Старуха сидела с колодой карт и вместе с детьми мастерила «пластинки». Одну такую только что бросили на пол, но она не развалилась.
– Стой! – закричал Джейкоб, подбежав к гостю. – Не наступай на мою пластинку! Смотри, как я снова ее подкину.
Обменявшись со старшей миссис Коэн понимающими улыбками, Деронда подчинился, а пластина выдержала еще несколько бросков и только после этого развалилась. Теперь гостю позволили пройти и сесть. Он заметил, что дверь, откуда во время первого визита появился Мордекай, плотно закрыта, однако решил продемонстрировать интерес к Коэнам и лишь затем проявить еще более острый интерес к их своеобразному жильцу.
Только посадив Аделаиду Ребекку на колени и расставив на столе бумажные фигурки, в то время как Джейкоб упражнялся с чашкой и шариком, Деронда поинтересовался:
– Мордекай сейчас дома?
– Где он, Эдди? – спросил Коэн, который прервал дела и тоже пришел в гостиную.
– В мастерской, – ответила жена, кивнув в сторону закрытой двери.
– Дело вот в чем, сэр, – продолжил Коэн. – Мы не знаем, что с ним происходит в последние день-два. Мордекай и всегда-то был, так сказать, слегка не в себе. – Здесь он показал на собственный лоб. – Не так рассудителен, как вы или я, но обычно на редкость исполнителен, трудолюбив – насколько позволяет здоровье – и невероятно добр к мальчику. А в последние дни ходит, словно лунатик, или сидит неподвижно, как восковая фигура, уставившись в одну точку.
– Это все болезнь. Даже не знаю, сколько еще выдержит этот милый, несчастный страдалец, – нежно заметила старуха.
– Нет, думаю, у него что-то с головой, – возразила младшая миссис Коэн. – Он постоянно корпит над своими записями, а когда я что-то говорю, долго не слышит и не отвечает.
– Вы можете подумать, что мы и сами со странностями, – смущенно добавил Коэн. – Но жена и мать ни за что бы с ним не расстались, будь он еще большей обузой. Не то чтобы мы не понимали, что к чему, но таков наш принцип. Только дураки ведут дела себе в убыток и не замечают этого. Я не таков.
– О, Мордекай несет в себе благословение, – вздохнула старуха.
– Нет, он несет в себе какую-то тайну, – важно заявил Джейкоб, поспешив исправить бабушкину ошибку. – Он сказал, что не может со мной разговаривать и не хочет даже кусочка булочки.
– Ваши чувства к нему неудивительны, – ответил Деронда. – Больше того, я и сам испытываю нечто похожее. Не так давно я беседовал с ним в лавке мистера Рэма и, признаюсь, пообещал зайти за ним сюда, чтобы вместе прогуляться.
– А, тогда понятно! – воскликнул Коэн, хлопнув по колену. – Он просто ждет вас и не может думать ни о чем другом. Полагаю, он говорит с вами о своем учении. Очень любезно с вашей стороны, сэр, его слушать. Не думаю, что в его теории кроется нечто важное, иначе он не оказался бы в таком плачевном положении. Но мне пора в ломбард.
Коэн ушел, а Джейкоб, который все это время крутился возле Деронды, предложил:
– Если хотите, я позову Мордекая.
– Нет, Джейкоб, – строго оборвала его мать. – Открой джентльмену дверь: он войдет сам. И веди себя прилично, не шуми.
Смышленый мальчик тут же включился в игру и как можно тише повернул дверную ручку. Деронда вошел вслед за ним и остановился на пороге. Маленькая комната была освещена умирающим огнем камина и единственной свечой под абажуром. Возле окна стоял рабочий стол с разложенными на нем ювелирными изделиями, а дальше, в углу, высилась стопка книг. Мордекай сидел на высоком стуле спиной к двери и смотрел на часы, стоявшие напротив. Облик и поза его выражали болезненное ожидание, сравнимое лишь с мучительной неопределенностью мечтающего об освобождении узника. В этот момент послышался голос Деронды:
– Я пришел за вами. Вы готовы?
Мордекай быстро повернулся, схватил лежавшую рядом отороченную мехом шапку и подошел. Спустя миг оба оказались в гостиной. Внимательный Джейкоб сразу заметил изменившееся настроение друга и схватил его за руку:
– Посмотри мою чашку и шарик.
Он сунул подарок в лицо Мордекаю – очевидно, чтобы подбодрить выздоравливающего. Действительно, к этому времени Мордекай уже настолько окреп, что с улыбкой произнес:
– Прекрасно, прекрасно!
– Вы забыли пальто и шарф, – напомнила младшая миссис Коэн, и он вернулся в комнату, чтобы взять теплые вещи.
– Видите, как сразу ожил? – вполголоса заметил снова появившийся в комнате Коэн. – Как всегда, я оказался прав. Что же, сэр, полагаю, мы не должны вас задерживать. Надеюсь, однако, что это не последний ваш визит.
– Придете снова? – спросил неугомонный Джейкоб. – Видите, я уже научился ловить шарик, а в следующий раз буду ловить много раз подряд.
– У мальчика ловкие руки, – заметил Деронда, обращаясь к старухе. – В кого такой уродился?
Та кивнула на сына, и Коэн поспешил вступить в разговор:
– В меня. Семья жены устроена иначе. Зато в нашей все отличаются редкой сноровкой, как будто сделаны из гуттаперчи: гните как угодно. Некоторые пожилые джентльмены способны на удивительные фокусы, если их как следует раззадорить.
Коэн кивнул в сторону сына, полагая, что тот не поймет намека, однако Джейкоб негромко рассмеялся и принялся маршировать по комнате, подпевая в такт шагам:
– Пожилые джентльмены, пожилые джентльмены.
Деронда подумал: «Я никогда не узнаю об этих людях ничего конкретного, пока не спрошу Коэна прямо, не потерял ли он сестру по имени Майра, когда той было шесть лет». Пока он не ощущал готовности к решающему моменту, однако первоначальная неприязнь к семейству незаметно сменилась другим чувством, более благоприятным. Какими бы простыми ни казались их манеры и речь, приходилось признать душевную тонкость, с которой они обращались с чахоточным работником, чье умственное превосходство воспринималось ими главным образом как безвредный, тихий бред.
– Кажется, хозяева очень к вам привязаны, – заметил Деронда, как только они с Мордекаем вышли на улицу.
– А я к ним, – последовало немедленно в ответ. – Они обладают сердцами истинных иудеев, хотя, подобно лошади и мулу, не понимают ничего, кроме той узкой тропинки, по которой идут.
– Боюсь, что доставил вам неудобство, не придя раньше. Я хотел прийти вчера, но не смог.
– Да… я вам верю. Но сказать по правде, я чувствовал себя плохо, поскольку в душе проснулся дух молодости, а тело уже не в состоянии выдержать биение его крыльев. Я похож на человека, долгие годы прожившего в оковах, в тюрьме. Что с ним случится в момент освобождения? Он заплачет и не сможет сделать ни шагу, а радость захлестнет его с такой силой, что разорвет телесную оболочку.
– Наверное, вам не стоит слишком много говорить на воздухе – уже прохладно, – заметил Деронда, чувствуя, как его болезненно опутывают слова Мордекая. – Укутайтесь шарфом. Полагаю, мы направляемся в «Руку и знамя», где сможем остаться вдвоем?
– Нет. Поэтому я так и жалел, что вы не пришли вчера. Сегодня в таверне собрание клуба, о котором я упоминал, и поговорить с глазу на глаз удастся только поздно вечером, когда все разойдутся. Может быть, лучше поискать другое место?
– Не имею ничего против собрания, если меня туда пустят, – ответил Деронда. – Вполне достаточно того, что вам это место нравится больше других. Если времени не хватит, я приду снова. Что это за клуб?
– Он называется «Философы». Нас, бедных людей, преданных мысли, там мало, как ливанских кедров. Но я, конечно, самый бедный. Впрочем, иногда заходят гости более высокого ранга. Мы имеет право представить друга, интересующегося подобными беседами. Чтобы оплатить помещение, каждый заказывает пиво или другой напиток. Большинство присутствующих курят. Я захожу когда могу, так как там бывают и другие сыны моего народа, и порою даже что-то говорю. Эти бедные философы напоминают мне наставников, передававших нашу древнюю мудрость: на кусок хлеба они зарабатывали тяжелым трудом, однако сохраняли и преумножали наследие веков, спасая живую душу Израиля подобно семени среди могил. Я ощущаю в сердце радость, когда смотрю на этих людей.
– Я с удовольствием присоединился бы к благородному сообществу, – признался Деронда, с облегчением думая, что беседа с Мордекаем откладывается.
Через несколько минут они открыли стеклянную дверь с красной занавеской и оказались в маленькой – едва ли больше пятнадцати квадратных футов – комнате, где свет газовых ламп, пробивавшийся сквозь табачный дым, открыл взору Деронды новую, удивительную сцену. С полдюжины мужчин разного возраста – начиная с тридцатилетних и заканчивая пятидесятилетними, – бедно одетых, почти все – с глиняными трубками во рту, с серьезным вниманием слушали полного светловолосого человека в черном костюме, который цитировал отрывок из «Прометея» Шелли.
Увидев новых посетителей, они раздвинули стулья, чтобы дать место вошедшим. На столе возле камина стояли наполненные стаканы, лежали трубки и пачки табака. Мордекая встретили приветственными возгласами, однако все взоры немедленно обратились к его спутнику.
– Я привел друга, который интересуется предметом наших бесед, – пояснил Мордекай. – Он много путешествовал и много учился.
– У джентльмена нет имени? Может, это Великий Незнакомец? – шутливо уточнил светловолосый знаток Шелли.
– Меня зовут Даниэль Деронда. Я действительно неизвестен, но ни в коем случае не велик.
Осветившая серьезное лицо улыбка оказалась настолько дружелюбной, что послышалось всеобщее одобрительное бормотание – что-то вроде: «Хорошо сказано!»
– Да будете благословенны вы и ваше имя, сэр. Добро пожаловать, – ответил светловолосый оратор и, явно желая уступить самое уютное местечко тому, кто больше всего в нем нуждался, добавил: – Мордекай, садись в этот угол, здесь теплее.
Деронду вполне устроило место с противоположной стороны стола, откуда можно было наблюдать за всеми, в том числе и за Мордекаем, остававшимся самой яркой фигурой среди этих людей, большинство из которых, даже на неопытный взгляд Даниэля, принадлежало еврейскому племени.