не застал мистера Клезмера. Вот только ему не хватило бы места. Майра, почему ты такая грустная?
– Я слишком счастлива, – ответила Майра. – А еще переполнена благодарностью ко всем вам и мистеру Клезмеру: он тоже был очень добр.
– Да, но только в конце, – решительно возразила Мэб. – Мог бы и раньше сказать что-нибудь одобрительное. Мне ужасно не понравилось, когда он сидел нахмурившись и не говорил ничего другого, кроме как «продолжайте». Я ненавидела его всего: от макушки до идеально начищенных ботинок.
– Глупости, Мэб. У него великолепный профиль, – возразила Кейт.
– Сейчас, но не тогда. Терпеть не могу, когда люди не выражают своего мнения, чтобы потом эффектно его подать. Кажется, что им жалко тебя осчастливить, предварительно не потрепав нервы. Но, честное слово, я все ему прощаю, – великодушно добавила Мэб. – Он пригласил меня аккомпанировать. Интересно, почему он решил, что я музыкальна? Не потому ли, что у меня выпуклый лоб и я выглядываю из-под него, как тритон из-под камня?
– Дело в том, как ты слушала пение, детка, – пояснила миссис Мейрик. – Поверь, у мистера Клезмера волшебные очки, сквозь которые он видит абсолютно все. Но что это за фраза на немецком, которую ты, ученая кошечка, с готовностью подхватила? – обратилась она к Майре.
– О, в ней нет ничего ученого, – ответила та, улыбнувшись сквозь слезы. – Просто я множество раз повторяла ее в качестве урока. Эти строки означают, что надежнее выступать – петь или делать что-нибудь другое – перед теми, кто разбирается в искусстве.
– Наверное, поэтому ты ничуть не испугалась, – заметила Кейт. – Но теперь пора обсудить, какое платье ты наденешь в среду.
– Не хочу ничего другого, кроме вот этого черного шерстяного, – ответила Майра и встала, чтобы показаться в полный рост. – Нужны только белые перчатки и какие-нибудь ботинки. – Она выставила напоказ маленькую ножку в войлочной туфельке.
– Вот идет Ганс, – объявила миссис Мейрик. – Стой смирно, пусть он выскажет свое мнение о платье. Художники лучше всех разбираются в женских нарядах.
– Но со мной ты, мама, почему-то не советуешься. – Кейт вскинула брови в шутливой жалобе. – Судя по всему, матушки ничем не отличаются от остальных людей, с кем приходится иметь дело. Они ценят девушек так же низко.
– Дорогая дочка, парни доставляют так много хлопот! Мы бы никогда с ними не справились, если бы не притворялись, что верим их рассуждениям, – ответила миссис Мейрик в тот самый момент, когда сын вошел в комнату. – Ганс, мы хотим услышать твое мнение о платье Майры. Случилось великое событие. Нас посетил мистер Клезмер и пригласил ее в среду выступить перед своими знатными гостями. Она считает, что это платье подойдет для концерта.
– Позвольте посмотреть, – потребовал Ганс.
Майра доверчиво повернулась, а он немного отступил и, чтобы лучше видеть, даже присел на низкую скамеечку.
– Все сочтут, что это платье отлично подходит для роли бедной иудейки, поющей для знатных христиан, – умоляюще проговорила Майра.
– Что ж, оно будет выигрышно смотреться среди модных шифонов, – с задумчивым видом заключил Ганс.
– Но не забирай себе всю бедность, Майра, – возразила Эми. – На свете множество бедных христиан, очень богатых иудеев и модных иудеек.
– Я не хотела никого обидеть, – попыталась оправдаться Майра. – Просто я привыкла думать о платьях как о сценических костюмах. И почти всегда играла роли, для которых нужны простые платья.
– А вот это вызывает у меня вопросы, – заявил Ганс, внезапно став таким же привередливым и строгим, каким ему показался Деронда в споре по поводу изображений Береники. – Платье выглядит слишком театрально. Незачем представлять вас в роли бедной иудейки – или иудейки вообще.
– Но ведь я такая и есть на самом деле. Нисколько не притворяюсь и никогда не стану другой, – возразила Майра. – Я всегда чувствую себя еврейкой.
– Но я совсем этого не ощущаю, – заявил Ганс, сопровождая признание преданным взглядом. – Какая разница, течет в совершенной женщине еврейская кровь или нет?
– Вы просто меня хвалите. Раньше никто не говорил мне таких приятных слов, – ответила Майра с улыбкой, которая окончательно свела Ганса с ума и заставила признать себя еще бо́льшим космополитом, чем прежде.
– Люди не видят во мне британского христианина, – заметил он, весело сморщившись. – Скорее считают не очень красивым молодым человеком и не подающим особых надежд художником.
– Но ты отвлекся от платья, – остановила брата Эми. – Если это не подойдет, то где и как найти к среде другое, тем более что завтра уже воскресенье?