– И наконец-то увидишь свой великолепный дом на Гросвенор-сквер, – вставила миссис Дэвилоу.
И она, и девочки пожирали глазами готовую исчезнуть богиню.
– Да, – подтвердила Гвендолин. – В городе нужно столько всего посмотреть и сделать.
– Хотелось бы, моя дорогая Гвендолин, – сердечно заговорил мистер Гаскойн, – чтобы ты воспользовалась своим влиянием на мистера Грандкорта и убедила мужа вступить в парламент. Человеку его положения следует проявиться в политике. Знатоки уверены, что министры обратятся к стране по вопросу продолжения реформы, и мистер Грандкорт должен подготовиться к новым возможностям. Я не совсем уверен, что его взгляды в точности совпадают с моими: не слышал, чтобы он излагал их во всей полноте, – однако это неважно. Я думаю о месте твоего мужа в государстве. К тому же он вступил в тот этап жизни, когда человек его склада должен заняться общественными делами. Жена обладает огромным влиянием на мужа. Используй свое влияние в этом направлении, дорогая.
Священник чувствовал, что исполняет важный долг и одновременно придает браку племянницы значение общественного благодеяния. Гвендолин, однако, восприняла его слова как горькую насмешку. В ином случае она непременно рассмеялась бы над дядиным замечанием, что он не слышал рассуждений Грандкорта о политике. А чего стоило огромное влияние жены на мужа! Гвендолин и сама когда-то верила в свое могущество и способность управлять… неизвестно чем. Но сейчас ей следовало дать приличный ответ.
– Я была бы рада последовать твоему совету, дядя, однако, думаю, мистеру Грандкорту неприятны беспокойства, предшествующие выборам, особенно если не обойдется без публичных выступлений. Кажется, кандидаты всегда произносят какие-то речи.
– Не обязательно, – возразил мистер Гаскойн. – Человек с положением и весом вполне может обойтись без длинных речей. Представитель графства не должен беспокоиться на этот счет: и в парламенте, и за пределами обеих палат его будут любить тем больше, чем меньше речей он произнесет. Передай мои слова мистеру Грандкорту.
– Вот наконец и Джокоза с моим шоколадом! – воскликнула Гвендолин, уклонившись от обещания передать слова дяди Грандкорту, который наверняка бы их воспринял неприемлемым для пастора образом.
Мистер Гаскойн уже успел прийти к заключению, что Грандкорт очень горд и высокомерен, однако нисколько не думал о нем хуже, чем если бы видел с его стороны любезную предупредительность. Пастор считал, что представитель старинного рода не может быть близок со всеми, но миссис Гаскойн обижалась за мужа и винила Гвендолин в надменном обращении Грандкорта.
– Твой дядя и Анна скорее всего приедут в город на Пасху, – заметила она недовольным тоном. – Наш дорогой Рекс надеется окончить колледж с отличием и получить должность при университете, а потому хочет, чтобы отец и сестра разделили с ним радость и, как он пишет, повеселились. Не удивлюсь, если лорд Брэкеншо пригласит их к себе: после возвращения в поместье он так добр!
– Надеюсь, дядя позволит Анне остановиться на Гросвенор-сквер, – предположила Гвендолин, рискнув на приглашение ради приличия, однако на самом деле мечтая, чтобы члены семьи больше никогда не приближались к Грандкорту. – Я очень рада успехам Рекса.
– Не следует опережать события и ликовать заранее, – предупредил пастор, – даже несмотря на то что я состою в переписке с непредвзятыми судьями, которые возлагают на моего сына высочайшие надежды как на чрезвычайно разумного молодого человека. А в отношении его прекрасного характера и принципов у меня имеются неоспоримые свидетельства.
– Со временем он станет великим юристом, – добавила миссис Гаскойн.
– До чего приятно! – отозвалась Гвендолин со скрытым скепсисом.
– Кстати о доброте лорда Брэкеншо, – вступила в разговор миссис Дэвилоу. – Ты не представляешь, до чего он восхитителен. Предложили мне остаться в этом доме в качестве гостьи до тех пор, пока не найду новый, по своему вкусу, причем выбрал самые любезные выражения. Но теперь все изменилось. Умер старый мистер Джонсон, и мы можем арендовать его дом. Это именно то, что мне надо. Маленький, но вполне приличный, так что мысль о нем не приведет тебя в отчаяние. И всего лишь на расстоянии мили от твоих дяди и тети. Помнишь почти скрытый деревьями низкий белый дом на повороте к церкви?
– Да, но у тебя нет мебели, бедная мама, – грустно заметила Гвендолин.
– О, я коплю деньги. Ты же знаешь, дорогая, кто сделал меня почти богатой, – ответила миссис Дэвилоу, положив ладонь на руку дочери. – А Джокоза так экономно ведет хозяйство, что просто удивительно!
– Пожалуйста, позволь мне вместе с тобой подняться в спальню, чтобы надеть шляпу, – попросила Гвендолин, внезапно подняв руку к волосам и, возможно, намеренно нарушив прическу.
Сердце щемило так, что она едва не заплакала. Если бы не Грандкорт, мама прозябала бы в бедности.
– Наверное, я больше никогда ничего этого не увижу, – вздохнула она, войдя в черно-желтую комнату и с тихим стоном усталости опускаясь в кресло перед зеркалом.
Она внезапно побледнела и тяжело переводила дух.
– Тебе нехорошо, дорогая? – взволновалась миссис Дэвилоу.
– Все в порядке. Просто немного тошнит от шоколада, – ответила Гвендолин, протягивая матери руку.
– Если ты заболеешь, милая, мне должно быть позволено тебя навестить, – робко заметила миссис Дэвилоу, прижимая руку дочери к груди. Сегодня что-то заставило ее поверить, что дитя любит ее и, как прежде, нуждается в близком общении.
– Да, конечно, – согласилась Гвендолин, положив голову ей на плечо. – Но ты же знаешь, что я никогда не болею. Так что постарайся не беспокоиться обо мне, а радоваться жизни в окружении девочек. Как дочери они намного лучше меня, – улыбнулась она.
– Ты всегда была хорошей, дорогая. Ничего другого я не помню.
– Но разве я сделала что-то для вас, кроме как вышла замуж за мистера Грандкорта? – спросила Гвендолин, стараясь быть веселой и даже игривой. – Но я бы ни за что этого не сделала, если бы не захотела сама.
– Избави Бог, дитя мое! Я никогда бы не позволила тебе выйти замуж ради моего благополучия. Твое счастье – уже половина моего благополучия.
– Очень хорошо, – заключила Гвендолин, сосредоточенно надевая шляпу. – В таком случае думай о том, что ты наполовину счастлива, это для тебя редкость. – С этими словами она повернулась к матери с прежней веселой улыбкой. – Теперь я готова. Да, чуть не забыла: мистер Грандкорт дает мне деньги на повседневные расходы, а я не представляю, как их тратить. Ты же знаешь, что я не люблю благотворительность и все прочее. Вот тридцать фунтов. Пусть девочки купят на них приятные мелочи для нового дома. Передай им деньги. – Гвендолин вложила банкноты в руку матери, тут же отвернулась и торопливо направилась к двери.
– Да благословит тебя Господь, дорогая, – произнесла миссис Дэвилоу. – Они особенно обрадуются тому, что ты о них подумала.
– Ах, сестры, конечно, надоедливы, но, к счастью, больше мне не докучают. – Гвендолин повернулась и лукаво улыбнулась.
Она и сама не понимала, какие чувства испытывает к девочкам, но не хотела, чтобы ее поступку придавали серьезное значение. Она была рада, что вышла из спальни, не обнаружив волнения, и со спокойным достоинством простилась с матерью и сестрами.
По дороге домой Гвендолин с саркастической улыбкой подумала: «Кажется, я хорошо играю роль миссис Грандкорт».
Она знала, что муж уехал в Гэдсмер, – поняла точно так же, как давным-давно догадалась, кто живет в том месте, которое сам Грандкорт назвал собачьей конурой в черном краю. Странный конфликт чувств и заставил ее отправиться в Оффендин.
Гвендолин удивлялась собственным противоречиям. Почему ее огорчала забота Грандкорта о тех, по отношению к кому она сама испытывала глубокое раскаяние? Разве перед свадьбой она не решила выступить в их защиту? А поскольку муж недавно упомянул, что намерен поехать в Лондон, чтобы распорядиться насчет завещания, следовало радоваться любому проявлению заботы об обитателях Гэдсмера. И все же теперь, когда она стала женой, сознание того, что супруг отправился в Гэдсмер, разъедало душу. Гвендолин сама навлекла на себя унижение постоянного безмолвия из-за страха, как бы муж не догадался о черном пятне на совести, с которым она отправилась к венцу. Теперь же, как призналась Гвендолин Деронде, она была вынуждена идти прежним путем. После острых моментов тайной ненависти к мужу, который с самого начала подчинил ее, она всегда чувствовала, что это подчинение было неизбежно. Любая попытка освободиться не повлекла бы за собой ничего нового, кроме еще более изощренного унижения. Гвендолин не осмеливалась заглядывать в туманное будущее, обещавшее ей один позор. Несмотря на раскаяние, худшим результатом ее брака казалась необходимость постоянной игры на зрителя, в то время как мысль, что одной лишь миссис Глэшер известна его причина, приносила утешение. Гвендолин никогда не связывала встречу у Шепчущих камней с интригами Лаша. Склонность к смутной тревоге держала ее в постоянном страхе перед роковыми силами, мешая задуматься, каким образом новость о грядущей свадьбе достигла ушей женщины, обладавшей ядовитой магией колдуньи. В сознании Гвендолин тайна замыкалась на миссис Глэшер, а роковое письмо содержало слова о том, что сама она страшится разоблачения ничуть не меньше захватчицы, миссис Грандкорт.
И еще один секрет Гвендолин считала скрытым от мужа надежнее, чем было на самом деле, – а именно чувство отчаянного сопротивления, которое ее пугало. Грандкорт и в самом деле не представлял, какие чувства испытывает жена, однако с удивительной проницательностью угадывал, что она втайне восставала против его влияния, отчего удовлетворение от собственной власти отнюдь не уменьшалось.
Глава V
Грандкорты приехали на Гросвенор-сквер как раз вовремя, чтобы получить приглашение на музыкальный вечер леди Мэллинджер, ибо деловой интерес побудил сэра Хьюго заранее выяснить, когда немилый сердцу племянник появится в городе. Гвендолин рассеянно осматривала новый дом, так как мысли ее были заняты предстоящей встречей с Дерондой и мисс Лапидот, так много пережившей и способной покорно «принять все, что несло печать долга». Гвендолин запомнила почти каждое слово, сказанное Дерондой о Майре, и особенно эту фразу, которую она повторяла с горечью и смутным осознанием, что ее собственная покорность носила совершенно иной характер. Гвендолин подчинялась не чувству долга, а необходимому следствию поступка, которого она стыдилась и который хотела скрыть из эгоистических побуждений.