496.
«Статья была – террор, – рассказывал Василенко. – И всех нас хотели расстрелять. Я ведь даже ждал расстрела, четырнадцать дней сидя в одиночке. Следователь сказал: “Вас расстреляют”.
И когда ко мне входили в камеру ночью, было страшно. Очень страшно. Они входили втроем, вчетвером, приказывали: “Встать!” Я вскакивал.
“Повернуться спиной!” И молча за мной стояли. Я знал, что они стреляют в затылок.
Чувства страшные. Это знал Достоевский, он стоял на эшафоте. Правда, один раз… А я? Ну, я был обыкновенный человечек. Я стоял и шептал: “Господи, Боже, помилуй меня!”
Потом они так же молча уходили»497.
Издевательство? Нет, продуманный способ сломить волю измученных многомесячным следствием. Через месяц после ареста Андреевых, 26 мая 1947 года, вышел указ «Об отмене смертной казни», она заменялась «в мирное время» 25-летним сроком. Указ действовал до 12 января 1950 года, когда высшую меру восстановили. Им, тем, кто выжил, повезло.
Лисицына позже утверждала, что видела резолюцию: «Судить особым совещанием. И. Сталин»498.
30 октября 1948 года всем участникам «группы» Андреева зачитали постановление. Особым совещанием при МГБ СССР «глава группы» был осужден по статьям УК 19-58-8, 58–10 часть 2, 58–11 УК РСФСР. В постановлении говорилось: «Андреева Даниила Леонидовича, за участие в антисоветской группе, антисоветскую агитацию и террористические намерения заключить в тюрьму сроком на двадцать пять лет, считая срок с 23 апреля 1947 года. Имущество конфисковать».
Вместе с ним приговорили девятнадцать человек родственников и друзей. В тюрьму, как главного преступника, отправили только Андреева. Остальных приговорили к заключению в ИТЛ. Двадцать пять лет с конфискацией получили Андреева, Василенко, Добров, Доброва, Ивашев-Мусатов, Коваленский, Скородумова-Кемниц, Шелякин. По десять лет – Арманд, Белоусов, Волкова, Добровольский, Ивановский, Кемниц, Лисицына, Матвеев, Усова, Хандожевская, Шепелев. Они, говорилось в обвинительном заключении, признаны виновными в том, что являлись участниками антисоветской террористической группы, созданной и возглавляемой Андреевым, участвовали в сборищах, им проводимых, «на которых высказывали свое враждебное отношение к Советской власти и руководителям Советского государства; распространяли злобную клевету о советской действительности, выступали против мероприятий ВКП(б) и Советского Правительства и среди своего окружения вели вражескую агитацию».
Осужденных приводили по одному в небольшой кабинет и там каждому в отдельности зачитывали приговор. Они не все были друг с другом знакомы, и никто не знал: сколько всего приговоренных по делу. Среди привлеченных оказались, насколько известно, еще сослуживцы Андреева по госпиталю Цаплин и Амуров, художник Федор Константинов, Игнат Александрович и Мария Александровна Желобовские… Желобовские получили по восемь лет. Мужа увезли в Соликамск, жену в Чувашию. Наталью Васильевну, жену Ивашева-Мусатова, из следственной тюрьмы отправили в Казанскую психушку. Но в постановлении ОСО эти фамилии не значились. Их со «Странниками ночи» не связали.
Алла Александровна свидетельствовала: «Прочли приговор. Было три реакции. Я слышала, как кричала двоюродная сестра Даниила, услышав приговор: 25 лет. Я же никак не могла понять. Читал приговор какой-то ужасно противный тип. Я как-то совсем сразу не могла понять, о чем речь: “Я что, правильно слышу?” Он этак резко: “Правильно слышите” – и раздельно по слогам: “25 лет лагерей и 5 лет ссылки”. Я ему: “Перечитайте еще раз”. Вот так вот. А Даниил мне потом рассказывал, как он реагировал. И я знаю, что точно, это правда. Он рассмеялся. “Они воображают, – думал он, – что они продержатся 25 лет”. <…> И где-то он был прав, а если по большому счету, то и во всем был прав. Ведь у Бога времени нашего нету».
Часть десятаяВладимирская тюрьма. 1949–1954
1. Централ
Каждый из осужденных последовал своим гулаговским путем. Андреева, Добров, Коваленские, Арманд, Добровольский, Ивановский, Лисицына499 – в Дубровлаг в Мордовию. Василенко и Шелякин – в Инту, где однодельцы наконец познакомились. Туда же угодила Волкова. Калецкая – в лагерь под Воркутой. Усова – в тайшетские лагеря. Скородумова-Кемниц – в казахстанский Степлаг, в Кенгир. Ее муж, Белоусов и Ивашев-Мусатов попали в Марфинскую «шарашку». Андреев 27 ноября 1948 года прибыл во Владимирскую тюрьму № 2.
Владимирка в пешие времена – всеизвестная каторжная дорога из Москвы в Сибирь. Андреева провезли проложенным рядом с полузабытой Владимиркой железнодорожным путем, из вагонзака пересадили в «воронок» и высадили у дверей тюремного корпуса. Предыстория Владимирского централа, равнодушно принявшего очередного узника, – рабочий дом при Екатерине II, арестантская рота при Николае I, исправительно-арестантское отделение при Александре II. В каторжный централ тюрьма, переполненная политическими, превратилась в 1906 году. К тому времени в ней построили два новых корпуса. Весной 1918 года по случаю революции и бедности централ почти прикрыли, но уже в начале 1921-го он превратился в политизолятор. Сюда вслед за контрреволюционерами, белогвардейцами вновь последовали революционеры – эсеры, анархисты, меньшевики. Потом – священнослужители, троцкисты-бухаринцы, вредители, шпионы и прочие «враги народа». В конце 1920-х централ стал тюрьмой особого назначения ОГПУ. В 1938-м, при Ежове, достроили новый тюремный корпус, заключенных прибавилось. Большие, чересчур светлые окна в «царском» корпусе наполовину заложили кирпичом, в остальных прикрыли «намордниками», чтобы заключенные не видели неба. Второй раз тюрьму расширили в 1948-м, перед поступлением туда Андреева.
Тюрьма обнесена трехметровой кирпичной стеной и рядами колючей проволоки. На вышках часовые, по ночам горят прожектора. С одной стороны тюрьме соседствовала старая больница, с другой – кладбище с уцелевшей, действующей церковкой. Не слишком далеко на городской площади застыл памятник Фрунзе, когда-то безуспешно пытавшемуся бежать из централа.
В нем четыре корпуса.
Первым считался новопостроенный.
Второй, из темно-красного кирпича, сооруженный по американскому проекту, называли «больничным». На первом этаже корпуса находились камеры, где сидели номерные заключенные, на втором – психически больные и туберкулезники, на третьем – временно больные, на четвертом – располагались врачебные кабинеты, «медчасть». «Больничные» камеры небольшие, на двух человек, режим здесь считался помягче.
В третьем – четыре этажа, прямоугольные ряды окон, некоторые на треть заложены кирпичом. В нем и сидел Даниил Андреев.
В четвертом, самом старом, «польском» – в нем содержали участников Польского восстания (1863–1864) – клуб, устроенный в помещении бывшей тюремной церкви, и библиотека (тут на третьем этаже в хрущевские времена под фамилией Васильев отсиживал срок Василий Сталин). Старые царские корпуса, по свидетельствам зэков, были теплее, чем новые – холодные и сырые.
После войны здесь во множестве появились пленные немцы и японцы – генералы и офицеры. Больше двухсот немецких офицеров, из генералитета – генерал-фельдмаршал Эвальд Клейст, последний комендант Берлина генерал Гельмут Вейдлинг, руководители разведки и контрразведки Ганс Пиккенброк и Франц Бентивеньи, начальник личной охраны Гитлера Иоганн Раттенхубер… Так что Андреев насмотрелся в тюрьме на немцев и признавался, что они его очень разочаровали.
Содержались в тюрьме и другие иностранцы, а еще – «номерные заключенные». Они не просто числились без имен и фамилий, не известных никому, кроме начальника тюрьмы, – сам факт их нахождения здесь являлся государственной тайной. Среди них – бывшие министры Литвы и Латвии, родственники Надежды Аллилуевой, брат Орджоникидзе. Сидел под номером 29 бывший бургомистр Смоленска Меньшагин, засекреченный потому, что кое-что знал о катынском расстреле. В 1950-е, по смутным слухам, Рауль Валленберг. Сидели здесь русские эмигранты из Югославии, Чехии, Харбина. Сидели убийцы-рецидивисты и сектанты, известные артисты и крупные партийцы. Позже – высокопоставленные сотрудники Берии. Много знаменитостей – от Лидии Руслановой до Яноша Кадара.
Не все заключенные выдерживали тюрьму – умирали. В одиночках, случалось, сходили с ума.
У всех выходивших на свободу брали подписку о неразглашении условий тюремного режима. Режим этот, по воспоминаниям узников, начал улучшаться после смерти Сталина и с 1954-го до 1958 года считался вполне сносным. В 1953 году Владимирскую тюрьму передали из МГБ в МВД. Лагерники, сюда попадавшие, в те годы называли ее «курортом». Но все равно режим в тюрьме, подчинявшейся Москве, отличался строгостью, даже жестокостью. Тюремщики говорили, что они действуют по инструкции. Но среди них были злые и добрые, садистски мелочные и снисходительные. Генерал Куприянов, сидевший по «ленинградскому делу», возмущался тюремщиком по прозвищу карцер-майор: «Надо только представить, как эта плюгавая обезьяна в погонах майора МВД кричит, брызжет слюной, угрожает карцером, обзывает академика за то, что он, г. майор, обнаружил пыль на карнизе шкафа». Но до этого майора, оказывается, «был другой, еще злее, он вытаскивал з/к в коридор за шиворот и там избивал»500.
Кормили плохо, все время хотелось есть. Получив в свои миски из кормушки обед, садились за голый деревянный стол и молча ели. Обед – жидкий суп, бывало, что с рыбой или килькой, и каша, иногда вместо каши картошка. На третье – чайник кипятку. Полагалось 13 граммов жиров в сутки на заключенного. Поймать жиринку в супе – редкая удача. Пайка черного хлеба – 500–550 граммов на день. У кого водились деньги, пользовались тюремным ларьком. Но и тут действовали ограничения. Два раза в год разрешалось получать посылки.
Обязательные прогулки – после завтрака, по часу. Двадцать минут заставляли маршировать. Одно время заключенные гуляли «на небесах» – на крыше, куда доносился уличный шум и откуда были видны большие часы. Потом прогулки стали проходить между стенами, в глубоком каменном колодце. Зимой, в двадцати-, а то и тридцатиградусные морозы прогулки делались мучением – в ветхих бушлатах, надетых на грубую хлопчатобумажную тюремную робу, вначале темно-синюю, потом каторжно-полосатую. Шарфов и рукавиц не положено. В камерах не отогреться: меньше 13 градусов. (Свидетельство 1948–1950 годов.) Когда заключенные замерзали, «врач-женщина приходила в камеру в валенках, пальто и теплой косынке и говорила: “Ничего, закаляйтесь, это вам полезно”. А люди, посинев от холода, просили разрешения надеть бушлаты»