«СКОРОДУМОВА и ее муж КЕМНИЦ – немец по национальности – с восхищением отзывались о порядках в Германии, превозносили Гитлера и его фашистскую партию и утверждали, что именно фашистская Германия явится освободительницей России от большевиков. СКОРОДУМОВА-КЕМНИЦ заявляла, что когда Германия нападет на СССР, то с советской властью все будет покончено».
После этого признания сюжет стал прорисовываться чуть подробнее:
«ВОПРОС: – И поэтому, когда Германия напала на Советский Союз, вы стали спешно готовить своих сообщников для перехода на службу к немцам?
ОТВЕТ: – Да, вторжение фашистской армии в Советский Союз все участники нашей антисоветской группы встретили с большой радостью и надеждой на скорое падение советской власти.
Я, не сомневаясь в победе германской армии, радовался, что сбываются мои долгожданные мечты, когда смогу принять непосредственное участие в свержении советской власти и создании вместе с немецкими оккупантами новых порядков в стране. <…>
С КОВАЛЕНСКИМ, ВАСИЛЕНКО, ИВАШЕВЫМ-МУСАТОВЫМ и УСОВОЙ мы договорились, что после занятия Москвы немцами сами пойдем к оккупационным властям и предложим им свои услуги.
ВОПРОС: – Какую предательскую деятельность вы собирались вести на стороне немцев?
ОТВЕТ: – Мы считали, что немцы используют нас в области пропаганды, где мы сумеем помочь вести борьбу с советской идеологией и привить населению новые взгляды, угодные немецким оккупантам. Наши взгляды и взгляды немецких оккупантов, как мы считали, едины.
Лично я готов был занять по указке немцев любой пост и выполнять их поручения. Для того, чтобы угодить гитлеровцам и снискать их доверие, я подготовил свою антисоветскую поэму “Германцы”, специально посвященную немцам, и усиленно работал над окончанием антисоветского романа “Странники ночи”, с тем чтобы с приходом их в Москву издать эти произведения.
Однако наши надежды на приход немцев в Москву не оправдались, что вызвало у нас немалую растерянность.
Не успев еще сориентироваться в этой обстановке и наметить какие-либо другие мероприятия для борьбы с советской властью, я был в 1942 году призван в армию и отправлен на фронт.
ВОПРОС: – Где и продолжали вести вражескую деятельность?
ОТВЕТ: – Нет, за время службы в Советской Армии я сделать что-либо в этом направлении не смог. <…>
Оставаясь непримиримым врагом советской власти, я на время притаился, но связи со своими сообщниками в Москве не порывал, рассчитывая вернуться в Москву и возобновить вражескую деятельность.
ВОПРОС: – Такая возможность вам представилась?
ОТВЕТ: – Да. Уволившись летом 1945 года по болезни из армии и возвратившись в Москву, я вновь установил связь с участниками нашей антисоветской группы КОВАЛЕНСКИМ, ДОБРОВЫМ, ДОБРОВОЙ, ВАСИЛЕНКО, ИВАШЕВЫМ-МУСАТОВЫМ, МАТВЕЕВЫМ, ДОБРОВОЛЬСКИМ-ТРИШАТОВЫМ и ИВАНОВСКИМ».
Как немец Кемниц во время войны был выслан из Москвы и жил с женой в Пензе. Белоусов с женой уехал с заводом на Урал. Но и они, оказывается, поддерживали с Андреевым агентурную связь и продолжали «оставаться активными врагами советской власти, с той разницей, что после поражения Германии они переориентировались на англо-американцев». Шел 1948 год, началась холодная война. И Андреев, согласно протоколу допроса, признался:
«На сборищах, которые возобновились у меня на квартире, КОВАЛЕНСКИЙ, ВАСИЛЕНКО и другие заявляли, что Англия и США заставят Советское правительство пойти на коренные преобразования вплоть до введения частной собственности, свободной торговли, роспуска колхозов и создания многопартийного демократического правительства.
Они утверждали, что Советский Союз вышел из войны с Германией настолько экономически ослабленным и обескровленным в военном отношении, что не сможет противостоять этим требованиям американцев.
Я держался другого мнения и доказывал им, что Советское правительство не пойдет ни на какие уступки и что его надо свергать насильственным путем, и поэтому Англия и США вынуждены будут начать войну против Советского Союза».
Отсюда следовал второй сюжет – связь подполья с заграницей. И тут следствие действовало уверенно. Вначале добились признания в том, что группа в ожидании новой войны против СССР, которую вот-вот начнут Англия и США, решила продолжать вражескую работу. В протоколах эта тема вначале звучала обобщенно:
«В беседе со своей женой АНДРЕЕВОЙ в конце 1946 года я заявил ей, что если во время войны США против СССР в Москве начнутся волнения, то я первым ворвусь в Кремль и убью Сталина. АНДРЕЕВА поддержала меня и заявила, что готова действовать вместе со мной.
Однако должен признать, что в последнее время я стал задумываться над тем, что за границей мне представились бы большие возможности для вражеской деятельности против Советского Союза. Я считал, что там я сумел бы издать свои антисоветские произведения, над которыми работал в течение многих лет, и мог бы активно выступать с пропагандой против Советского Союза».
Но этого допрашивавшим оказалось мало, и его заставляют говорить дальше, продиктовав ответ и требуя художественных подробностей: «Вы не только задумывались, но и предпринимали меры к побегу за границу. Договаривайте до конца».
«ОТВЕТ: – Это верно. В конце 1946 года я намеревался вместе со своей женой АНДРЕЕВОЙ пойти в американское посольство в Москве и, выдав себя за противника существующего в СССР государственного строя, попросить у американцев убежища в расчете при их содействии перебраться за границу.
Обсудив детально наш замысел, мы с АНДРЕЕВОЙ пришли к выводу, что осуществить его очень трудно, так как мы наверняка будем выслежены и арестованы.
Отказавшись от этой мысли, мы решили бежать через кавказскую границу в Турцию, а оттуда пробраться в Париж. К разработке нашего плана побега за границу мы с АНДРЕЕВОЙ привлекли участника нашей антисоветской группы МАТВЕЕВА, который, являясь географом, хорошо знал советско-турецкую границу»467.
Хотя попытку убежать через американское посольство, по замечанию допрашиваемого, можно было обсуждать лишь «в юмористическом разрезе», а планы уехать в Батум и «с помощью контрабандистов» перейти турецкую границу могли показаться Матвееву только неумной шуткой, следствие упорно выясняло детали преступных замыслов. Тем более что в «Странниках ночи» о проектах бегства за границу говорилось в главах, посвященных архитектору Моргенштерну.
«ВОПРОС: – Почему именно в Париж вы намеревались бежать?
ОТВЕТ: – В Париже проживает мой брат писатель АНДРЕЕВ Вадим Леонидович, который в годы Гражданской войны вместе с белогвардейцами бежал за границу.
При помощи брата я намеревался завязать необходимые знакомства, издать свои антисоветские произведения и продолжать активную борьбу против Советского Союза.
Вот все, что я мог показать о своей вражеской работе.
ВОПРОС: – Нет, это не все. Вы еще не показали о своей связи с иностранными разведками и не назвали лиц, которые направляли вашу вражескую деятельность. Об этом вы еще будете допрашиваться»468.
Вскоре ему предъявили неназванных лиц. Это были Александр Александрович Угримов с женой, Ириной Николаевной, старшей дочерью Муравьева. В конце 1947 года Угримова, участника Сопротивления, советско-патриотически настроенного, выслали из Франции на родину. После всех перипетий в марте 1948-го он приехал в Москву и получил направление на работу в Саратов. Семья последовала за ним и 1 мая на теплоходе «Россия» вместе с другими репатриантами прибыла в Одессу. Через две недели, 15 июня, в Саратове Угримова арестовали. Тещу и жену, едва успевших распаковать чемоданы, взяли на даче на Николиной Горе, а в Москве ее сестру. Через недолгое время после ареста Угримов из Лубянки, как и все подельники Андреева, переведенный в Лефортово, стал понимать, чего от него требуют следователи. «В двух словах, – пишет он, – это сводилось к следующему: Даниил Андреев здесь – крупный террорист; Вадим Андреев там – крупный агент американской и английской разведок; а я, также агент, приехал, чтобы установить связь между ними, и для этой цели меня и заслали в СССР под видом высылки»469.
Занимавшийся делом Угримова следователь по фамилии Седов с недобрым белесым лицом добивался признаний в «шпионской и диверсантской деятельности». Допросы шли почти ежедневно. Однажды Седов, по определению подследственного, бессовестный и злобный, но выдрессированный пес, избил его резиновой палкой так, что, вернувшись под утро в камеру с черной, ставшей сплошным кровоподтеком спиной, он мог лечь только на живот. На одном из допросов, попав в кабинет Леонова, Угримов увидел справа диван, накрытый белой простыней. Поймав его взгляд, Леонов, усмехаясь, сказал: «Это после вчерашнего. Да, мы гуманны, очень гуманны, но всему есть предел, и мы принуждены будем применять к вам жесткие меры…»470
Другим зарубежным связным попытались сделать Фатюкова, привозившего в 1945-м письмо от Вадима Андреева. Но главным обвинением оставался террор, чем-то серьезным подкрепить связи Даниила Андреева и его друзей с заграницей не удавалось.
9. Террористы
«Абакумов в пути наверх готов уничтожить любого», – доносил Сталину на своего недоброжелателя, назначенного в мае 1946 года министром госбезопасности, замнаркома внутренних дел Серов. Серов не догадывался, что вождю это качество министра на руку. Но Абакумову успокаиваться не приходилось. За последний год ни об одном серьезном умысле покушения на хозяина министерство не сообщило. Разоблачение в 1946-м на Ставрополье группы «Союз борьбы за свободу», состоявшей из нескольких двадцатилетних комсомольцев и ученика 9-го класса, или американских шпионов, вроде литературоведа Сучкова, вряд ли относилось к существенным достижениям. Поэтому делу Андреева на Лубянке придавали особое значение. Одним из его режиссеров был полковник Комаров. Алла Александровна запомнила его как человека «крупного, плотного, тяжелого, черного, с тяжелыми черными глазами»