Болото начиналось прямо за Альтенштайном и тянулось вдоль озера до самых хорбекских угодий. Лишь немногие тропинки вели через чащу ивняка, по камышовым зарослям, по кочкам, по бурой траве, мимо густо заросших зеленью разводий, мимо ольшаника, который в поисках опоры запускал когти корней в гнилую воду. Изредка безрадостность болота нарушал травяной островок. Люди забредали туда не часто, зато в дебрях нашла приют всевозможная живность. Прежде отсюда наверняка совершали разбойничьи набеги волки, иначе откуда взяться такому названию.
Поначалу Аня, как и все альтенштайнские ребятишки, побаивалась Топи. Старики рассказывали жуткие истории о блуждающих огнях, что пляшут там по ночам: это-де души умерших, не то что идти за ними, даже просто завести о них разговор и то опасно для жизни. Иной раз они ведь и в деревне появлялись, как, например, один очень яркий блуждающий огонь, все были уверены, что это ландскнехт без головы. Говорят, одна молодая крестьянка, не из альтенштайнских, посмеивалась над историями о привидениях, и вот однажды ночью на деревенской улице вспыхнул зеленоватый свет. Неоновых ламп в ту пору еще не было, крестьянка удивилась, выглянула в узенькую дверную форточку и увидела странное явление. «Эй, ландскнехт! — храбро крикнула она. — Заходи, хлебом с салом угощу!» Огонек к ней, а наутро женщину нашли без памяти и с кривой шеей. Она так и не сумела вытащить голову из тесной форточки; в чувство ее, правда, привели, хотя и с трудом, но с тех пор пришлось ей жить с кривой шеей.
Эта хоть в живых осталась, но ведь сколько людей погибло, навсегда исчезнув в Топи. В прежние времена там казнили нарушителей закона. Однажды Аня видела на фотографии молодую девушку, которую спихнули в трясину тысячу лет назад, на шее у нее сохранилась веревка, а одета она была в коротенькую кожаную юбочку вроде тех, что нынче снова вошли в моду.
Аня, наверно, была еще очень мала, когда отец впервые взял ее с собой на Волчью топь. Во всяком случае, сидела она на бензобаке мотоцикла, Друскат ехал по узенькой тропинке и поминутно отталкивался от земли то одной, то другой ногой, чтобы сохранить равновесие. Девочка пригибалась и жмурилась от страха: ей чудилось, будто кривые ивовые сучья норовят схватить их. Внезапно Друскат затормозил: путь преграждало поваленное дерево.
«Цизеницу неймется, решил меня позлить, — сказал Друскат. — Он, если хочешь знать, в Топи король».
Им пришлось поднять еще несколько стволов, и вот наконец они подъехали к дому паромщика. Дворцом его не назовешь — запущенная каменная постройка за ветхим забором. Фрау Цизениц на вид тоже была неряшливая. Она вышла на крыльцо и недобрым взглядом сверлила пришельцев. Аня испуганно покосилась на крышу дома: нет, через эту трубу фрау Цизениц не пролетит, ведьмы такие толстые не бывают.
Женщина едва кивнула в ответ на «Добрый вечер» и тут же, словно в знак привета, выплеснула у порога миску мыльной воды.
«Чего вам?» — недовольно спросила она.
«Мне надо поговорить с вашим мужем».
Вытирая руки дерюжным фартуком, фрау Цизениц толкнула локтем дверь, потом наклонилась к Ане: наверно, хотела-таки съесть. Аня испуганно прижалась к отцу. Правда, все ей тогда говорили, что она слишком худенькая, но все же девочка почувствовала облегчение, когда фрау Цизениц пробурчала:
«Да не съем я тебя».
Разговоры о Топи шли с тех самых пор, как Аня поселилась в Альтенштайне. То и дело слышалось «Топь» да «Топь». Находилась она совсем рядом с деревней, но в состав альтенштайнских земель не входила, а принадлежала городу Верану. В голодные послевоенные годы кое-кто еще пользовался городской привилегией и переплывал летом через озеро, чтобы накосить сенца козам и кроликам. Цизениц, как смотритель лугов, состоял у города на службе, работал на пароме, худо-бедно содержал в порядке луговые участки Топи, весной помаленьку известковал их. В ту пору у него, кажется, еще была упряжка, и он размечал делянки, проводил жеребьевку и взимал плату — правда, денег набиралось очень немного. Теперь же в Веране давно никто не держал коз, не переплывал озеро из-за пары охапок сена; луга и выгоны снова одичали, но городской казначей Верана, или как его там, по-прежнему начислял Цизеницу плату за службу, которая давно стала чистой формальностью. Впоследствии, как только заходила речь об этой нелепости, Цизениц, любивший пофилософствовать, заявлял: печально знаменитый бюрократизм может, дескать, иметь и приятные стороны, что доказывает случай с ним.
Но когда Друскат захотел использовать болотные луга для кооператива — стаду не хватало кормов, — Цизениц принял сторону бюрократов, стал вдруг неприветлив и завалил председателю дорогу. Тот, однако, был не из пугливых, во всяком случае, несмотря на все препоны, они с Аней добрались к дому паромщика. Теперь этого дома уже нет, в один прекрасный день Друскат велел снести халупу, и фрау Цизениц так и не простила ему изгнания из «рая». Когда они вошли в дом, та заставила себя быть приветливей, даже обмахнула дерюжным фартуком стулья, прежде чем предложить гостям сесть, и пролаяла супругу:
«К тебе».
Цизениц — маленький, тощий мужичонка с морщинистым лицом — съежился в углу дивана, глазки у него трусливо забегали: может, нечистая совесть мучила, может, жены боялся. Сама она не присела, грозно возвышаясь над столом во всей своей массивности.
Что же нужно председателю?
«Ну», — начал Друскат, потирая руки, как обычно, когда смущался или когда что-нибудь его забавляло. Он-де просто так в гости заглянул, давешняя пирушка-то у перевозчика закончилась недоразумением, и теперь он хочет поговорить с супругами трезво.
«Вот как».
Фрау Цизениц, по-видимому, слова Друската пришлись не по душе, она зло сощурилась. Что, опять собрался фарфор колотить? Друскат поднял обе руки: такое не повторится, нет, просто он любит природу, столько красивых мест видел по дороге сюда. Кругом островки травы среди разводий, кругом трава, ее можно бы употребить в дело, в кооперативе несчастным коровам кормов не хватает, а в Топи трава растет бесполезно — какая нелепость.
Уж не собирается ли он, раздраженно спросила толстуха, пригнать на болото стадо. Она прямо-таки ужаснулась: муженек-то ее, почитай, тридцать лет смотрит за лугами — «Старик, скажи хоть что-нибудь!» — и все это время никому в голову не приходило пасти на Топи коров, болото жуткое, коварное, так и норовит заграбастать очередную жертву.
Им нужно сено. Друскат сказал это совершенно безобидным тоном. Фрау Цизениц как-то странно засмеялась — почти беззвучно, смех сотрясал ее, казалось, она укачивает свой гигантский бюст, точно ребенка баюкает. Потом она подтолкнула супруга, и тот наконец объявил, что в трясине любая машина увязнет.
У них пока есть лошади. Когда Друскат с улыбкой сообщил об этом, фрау Цизениц тоже усмехнулась и наклонила голову, насколько позволял огромный двойной подбородок. Она лукаво заметила, что кооперативу, мол, здесь делать нечего. Топь-то городская, уж они, Цизеницы, знают: сами, чай, на службе у Верана.
Так вот разговор и продолжался еще некоторое время. Друскат давно разобрался, кто у Цизеницов в доме верховодит. Мужиком тут была жена, хотя ни одни брюки ей бы не налезли.
«Хотел бы я знать, как поступит веранский бургомистр, узнав, что вы получали деньги за работу, которой давно не занимаетесь. Это называется обман, и никто вас не спасет!» — сказал Друскат.
Фрау Цизениц пискнула, высморкалась в дерюжный фартук и запричитала: она-де так и знала, что с Цизеницом добром не кончится. Тот вскочил с дивана и хотел шмыгнуть к двери, но толстуха жена поймала его за воротник.
«Ну-ка, налей, — приказала она и спросила: — Вы ведь выпьете глоточек «Бэренфанга»[6], господин председатель?»
Друскат кивнул:
«Почему бы и нет?»
Цизениц сходил за рюмками и бутылкой. Теперь женщина наконец опустилась на стул. Удалось ей это только после основательных приготовлений. Она озабоченно смотрела на Друската, а тот сказал:
«Я бы мог, пожалуй, не поднимать шума, если смотритель лугов с этой минуты начнет работать на кооператив. Он знает все дороги, все тропки в Топи и, как никто, способен нам помочь. Нам нужна трава, необходимо использовать все возможности».
«А в остальном? — быстро спросила фрау Цизениц и недвусмысленно потерла друг о друга большой и указательный пальцы. — Как с оплатой?»
«По выработке!»
Фрау Цизениц пренебрежительно оглядела с головы до ног своего субтильного мужа:
«Господи, что же со мной будет?»
«Платить ему станем на общих основаниях, как любому члену кооператива».
«Да ведь они же ничего толком не зарабатывают. — Фрау Цизениц вздохнула. — Наливай», — устало сказала она тоном человека, смирившегося с судьбой.
Муж повиновался; ядовито поблескивающая маслянистая жидкость, булькая, наполнила рюмки.
«А малышке дадим печеньица, — громко воскликнула фрау Цизениц и хлопнула в ладоши. — Ну, старик, скоро ты там? Давай! — и закончила: — Будьте здоровы!»
Друскат чокнулся с хозяевами и храбро глотнул, на глаза у него навернулись слезы, тем не менее он еще раз учтиво подставил старухе свою рюмку.
«В кои-то веки нормальная работа для вашего мужа, — заметил он. — Не грех и обмыть».
Уж так она ему благодарна, твердила фрау Цизениц, заглядывая Друскату в глаза. Однако ее мужу перспектива регулярной работы явно не слишком улыбалась, и он с сомнением заметил:
«Не знаю. На Топи все идет прахом. В наших местах недаром издавна бытует присказка: не видать хозяину сена с Топи, разве что солнце в семь раз сильнее пригреет».
«Нынче как раз такой год».
Фрау Цизениц Друскат как будто убедил, она бросала на мужа грозные взгляды. Тот не рискнул противоречить. Она еще немного поговорила о видах на хорошую погоду и на прощание даже помахала им из-за забора.
Так Аня познакомилась с Цизеницами с перевоза, такими она их запомнила, но, возможно, эту историю рассказал ей отец. Во всяком случае, крестьяне из Альтенштайна с тех пор каждое лето выезжали на болото. Люди выбивались из сил, а окупалось это редко: озеро капризное, не раз оно внезапно поднималось и смывало сено, тогда лошади тащили в деревню пустые фуры. Природа будто и впрямь решила стать на сторону Цизеница. Хотя отвоеванных у Топи кормов и хватало на пару коз или кроликов, альтенштайнскому стаду этого было мало.