– Свою мать я никогда не знал и не имею о ней никаких сведений. Ни одного мужчину я не называл отцом, но уверен, что мой отец – англичанин.
Голос Даниэля дрожал от волнения, когда он впервые признался этому странному человеку.
– Все определится. Все узнается! – торжествующе воскликнул Мордекай. – Я искал вас много лет, и наконец нашел. Значит, и остальное придет, непременно придет.
– Мы не должны забывать о том, что не всегда наши надежды осуществляются на деле, – напомнил Деронда, стараясь говорить как можно мягче: он не желал обидеть Мордекая, но и не хотел давать пищу его мечтам.
Лицо Мордекая сияло от счастья, и даже последние слова Деронды не омрачили его.
– Вы напоминаете мне о том, что я нахожусь во власти иллюзий, что вся история веры нашего народа – одна иллюзия. Принимаю все оговорки. – Здесь Мордекай на миг умолк, а потом склонил голову и хриплым шепотом изрек: – Так может стать и с моей верой, если вы превратите ее в иллюзию. Но вы этого не сделаете.
Пронзительность, с которой эти слова проникли в сознание, заставила Деронду еще глубже почувствовать, что наступил решающий момент и следует проявить твердость.
– Во всем, что касается моего происхождения, нет моей воли, – возразил он. – На мою дальнейшую жизнь оно не может иметь никакого влияния, и я не могу обещать, что постараюсь ускорить разоблачение. Чувства, пустившие корни в моей душе еще в детстве, могут помешать мне. Всему свое время. Я должен узнать, какой будет моя жизнь, если станет частью вашей.
Мордекай ответил, тяжело дыша:
– Вы непременно узнаете. Мы для того и встретились, чтобы вы это узнали. Ваши сомнения меня не смущают. Человек всегда находит свою дорогу: поначалу его шаги незаметны, подобно следам лесных зверей; а теперь это быстрые, победоносные шаги героя. Его мысль пересекает океан, а желания летят по воздуху. Но знает ли он свое назначение теперь лучше, чем когда-либо? Возможно, мои ожидания в отношении вас ложны. Это вас тревожит? Но я вас ждал, и вы пришли. Многие люди умирают от жажды, моих губ коснулась живительная влага. Что мне сомнения? Даже в тот час, когда вы придете и скажете: «Я отвергаю вашу душу. Я знаю, что не еврей и между нами нет ничего общего», – я не усомнюсь. Я буду думать только о том, что меня обманывают. Но знайте: этот час никогда не настанет!
В этих словах Деронда услышал новые ноты. Теперь речь Мордекая звучала скорее повелительно, чем умоляюще, – вся она дышала сознанием власти. В обычных условиях, несмотря на мирный характер, подобное перемена обращения не позволила бы ему пойти на уступки, но сейчас что-то сковывало сопротивление, удерживая его под спудом. Сильный человек, чей взор неизменно оставался спокойным, а ногти – розовыми от крепкого здоровья, который уверенно чувствовал себя в любом споре и считался излишне независимым в суждениях, в эту минуту ощутил себя покоренным этим страстно верующим в него, слабым стариком. Деронда ответил просто:
– Я готов исполнить ваши желания, насколько это для меня возможно. Я высоко ценю значение ваших трудов и ваших страданий. Но где мы сможем встречаться?
– Я подумал об этом, – ответил Мордекай. – Вас не затруднит приезжать ко мне по вечерам? Однажды вы это уже сделали.
– Думаю, что время от времени мне удастся здесь бывать, – согласился Деронда. – Полагаю, вы по-прежнему живете под одной крышей с семейством Коэн?
Прежде чем Мордекай успел ответить, вернулся мистер Рэм, чтобы занять место за прилавком. Это был пожилой сын Авраама, чье детство пришлось на порочное время начала нашего века. Однако среди своего проворного, бойкого поколения он сумел сохраниться образцом старины, на котором оставили неизгладимый след бедность и презрение, семьдесят лет назад ставшие общим уделом почти всех английских евреев. В нем не было и тени приторной жизнерадостности, заметной в манерах мистера Коэна. В ученость Мордекая он верил как в чудо и ни в малейшей степени не сожалел, что беседа с ним интересна образованному джентльмену, чьи визиты в магазин уже дважды заканчивались покупками. Он приветствовал Деронду с ворчливым добродушием и, надев большие очки в серебряной оправе, немедленно занялся ежедневной бухгалтерией.
Деронда и Мордекай вместе вышли на улицу и, не сговариваясь, направились к дому Эзры Коэна.
– Мы не можем встречаться там; моя комната слишком мала, – заговорил Мордекай. – Но неподалеку есть таверна, куда я иногда захожу, чтобы пообщаться. Называется она «Рука и знамя», а расположена за углом, в пяти домах отсюда. Там в любой вечер можно найти отдельную гостиную.
– Стоит однажды попробовать, – согласился Деронда. – Но, возможно, вы позволите мне поискать вам более просторную квартиру, где вы сможете чувствовать себя свободнее.
– Нет. Мне ничего не надо. От вас требуется только самое ценное – душевное братство. Ни о чем другом я не думаю. Однако я рад, что вы богаты. Судя по всему, кольцо с бриллиантом вы заложили не ради денег, а с какой-то другой целью.
Подобная проницательность поразила и слегка испугала Деронду. Однако, прежде чем он успел что-нибудь ответить, Мордекай добавил:
– Впрочем, не имеет значения. Даже если бы вы тогда пришли из-за денег, главным итогом все равно стала бы наша новая встреча. Но вы действительно богаты?
– Только в том случае, если считать богатым того, кто имеет больше, чем необходимо ему самому.
– Хочу, чтобы ваша жизнь стала свободной от забот, – мечтательно произнес Мордекай. – Моя жизнь прошла в неволе.
Подходя к дому Коэна, Деронда вдруг вспомнил, что хотел обсудить с Мордекаем, и прямо спросил:
– Не могли бы вы объяснить, почему со старшей миссис Коэн нельзя говорить о ее дочери?
Мордекай долго не отвечал, и Деронде показалось, что нужно повторить вопрос. На самом же деле Мордекай все слышал, но не мог сразу переключить мысли на новый предмет.
– Причина мне известна, – произнес он наконец. – Но я не буду говорить даже об их мелких семейных делах. Жилище этой семьи для меня священно, а история, до тех пор пока не затрагивает интересы других людей, принадлежит только мистеру Коэну и его близким.
Деронда почувствовал, как к лицу прилила кровь – верный признак упрека, к которому он не привык, – и неожиданно для себя оказался в затруднительной ситуации там, где не сомневался в конкретном ответе. Волнения дня обострили эмоциональное напряжение, поэтому, имея в кармане сумму, достаточную для выкупа кольца, он отказался от запланированного визита к Коэнам. В эту минуту они потеряли для него всякий интерес.
– Я оставлю вас здесь, – проговорил он, останавливаясь.
Мордекай в свете газового фонаря взглянул на спутника с тревогой на изможденном лице и спросил медленно, с особой значительностью.
– Когда вы вернетесь?
– Можно не называть конкретной даты? Вы позволите как-нибудь вечером, после вашего дежурства в книжной лавке, зайти к вам? Полагаю, Коэны не будут против, когда узнают о наших встречах наедине?
– Ничуть, – ответил Мордекай. – Но помните, что дни мои сочтены, а все надежды покоятся исключительно на вас.
– Я их оправдаю, – заверил Деронда. – Приду через неделю, в первый же свободный вечер. Если удастся, то в субботу или в понедельник. Поверьте.
Он снял перчатку и протянул руку. Мордекай горячо ее пожал и воодушевленно проговорил:
– Это свершилось, а остальное грядет!
Так они простились.
Часть шестая. Откровения
Глава I
Представьте борьбу, возникшую после разговора с Мордекаем в сознании Деронды, привыкшего не только глубоко чувствовать, но и живо вопрошать. Не наделенному столь острой восприимчивостью молодому человеку старый еврей и его странная речь показались бы явлением необычным и повергли в замешательство, однако на Деронду это произвело настолько глубокое впечатление, что, подчиняясь своей обычной пытливости ума, он начал анализировать причины своего волнения и отыскивать средства противостять ему. Сознание того, что он попал под влияние пылкой веры в него Мордекая, вызывало серьезную тревогу. Характерной особенностью Деронды было пугаться всего, что близко подступало к нему. Если бы он прочитал, что такое событие случилось много веков назад в Риме, Греции, Малой Азии, Палестине или Каире с неким молодым человеком, разочарованным повседневной скукой и стремящимся обрести чувство товарищества и осознание долга, то счел бы это вполне естественным. Так неужели он должен стыдиться собственного волнения лишь потому, что одевается к обеду, носит белый галстук и живет среди людей, способных осмеять его чувства, не заметив в них ничего, кроме высокомерной причуды? Трусость перед модным невежеством и легкомыслием была чужда Деронде. Но столь же чуждой казалась ему готовность следовать по неизвестному пути без согласия разума.
Что же, в конце концов, произошло на самом деле? Деронда совершенно точно знал, как ответил бы на этот вопрос сэр Хьюго: «Чахоточный еврей, доведенный до крайнего фанатизма жизненными трудностями и приближением смерти, нашел в Даниэле собственную противоположность, воплощение некоего иллюзорного образа – плод отчаяния и надежды: отчаянья при мысли о конце земной жизни и неистребимой надежды на распространение фанатичных идей. Пример, возможно, странный, исключительный по форме, но по сути своей отнюдь не редкий. Фанатизм не был явлением столь же распространенным, как банкротство, хотя в различных проявлениях встречался нередко. Пока Мордекай стоял на мосту, ожидая воплощения своих иллюзий, другой энтузиаст не сомневался, что подобрал ключ к тайнам Вселенной, который превосходил идеи Ньютона, и что все физики вступили в заговор, чтобы уничтожить его открытие и оставить Вселенную на замке. Еще один открыл новую метафизическую систему, отличающуюся от прежних только на волосок и потому единственно верную. Здесь и там по свету бродят ужасные создания с лихорадочно горящими глазами в поисках человека, обязанного их выслушать. Мордекай отличался от них более трога