Захваченный красотой и мощью открывшихся просторов, Андреев, надеявшийся продолжить работу над «Солнцеворотом», на время забыл о всех замыслах. «Поэму сейчас не пишу: живу в глуши, в маленьком городишке Трубчевске, на реке Десне, – писал он брату. – Красота тут сказочная, и я только смотрю и слушаю. Очень далеко гуляю один. Жара, я черен, как уголь. Был на лесных озерах, куда еще прилетают лебеди»191.
В первое же лето он побывал на Неруссе, извилисто струящейся по лесам речке, впадающей в Десну под Трубчевском. В забытые времена она служила водным путем на Радогощь, Севск. Быстрая, затененная местами смыкающимися над ней ветвями, Нерусса завораживала неожиданностью поворотов. В те поры над ней еще встречались вековые дубы, безжалостно сведенные. Добрался он и до лебединых Жеренских озер, называвшихся Жеронскими. Их было три: Большое, Среднее и Малое Жерено. Но Малое уже и в те времена, наверное, начало умирать, зарастая. Ну а в XIX веке озера кишели рыбой.
До революции город ремесленников и торговцев, большей частью деревянный, украшенный садами, купеческими домами и восемью храмами, в 1930-е годы менялся мало. Хотя и в нем что-то строилось – хлебозавод, новая больница, проводились водопровод и электричество. Гордился тогда Трубчевск двумя учреждениями – Народным театром и Краеведческим музеем. Но год перелома наступил и для них. Театр – должен быть сугубо пролетарским, хотя в нем и ставили революционные пьесы, такие как «Федька-есаул» Ромашова о Гражданской войне, но за ней, бывало, следовал «Лекарь поневоле» Мольера. В музее – никаких икон и монастырских книг, никакого дворянского «хлама». Заведующим музеем местного края, как он тогда назывался, выгнав основателя, виновного в дворянском происхождении, как раз в 1930-м назначили неопытного энтузиаста Павла Николаевича Гоголева, бывшего почтового служащего, завалившего музей разнообразными экспонатами. Чего здесь только не было, но преобладали археологические древности – керамика неолита и раннего железного века. Ну а пришедшие после Гоголева, ушедшего в школьные учителя, временщики, растранжирив, что могли, сушили, как вспоминали старожилы, в музейных залах рыбацкие сети. Гоголева же в 1933-м арестовали и дали три года лагеря по делу организации, якобы собиравшейся «реставрировать строй дореволюционной России». В тот первый приезд вместе с Юрием Беклемишевым музей посетил и Даниил, познакомившийся с его заведующим.
2. Предзимье
Трубчевское лето кончилось, а московская осень возвращала в будни. Начавшаяся опубликованной 7 ноября 1929 года статьей вождя «Год великого перелома» коллективизация, как говаривал народ, «понаделала делов». Начало можно было видеть в трубчевской округе. Крестьяне в колхоз не хотели, в тех деревнях, рядом с которыми Андреев странничал, поголовно устраивались на работу в лесничества. Власти рапортовали о колхозах, любители ухватить чужое кулачили соседей. Ликвидация кулачества шла об руку с богоборчеством – церкви грабили, забирали под склады, жгли иконы, гнобили священников. На восток и на север двинулись с кулацкими семьями товарняки с оконцами, опутанными колючей проволокой. После появления к весне (2 марта 1930 года) другой сталинской статьи, «Головокружение от успехов», об «искривлении партийной линии», кое-кто попробовал выйти из колхозов. Но эшелоны с кулаками продолжали путь на восток и на север. «Перегибы» перешли на город. За ненадлежащее происхождение лишали избирательных прав, «вычищали» со службы, оставляли без хлебных карточек. Кампания шла с размахом, лишенцем одно время числился, к примеру, Станиславский.
За каждым углом и кустом отыскивались враги. Арестованный вместе с женой Алексей Федорович Лосев по воле следствия стал участником несуществующей контрреволюционной организации «Истинно православная церковь». Его чудом изданная «Диалектика мифа» вызвала вспышку ярости. Каганович с трибуны XVI съезда партии клеймил «философа-мракобеса». Лосеву дали десять лет, отправили на Беломорско-Балтийский канал. Не без лубянской ловкой подсказки ударил по «классовому врагу» Горький. В статье «О борьбе с природой», приведя среди прочих слова Лосева – «Спасение русского народа я представляю себе в виде “святой Руси”», – он заявил, что нечего делать в стране «людям, которые опоздали умереть, но уже гниют и заражают воздух запахом гниения».
Неизвестно, прочел ли Андреев «Диалектику мифа», но прочесть мог. Запрещенная книга частично уцелела, в Москве ее читали. Но главное в том, что, увлеченный восточными мифологиями, соседствовавшими в его представлениях с образами Святой Руси, он пришел к пониманию мифа как особой реальности, родственному взглядам Лосева. Отсюда вырос метаисторический метод, описанный в «Розе Мира».
Статья Горького, опубликованная 12 декабря 1931 года сразу в «Правде» и в «Известиях», антирелигиозным пафосом не могла не возмутить крестника. Если он и не прочел этой статьи, то слышал горьковскую фразу: «Если враг не сдается – его уничтожают». «Материалы» о врагах и вредителях писателю присылал сам Сталин.
14 мая 1931 года Горький вновь приехал в СССР. Встреча с толпами народа, оркестрами, речами входила в планы приручения «буревестника». Окончательно Горький вернулся в следующем году, и опять его встретили с ритуальной торжественностью. «Буревестник» попал в расставленные сети и, даже понимая это, ничего не мог поделать.
Даниил Андреев, как и его отец когда-то, с крестным разошелся. О «триумфальном» приезде Горького написал с беспощадной прямотой:
Шагал он к роскошной машине
Меж стройных шеренг ГПУ.
Все видел. Все понял. Все ведал.
Не знал? обманулся?.. Не верь:
За сладость учительства предал
И продал свой дар…
Врагами власти стали недавние союзники и та русская интеллигенция разнообразных взглядов, что совсем недавно, казалось, находилась в одном лагере с Горьким. К ней принадлежал старинный приятель Доброва – Павел Николаевич Малянтович. Последний министр юстиции Временного правительства, к тому же, на свое несчастье, подписывавший указ об аресте Ленина, для советских властей был затаившимся врагом. Старого адвоката не только «вычистили» из адвокатуры, но и арестовали, приговорив к десяти годам лагеря за давнюю принадлежность к Центральному бюро меньшевиков. На защиту соратника и друга встал Муравьев, используя знакомства среди советских вождей. Их он защищал до революции. А защищал он многих, например Каменева, Сольца, тогдашнего председателя Совнаркома Рыкова.
20 мая 1931 года коллегия ОГПУ Малянтовича освободила. Его черед придет: в 1937-м новый арест, в 1940-м расстрел. Все это обсуждалось у Добровых и стало в подробностях известно Даниилу, часто бывавшему и в Чистом переулке у Муравьевых, и, пусть изредка, на Зубовском бульваре у старшего Малянтовича. Во время допросов на Лубянке следователи вспомнили и Малянтовичей, заставив Андреева подписать протокол со следующим признанием: «Еще в годы революции на квартире у Доброва… постоянно проходили сборища врагов советской власти. Бывшие министры Временного правительства Малянтович Павел и Малянтович Владимир, бывший председатель чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства Муравьев, бывший московский градоначальник Лидов192 были постоянными участниками этих сборищ»193.
Признания получены просто. Андрееву предъявили выписку из давнишних показаний сына Малянтовича – Владимира Павловича, где речь шла о некой антисоветской организации. Сына заставили дать показания на отца. Вот что тот подписал:
«В конце 1932 года в квартире моего отца Малянтович П. Н. <…> собрались: я – Малянтович В. П., мой брат Малянтович Георгий Павлович – б. офицер царской армии и мой дядя Малянтович Владимир Николаевич – б. товарищ министра почт и телеграфа при Временном правительстве. В беседе на политические темы мой отец информировал присутствовавших о том, что в Москве существует нелегальная контрреволюционная организация, возглавляемая так называемым “Народно-демократическим центром”, в состав которого вошел и он сам, <…> что цели и задачи организации сводятся к развертыванию активной нелегальной деятельности, направленной к подготовке государственного переворота, свержению советской власти и установлению взамен советского строя новой государственной власти во главе с правительством “народно-демократического центра”»194.
Конечно, выбило следствие и показания о террористических намерениях. Пусть никакого «Народно-демократического центра» в 1932 году не существовало, ясно, что старая демократическая интеллигенция сталинского режима принять не могла.
3. Космическое сознание
В Трубчевском районе раскулачивание по-настоящему развернулось в 1931 году. Весной, в мае, в Трубчевске стала выходить газета «Сталинский клич», призывавшая: «Ударим по кулакам и их агентам». Но Андреев уходил туда, где злоба дня заслонялась зеленым простором. Нерусса, несколько выше ее впадающая в Десну Навля – у этих сказочно чистых рек, по их лесистым поймам с берегами, то гривисто приподнятыми, то болотистыми, то открывающимися покосными раздольями, он чаще всего и странствовал. В «Розе Мира» он рассказывает: «Это были уходы на целый день, от зари до заката, или на три-четыре дня вместе с ночевками – в леса, в блуждания по проселочным дорогам и полевым стежкам, через луга, лесничества, деревни, фермы, через медленные речные перевозы, со случайными встречами и непринужденными беседами, с ночлегами – то у костра над рекой, то на поляне, то в стогу, то где-нибудь на деревенском сеновале». Загорелый и обветренный, искусанный комарами, усталый, он возвращался в городок – «несколько дней отдыха и слушания крика петухов, шелеста вершин да голосов ребят и хозяев, чтение спокойных, глубоких и чистых книг – и снова уход в такое вот бродяжничество».
Андреев, видимо, уже тогда останавливался у одинокой старушки – Марфы Федоровны Шавшиной. Ее бревенчатый домок под тесовой крышей тремя окнами выходил на улицу Севскую. На задах небольшой сад-огород. Жила она одна. До революции стирала трубчевским купцам белье. А теперь сдавала горенку и подторговывала. Почти восьмидесятилетнюю бойкую старуху, не умевшую ни читать, ни писать, соседи за глаза называли «темной Машебихой». Недалеко высилась пожарная каланча, и раскатистый удар билом означал, что наступил полдень.