Голос Мордекая ослаб, однако не стал менее впечатляющим: чахоточный блеск глаз восполнил недостающую силу. Источником необыкновенного возбуждения послужило присутствие Деронды. Именно ради него, не жалея сил, пророчествовал Мордекай, для которого этот момент обладал силой завещания. Он не смотрел на Деронду: в эти минуты он не видел ничего вокруг и даже вряд ли заметил бы, если бы кто-нибудь схватил его за руку. В сознании Деронды вновь прозвучали сказанные ранее слова: «Вы должны не только помочь, но стать моей душой: верить в то же, во что верю я; действовать по моим законам; разделять мои надежды; созерцать те образы, на которые я указываю; видеть славу там, где вижу ее я!» Сейчас они приобрели особый пафос. Перед ним в живой, страдающей реальности предстал тот, кто до сих пор казался лишь результатом воображения. Человек, погруженный в бедность и безвестность, ослабленный болезнью, сознающий приближение смерти, но все-таки активно живущий в невидимом прошлом и будущем, сожалел лишь о том, что не сможет увидеть тот светлый день, о котором мечтал, – далекий день, в лучах которого ему не суждено согреться, но которому он отдал всю страсть своей пылкой души.
Мордекай снова сел, и все присутствующие посмотрели на него с откровенной добротой и нескрываемым сочувствием. Однако случилось так, что тот, кто питал к нему наибольшую симпатию, испытал и острую потребность возразить. Добродушный и рассудительный Гидеон заговорил первым:
– Ты по-своему смотришь на вещи, Мордекай, и, как утверждаешь, считаешь свой взгляд разумным. Знаю, что ты не рассчитываешь на чудесное возрождение Иудеи. Но ведь тебе, так же как и мне, известно, что эта тема обросла множеством нелепостей как со стороны евреев, так и со стороны христиан. А что касается связи нашего народа с палестинцами, то она породила только растлевающие предрассудки и закон о бедных. Распутников и бездельников он считает трудоспособными бедняками, после смерти заслуживающими особой заботы архангела Гавриила. Бесполезно бороться с фактами, мы должны ими руководствоваться – вот что я называю разумным подходом. Самые образованные и либеральные из тех, кто исповедует нашу религию, выступают за очищение литургии от таких понятий, как «буквальное исполнение пророчеств о возрождении еврейского царства» и ему подобных. К тому же избавленный от нескольких бесполезных обрядов иудаизм станет самой простой из всех религий – не барьером, а средством объединения с остальным миром.
– Просто как дерево, – заметил Пэш, иронично усмехнувшись. – Нужно лишь с корнем вырвать его из земли, оборвать листья, снять кору, обрубить все неровности, пригладить сверху и снизу. После этого его можно положить куда угодно: вреда не будет, больше оно не прорастет. Можно сделать трость, а можно бросить в костер вместе с остальным мусором. Не понимаю, почему наш мусор должен считаться более почтенным, чем мусор брахманизма или буддизма.
– Пэш, ты говоришь так потому, что утратил сердце иудея, – возразил Мордекай. – Я восхваляю не предрассудки, а живительные родники спасительной веры. Что есть рост, наполнение, развитие? Ты начал с этого вопроса, а я прилагаю его к истории нашего народа. Я утверждаю, что, пока наши люди не вернут себе единую национальность, их жизнь, вдохновлявшая весь мир, не достигнет своего высшего проявления. Что мне до того, что десять колен Израилевых бесследно исчезли или что многочисленные дети Иуды смешались с населением других стран? Посмотри на наших сынов! Да, их одежды разорваны, они повержены, осквернены и затоптаны, но на их груди сияет драгоценный знак. Пусть богачи, короли коммерции, постигшие все науки и искусства, ораторы, политические деятели, в чьих жилах течет еврейская кровь, а ум полон гибкости еврейского гения, – пусть все они скажут: «Мы поднимаем знамя, мы объединяемся в труде тяжелом, но благородном, как труд Моисея и Эзры». У них достаточно богатства, чтобы выкупить свою землю у развращенных, обнищавших захватчиков. Они обладают умением политика, чтобы интриговать; красноречием оратора, чтобы убеждать. Разве нет среди нас пророка или поэта, способного заставить уши христианской Европы пылать от стыда перед ужасным позором междоусобной борьбы, на которую Турция смотрит как на смертельную драку зверей, для которой предоставила арену? В нас достаточно мудрости, чтобы создать новое государство – благородное, простое, справедливое, как в прежние дни. Тогда наш народ обретет естественный центр – сердце и разум, чтобы наблюдать, направлять и действовать. Оскорбленный еврей получит право на защиту в суде наций точно так же, как оскорбленный американец или англичанин. А весь мир выиграет ничуть не меньше, чем выиграет Израиль: ведь в сердце Востока появится государство, несущее в своей груди культуру и понимание всех великих стран. Появится призванная остановить вражду земля, нейтральная территория на Востоке – такая же, какой для западного мира является Бельгия. Конечно, возникнут немалые трудности. Знаю, что они неизбежны. Но если в нашем народе вспыхнет огонь возвышенного подвига, работа пойдет.
– Да, Мордекай, можно с уверенностью утверждать, что, как только твою доктрину примут великие игроки биржи и высоколобые профессора, все трудности исчезнут как дым, – иронично заключил Пэш.
Деронда, наделенный природным сочувствием к тем, в чью сторону нацелены стрелы презрения, не смог не ответить на выпад Пэша и заявил:
– Если мы обратимся к истории, то с изумлением увидим, что многие великие перевороты поначалу казались безнадежными. Возьмем в качестве примера то, о чем все мы слышали: успешное объединение Италии, которое наверняка скоро завершится полной победой. Вспомните рассказ Джузеппе Мадзини[69] о юношеском стремлении к восстановлению величия родной страны и обретению новой свободы. Сколько усилий он приложил, чтобы возбудить высокое чувство в других молодых людях и вдохновить их на подвиги. Почти все, что существовало вокруг, противилось замыслу. Соотечественники проявляли невежество или безразличие; правительства действовали враждебно; Европа не верила в успех. Конечно, те, кто презрительно наблюдал со стороны, часто выглядели мудрыми. И все-таки теперь мы видим, что пророчество оказалось на его стороне. До тех пор пока теплятся остатки национального самосознания, нельзя утверждать, что не наступит день его возрождения.
– Аминь, – произнес Мордекай, для которого слова Деронды стали лучшим лекарством. – Необходим фермент. Необходима искра. Мысль о наследии Израиля бьется в пульсе миллионов людей. Она живет в их жилах как непознанная сила, как утреннее возбуждение толпы. Она подобна врожденной части памяти, словно во сне бродящей среди надписей на стенах, которые созерцает, но не может распознать и обратить в речь. Пусть вспыхнет факел еврейского единения! Пусть разум Израиля раскроется в великом практическом деянии. Пусть начнется новое переселение, новое превращение Израиля в страну, чьи сыны по-прежнему будут встречаться в самых дальних уголках земли подобно сынам Англии и Германии. Пусть бизнес уводит их далеко от родины: все равно у них останется дом, очаг и суд по законам своей страны. Готов ли кто-нибудь сказать, что этого не может быть? Барух Спиноза[70] не обладал преданным еврейским сердцем, хотя разум его вскормлен грудью еврейской традиции. Он выставил напоказ наготу отца и провозгласил: «Те, кто его презирает, несут высшую мудрость». И все же Барух Спиноза признался, что не видит причин, почему сыны Израиля не могут снова стать избранным народом. Кто смеет утверждать, что наша история и наша литература мертвы? Разве они не так же живы, как история и литература Греции и Рима, вдохновившие революции, воспламенившие мысль Европы и заставившие трепетать неправедные силы? Это наследие восстало из могилы. А наше наследие никогда не переставало трепетать в миллионах человеческих душ.
Мордекай вскинул руки и умолк. Гидеон был явно тронут, и хотя не удержался от возражения, голос его звучал мягче и дружелюбнее, чем прежде.
– С одной стороны, хорошо, что ты, Мордекай, умеешь так много извлечь из наших воспоминаний и нашего наследия, – заговорил Гидеон. – Но существует и другая сторона, наполненная не только благодарностью и безобидным величием. Наш народ унаследовал и изрядную долю ненависти. Вокруг до сих пор витают многочисленные проклятия и затаенная вражда, дошедшие со времен преследования. Почему ты говоришь только о хорошем и забываешь все дурное?
– Я не прошу для еврейского народа ничего другого, кроме добра, обещающего добро всем другим народам, – ответил Мордекай. – Дух нашей религии есть любовь, а не ненависть. Учитель сказал, что преступление против человека хуже преступления против Бога. И стоит ли удивляться тому, что ненависть не гаснет в душах евреев, чьи предки жили в невежестве и угнетении? Стоит ли удивляться? Ведь ненависть есть и в душах христиан. Наша жизнь состояла в распространении света. Пусть же центральный костер разгорится снова и свет распространится далеко вокруг. Наши униженные презрением братья научатся думать о священной земле не как о месте праведной нищеты, пригодном лишь для ожидания смерти в предосудительной праздности. Они станут думать о республике, где еврейский дух выкажет свое величие, основав новое государство на древних правилах, очищенных и обогащенных тем неизмеримым опытом, который наши великие сыновья почерпнули из глубины веков. Сколько времени потребуется для этого? Прошло всего лишь два века с тех пор, как первые переселенцы основали великую североамериканскую нацию. Народ ее рос подобно сливающимся рекам: каждый приходил со своими обычаями и со своей верой. И наконец сто лет назад появились новые мирные герои, которые основали великую нацию, опираясь на лучшие европейские принципы. Так пусть же и наши мудрые и богатые братья предстанут героями! Они знают прошлое Востока и Запада, видят примеры лучшей жизни. Новая Персия с ее очищенной религией прославилась в искусстве и мудрости. Так же прославится и новая Иудея – расположенная между Востоком и Западом обитель примирения. Скажет ли кто-нибудь, что пророческое ви́дение нашего народа безнадежно замешано на безрассудстве и фанатизме? Что ангел прогресса не имеет ничего общего с иудаизмом – засыпанном землей городом, мимо которого, сло