310. Ее показаний (как они получены и в какие формулировки облечены старшим оперуполномоченным НКВД Гришуновым – это иное дело) было достаточно для ареста не только Галядкина. На вопрос, «в присутствии кого Галядкин А. Д. высказывал антисоветские настроения», – допрашиваемая отвечала, что тот высказывал их «в присутствии своих родителей, которые его в этом поддерживали, и близких друзей. Особенно близким человеком моему мужу были – сын священника Александр Ивановский и сын писателя Андреева, которые сочувствовали моему мужу и сами выступали с антисоветскими взглядами»311.
Выбили показания на друзей и у самого Галядкина. Об Андрееве расспрашивали особенно подробно. Вот протокол допроса от 5 марта 1941 года:
«ВОПРОС: Когда вы последний раз встречались с Андреевым?
ОТВЕТ: Последний раз я с ним встречался летом 1939 г. Он приезжал ко мне в с. Никольское.
ВОПРОС: Для чего он был у вас в с. Никольском?
ОТВЕТ: Он приезжал в один из выходных дней просто провести свободное время.
ВОПРОС: Что вам известно о политических взглядах Андреева?
ОТВЕТ: Из неоднократных разговоров, которые у меня были с Андреевым, мне известно, что по своим политическим взглядам и убеждениям [он] является человеком антисоветским.
ВОПРОС: Вы с Андреевым были связаны по антисоветской работе?
ОТВЕТ: По антисоветской работе я с Андреевым связан не был»312.
На допросе 10 марта давление на Галядкина усилено, показания на «сообщников» получены:
«ВОПРОС: Вы продолжаете быть неискренним и скрываете как свою преступную работу, а также и своих соучастников. Предлагаем рассказать об этом…
ОТВЕТ: Я также не намерен скрывать что-либо о своей преступной работе и честно заявляю, что не только проводил контрреволюционную агитацию против мероприятий советской власти, но писал статьи и очерки, в которых протаскивал антисоветские взгляды, в целях распространения которых я устанавливал связь с людьми антисоветскими и всецело разделявшими мои взгляды.
ВОПРОС: Кто эти лица? Назовите их.
ОТВЕТ:…Андреев Даниил Леонидович… Ивановский Александр Михайлович… Усова Мария Васильевна. Все эти лица очень религиозные и люди антисоветские.
ВОПРОС: В чем состояла антисоветская связь с ними?
ОТВЕТ: Кроме антисоветских разговоров, которые у меня были с ними, я им читал свои очерки и статьи, где излагал враждебные советской власти идеологические взгляды. Эти очерки ими охотно и с одобрением выслушивались…»313
Андреев давно состоял на особом учете, информацию о нем собирали впрок, и запротоколированные показания готовились как юридические основания для будущего «дела». Признаний Галядкина о том, кому он читал свои писания, для этого было достаточно. Главное – правильно сформулировать показания. Следователи Князьков, Меркулов, чьи подписи стоят под протоколами, делали это старательно.
11. Смерть доктора Доброва
Январь 1941 года Андреев был занят оформительской работой, как всегда, срочной. В письме Глебу Смирнову он просит назначенную встречу перенести «на любое число после 25-го», добавляя: «Очень я соскучился – моя жизнь в последние месяцы не дает возможности никого видеть, а я не создан для такого отшельничества!»314 Кроме трудов ради хлеба насущного он в эту зиму много писал. Не только роман. Закончил автобиографические записки «Детство и молодость (1909–1940)», писавшиеся давно, исподволь. И снова, вытеснявшиеся прозой, после затяжных пауз пришли стихи. Дописывался давно начатый – еще в 1928-м – цикл «Катакомбы».
Пасха в 1941 году пришлась на 20 апреля. Как всегда, в столовой на черном рояле краснелись в овсе крашеные яйца, на столе высился кулич. Но Пасхальная неделя для Добровых стала похоронной. 23 апреля в 10 утра умер Филипп Александрович. Умер в одночасье, от удара, после приема больного отправившись вымыть руки. «Помню, как Елиз<авета> Мих<айловна>, хватившись его, искала его по всей квартире, – вспоминала соседка. – <…> Несли его по коридору в комнату Дани, где он вскоре и умер. Служили панихиду дома. Все наше переднее и даже часть Малого Левшинского переулка была полна людьми – его больными, очень любившими Филиппа Александровича, и людьми, близкими его семье. Все стояли с зажженными свечами и пели “Христос Воскресе” <…> Мы, все жильцы, единодушно с Елизаветой Михайловной стояли у его гроба. <…> Помню, когда хоронили Фил<иппа> Алекс<андровича> на Новодевичьем кладбище, как радовалась Елизавета Михайловна, что рядом с его могилой растет куст сирени»315.
Отпевали доктора в приемной, где он столько лет принимал больных. В доме не только входная дверь, но и все окна были открыты; народ толпился и под ними. Ивашев-Мусатов жалел: собирался, но так и не написал портрет Доброва. Теперь нарисовал его в гробу. «…Получился изумительный рисунок. Какое было лицо у Филиппа Александровича! Оно просто светилось»316, – вспоминала стоявшая рядом Алла Александровна.
Присутствовала и Татьяна Усова, уже считавшая себя женой Даниила. Ее младшая сестра писала о докторе:
«Как-то, будучи у Дани, Таня услышала из другой комнаты через коридор звуки рояля.
– Кто это играет?
– Дядя.
– А что это он играет?
– Он импровизирует.
Филипп Александрович сказал:
– Музыка – это стихия, без которой невозможно существование моей души.
Ради того, чтобы прочитать древних авторов в подлинниках, он уже в преклонном возрасте выучил греческий язык.
Как-то он был у больного недалеко от Никитских ворот и зашел к нам. Он был уже глубокий старик, и у него было больное сердце. Мы жили на втором этаже, и все же заметна была сильная одышка, когда он вошел. А большинство же его пациентов жили в старых домах без лифтов, и многие еще выше, чем мы.
– Филипп Александрович, ведь вам уже слишком трудно при таком сердце взбираться по лестницам!
– Ничего, мы, старая гвардия, умираем стоя!
<…> На похороны съехалось много людей, частью даже никому из семьи не знакомых. И выяснилось, что Филипп Александрович многим помогал, чего даже жена его не знала»317.
Позже, когда началось «дело» Андреева, следствие охарактеризовало доктора как монархиста, утверждая: на квартире его «в первые годы после революции собирались монархисты, меньшевики и другие вражеские элементы, которые обсуждали активные меры борьбы с советской властью»318. Один из следователей заметил: «Этого вашего доктора первым надо было пристроить в наши места…»
С его кончиной семейству жить стало еще трудней. В мае Даниил забежал к Тарасовым. «Принес три бокала – образцы хрустального сервиза для вина. Загнала его необходимость как можно скорее обменять эти остатки прежнего благополучия семьи на сумму, которая дала бы возможность прокормиться в течение месяца. В романтическом восприятии жизни и сердца человеческого рассчитывал, что Алла, зная острую нужду в их доме и болезнь Александра Викторовича, который мог бы приискать какую-нибудь работу, бросится ему навстречу и растроганно, сочувственно-радостно вынесет тут же и вложит ему в руку 1000 рублей (так в скупочной оценили хрусталь). Этого не случилось. И Даниил подхватил чемоданчик с сервизом и унесся»319, – сочувственно писала в дневнике баба Вава.
Перед началом войны в Москве появилась Татьяна Морозова, остановившись у их одноклассницы Екатерины Боковой. Она с дочерьми на лето ехала в деревню Филипповскую, к родителям мужа. Они увиделись. Ее огорчил его «скверный вид». Она писала о встрече одноклассников, кисовцев: «Один вечер собрались у Кати Даня, Галя, Тамара, Борис и я… Даниил в тот вечер беседовал с моими девочками, которые прилипли к нему, они ему понравились настолько, что ему захотелось приехать к нам в деревню. Жаль только, что с Даниилом как следует поговорить не удалось…»320
12. «Германцы»
Коваленский, в 1940 году удивлявшийся немецким победам, считал, что немцы ведут борьбу за крылатость европейского духа против материалистического сознания, господствующего в СССР, против мирового мещанства Америки и Англии и рано или поздно столкнутся со сталинской тиранией. К сообщениям о зверствах фашистов, как и многие, относился недоверчиво. Советская пропаганда давала обратный эффект, рождая не только невероятные слухи, но и мифы. В долгий мир СССР с Германией Гитлера, несмотря на договор о ненападении, мало кто верил.
Андреев войну предчувствовал и пытался «за грядущими войнами / Смысл разглядеть надмирный». В 1937-м писал:
Войн, невероятных, как бред,
Землетрясений, смут
В тусклом болоте будничных лет
Выросшие – не ждут…
Жди. Берегись. Убежища нет
От крадущихся минут.
В его библиотеке была, следует полагать, внимательно прочитанная книга польского генерала Сикорского «Будущая война»321, написанная в 1934-м, в русском переводе изданная в 1936-м. Генерал делал вывод, что война не за горами, что она будет всеобщей и для стран, в нее вовлеченных, станет «вопросом жизни и смерти», что малейшие упущения в подготовке к обороне приведут «к неминуемой гибели»322. Главным виновником войны предполагалась Германия. Сикорский цитирует «Мою борьбу» Гитлера, его слова о грядущем господстве германской империи на земном шаре. Фюрер называл пацифистов «слепыми» и «плаксивыми», говорил о победном мече «властвующей нации», стремящейся завоевать мир «во имя интересов внешней культуры». Книга Сикорского о близкой войне помогала представить ее приближение. В апокалипсических стихах Андреева 1937 года воздух не только расстрельных ночей, но и ожидание войны. В 1941-м, видимо до ее начала, он писал, ожидая, когда «засвищет свинцовая вьюга»: «Учи же меня! Всенародным ненастьем…»
Судя по одному из «Протоколов допроса», следствие заставило Андреева признаться в том, что он «в 1941 году знал о существовании антисоветской организации, ставившей своей целью захват власти». Следователи обвиняли его в связях с неведомой организацией. Обвинение основывалось на знакомстве с Малютиным, и хотя доверять протоколу, ведшемуся майором МГБ Кулыгиным, а тем более его формулировкам нельзя, но разговоры с Малютиным действительно происходили, и отношение к войне в ее первые дни могло быть не таким, каким стало через несколько месяцев.