исьма в год станет писать не родителям, а ему. Несчастье с дочерью перевернуло жизнь. Мужа, заведовавшего созданной им лабораторией, уволили: дочь – «враг народа», ее мать – в эмиграции. Зятя она просила писать до востребования. На несколько лет теща стала единственной связью с внешним миром, единственной родной душой, самоотверженно ему помогавшей. Она присылала деньги, посылки. Благодаря, он писал: «Решаюсь обратиться к Вам с просьбой, т. к. я не знаю Ваш<их> денежных обстоятельств: если бы Вы смогли высылать мне в наступающем году по 25–30 руб. в месяц, это дало бы мне возможность удовлетворять свои насущные потребности. Разумеется, если для Вас это обременительно, прошу Вас забыть о моей просьбе, как если бы ее не было.
Другая просьба – сообщить мне адрес моей жены. Когда я обращался к Вам с ней в феврале 1950 г., Вы мне в ответ указали, – что сомневаетесь, имеете ли право эту просьбу удовлетворить. Но дело в следующем. Еще летом <19>49 г. я получил из соответствующей инстанции, в ответ на мой запрос, адрес моей жены, но смог воспользоваться этим адресом только в январе 1950 г. Мое письмо жене пришло назад, т. к. она к этому времени переменила адрес. Этот новый ее адрес мне узнать абсолютно не от кого, как только от Вас. Представьте, каково мне почти 4 года ничего не знать о своей жене и не иметь возможности воспользоваться предоставленным мне правом на переписку с нею»511.
Но этим правом он смог воспользоваться из-за опасливости тещи нескоро.
Не надеясь дожить до освобождения, он думал о смерти:
Если назначено встретить конец
Скоро, – теперь, – здесь —
Ради чего же этот прибой
Всё возрастающих сил?
И почему – в своевольных снах
Золото дум кипит…
«Русские октавы» заключал цикл «Устье жизни». Речь в нем о «конце личного будущего»: «Смертной тоски в этот миг не скрою / И не утешусь далью миров: / К сердцу, заплакав, прижму былое…» Он безусловно верил в то, что, как утверждал Рамачарака, «великое веянье жизни проходит по всей цепи планет», что жизнь непрерывна в звеньях перевоплощений.
Оглядываясь на эти переживания, он впоследствии писал жене: «В 50-ом году собственная судьба (в ее метаисторическом или метафизическом смысле) не была еще ясна. К тому же неверно, чтобы людям, столько проискавшим друг друга на этом свете, пришлось продолжать эти поиски еще и на том. Да и представление о том свете было тогда еще совершенно общее, нерасчлененное»512. Тогда цикл заканчивался обращением к «Последнему другу» с просьбой поставить над его могилой «в зелени благоуханной» «простой, деревянный, / Осьмиконечный крест».
4. Над историей
Замыслы должны были стать законченной частью словно бы еще в предыдущей жизни намеченного целого. В январе 1951-го начата «Утренняя оратория». Жанр, «за неимением более близкого», определен: «оратория для чтения». «От произведений драматических ее отличает, прежде всего, отсутствие определенной зрительной данности, – объяснял Андреев. – Зрительному воображению читателя или слушателя предоставляется свобода, ограниченная только краткими ремарками да звучанием переговаривающихся голосов и содержанием их реплик». Но автор «получает возможность “выводить на сцену” такие инстанции, которые, в силу их космической или вне-физической природы, нельзя мыслить ни в каком антропоморфном образе».
Его стихотворения складываются в циклы, в главы метаисторического эпоса. В черновиках видна непрекращающаяся работа над его меняющимся составом и композицией. Циклы делаются поэмами, поэмы – действом с оркестровым многозвучьем, перерастая в формы, которым он дает музыкально-театральные определения – симфония, оратория, мистерия.
Намеченный раздел «Над историей» предполагалось открыть ораторией «Феврония», состоящей из пяти частей: «I. Древнее, стихиали, князья; II. Суховей, Велга; III. Моск<овский> холм; IV. Зач<атие> Уицр<аора>; V. Рожд<ение> Уицр<аора>». Оратория «Феврония», видимо, написана не была, а стихотворение «Феврония и Всеволод» не уцелело.
Не полностью сохранилась и «Утренняя оратория», начинающаяся с хора демиургов-народоводителей у предгорий Мировой Сальватэрры. В хоре – демиурги Древнего Двуречья, эллино-римского сверхнарода, Дальнего Востока, юный демиург стран Запада и демиург России Яросвет. Стройная система метакультур, сверхнародов и их демиургов только намечена. В «гениях» – угадываются даймоны и вестники, в Гое – соборная душа России. Под первой половиной сохранившегося текста дата – апрель 1951-го. Затем работа прервалась, закончил он ораторию в сентябре.
Наверное, тогда же, перед Пасхой, перед 20 апреля, на Страстной неделе он вернулся к стихотворению «Двенадцать Евангелий», написанному двадцать лет назад. Теперь совсем по-другому переживалась служба Страстного четверга и евангельские слова: «– Прискорбна есть душа Моя до смерти; / Побудьте здесь / и бодрствуйте со Мной». Страстные муки озаряли высшим смыслом всё – и суд ОСО: «Вторгается крик – Виновен! – / В преторию и синедрион»; и чье-то предательство, и собственную нестойкость на допросах: «И в измене он сберег совесть, / Срам предательства не тая»; и спуски в миры возмездия тюремными ночами: «Вот теперь нисходит Он в пучину – / К мириадам, стонущим в аду».
Нисхождения в бездны противоположны светлым видениям: «Капища» (позже цикл назван «Темное видение») – «Святым камням», «Вампиры» – «Заступникам». Но темных видений больше, в них облечены решающие события русской метаистории.
В разных вариантах циклов намечены стихотворения об Иоанне IV, о Самозванце и о Великой Смуте. Поэма «Гибель Грозного» стала одним из первых сочинений о мистерии русской истории. Необоримый фатум тирании предопределяет «трансфизическую» судьбу Иоанна Грозного. Царь, призванный стать родомыслом, сделался тираном.
«Некоторые свойства натуры сделали его легко доступным бессознательным духовным подменам, а неограниченная власть разнуздала его эмоции, развратила волю, расшатала ум, нанесла непоправимый ущерб его эфирному телу и превратила излучины его индивидуального пути, вернее, падения, в цепь несчастий для сверхнарода и в катастрофу для государства» – так объяснена мрачная судьба Грозного в «Розе Мира»513. Она – урок современности, явившей очередную попытку «превращения в зону абсолютной тирании всей страны, хотя бы ценой истребления целых классов и того стремительного и ужасающего снижения общего творческого и морального уровня, которое сопутствует всякому тираническому народоустройству». Земные события – следствие борьбы демиурга сверхнарода с демоном великодержавия, взаимосвязаны с процессами, происходящими в мире демоническом.
Пока не все понятия терминологически определены, не все явленные сущности поименованы. Поэт ищет их, пытается угадать, конструирует. Сочиненные имена не всегда удачны. «Демросвер – демиург российского сверхнарода», позже он получит имя Яросвет. «Велга – Великая Гасительница». «Ваяплона – Ваятельница плоти народа». Свою ономастику он объяснял: «Есть несколько (не более десятка) названий и терминов, которые я выдумал сам, в том числе Навна, Яросвет, метакультуры, Велга и др. И сотни две названий, которых я не выдумывал и не изобретал, но слышал в тех или иных состояниях, причем некоторые из них – многократно. Их транскрипция русскими буквами – только приближение. А некоторые из них я вообще никак не мог расслышать отчетливо. Среди них есть и очень неприятно звучащие, например, Ырл, Пропулк… Но и эти очень выразительны и уместны»514.
В появляющихся записях о «демонической карикатуре на монастырь – в Александровой слободе», о том, что творили темные силы «через агентов Уицраора царей московских, внедрившись в Московский Кремль, исказив и осквернив его застенками, тюрьмами и плахами», закреплялось то, что войдет в текст «Розы Мира». Но в первых набросках – приблизительность непоименованного.
Свой поэтический метод Даниил Андреев определил как «сквозящий реализм», или метареализм. В июле 1951 года он набрасывает начало предисловия к намеченной трилогии. Само время, пишет он в этом наброске поэтического манифеста, «породило эту книгу: время головокружительных исторических сдвигов, время событий всемирного масштаба, разворачивающихся в нарастающем темпе, – время, когда обвалы древних пластов в обществе, в культуре и в сознании обнажают перед созерцающим “я” пучины подчеловеческого и надчеловеческого, а разум убеждается в несоизмеримости привычных для него категорий со сверхразумным содержанием мирового процесса: он обращается к другим методам познания и творческого претворения мировой действительности – методам духовной интуиции и метареалистического искусства».
В октябре 1951 года Андреев писал теще: «За текущий год мною получено от Вас, глубокоуважаемая Ю<лия> Г<авриловна>, 350 руб. Слова лишь в малой степени способны выразить мою благодарность и вряд ли могут они дать Вам понятие о том значении для моего здоровья и вообще жизни, какое имеют эти деньги»515.
Денег на ларек разрешалось тратить не больше определенной суммы. Можно было купить кое-что из еды, зубной порошок. Но главное – бумагу и курево. Курили в тюрьме много. Андрееву, как и всем, выдаваемой махорки не хватало.
Юлия Гавриловна сообщила о новом адресе: Бружесам, в довершение всех бед, пришлось перебраться из большой квартиры в просторную, но коммунальную комнату в Подсосенском переулке. О жене она не писала, на просьбу о ее адресе не отзывалась. Для нее он – главный виновник несчастья с дочерью. В черновике письма Андреев пытался найти слова не для оправданий, пытался хоть что-то узнать о жене:
«Если Вы будете писать мне, не откажите в любезности сообщить…
Мне очень хотелось бы знать, у Вас ли находятся картины моей жены, в частности, проект декораций к “Гамлету”, и появилась ли за последние годы хоть одна новая.
Мысли о ней, [любовь], над которой совершенно бессильна и разлука, и что бы то ни было, заставляет жить».