мы знаем фыр
и кыр из пистолета
мы знаем памяти
столбы
но в книгу спрятаться
слабы
Снизу приписано:
Самое трудное – писать в альбом.
В этой комнате с удовольствием смотрел этот альбом. Но ничего не выдумал.
Совершенно не знаю, что сюда написать. Это самое трудное дело.
13 августа, среда, 1930 года.
Чукоккала меня укокала[245].
Хармс вписал в “Чукоккалу” и свои стихи для детей – “Вруна” и (не полностью) “Миллион”.
Во втором номере “Ежа” было напечатано стихотворение, которым Хармс особенно гордился, – “Иван Топорышкин”:
Иван Топорышкин пошел на охоту,
С ним пудель пошел, перепрыгнув забор.
Иван, как бревно, провалился в болото,
А пудель в реке утонул, как топор.
Иван Топорышкин пошел на охоту,
С ним пудель вприпрыжку пошел, как топор.
Иван повалился бревном на болото,
А пудель в реке перепрыгнул забор.
Иван Топорышкин пошел на охоту,
С ним пудель в реке провалился в забор.
Иван, как бревно, перепрыгнул болото,
А пудель вприпрыжку попал на топор.
Это стихотворение – единственное из “детских” произведений – входит в список из двадцати сочинений, составленный самим Хармсом в ноябре 1929 года, возможно, как проект какой-то книжки. В 1931 году, давая показания по делу о вредительстве в детской литературе, Хармс сделал заявление, дошедшее до нас, разумеется, в редакционной обработке следователя, но, несомненно, до известной степени искреннее:
К наиболее бессмысленным своим стихам, как, напр., стихотворение “О Топорышкине”… я отношусь весьма хорошо, расценивая их как произведения качественно превосходные. И сознание, что они неразрывно связаны с моими непечатающимися заумными произведениями, приносило мне большое внутреннее удовлетворение…
“Топорышкин”, естественно, многим не понравился, причем далеко не только столпам педагогического официоза. В одиннадцатом номере журнала “Бегемот” был напечатан фельетон “Топор для детей”:
… Наконец-то решен давний спор о детской литературе.
Сколько исписано бумаги враждующими лагерями, измочалено языков в прениях…
Еще в довоенное время, еще в древней Спарте люди бились над проблемой – что и как писать для детей.
Тогдашний Спартиздат издавал такую детскую литературу, что хрупкое детское здоровье не выдерживало. Ребята начинали хиреть, и спартанцы вынуждены были сбрасывать таких детей с Тарпейской скалы.
В четырнадцатом веке спор о детской литературе охватил весь мир, все издаты и все Гусы.
Один из таких Гусов (Ян Гус) на требование педагогов разрешить детские сказки торжественно заявил:
– Лучше я сгорю, нежели подпишу декрет о разрешении разговаривать медведю и лисе… (Имеются в виду дискуссии о педагогической допустимости и ценности сказки, о которых мы упоминали выше. – В. Ш.)
…И только теперь завеса спала! Проблема решена!
Сам Госиздат решил выпускать руководящий детский орган “Ёж”.
И вот журнал перед нами. И вот мы теперь наконец видим настоящий образец настоящей, доступной детям, простой и занимательной детской литературы.
Вот, читатель. Протрите уши, сожмите покрепче череп и слушайте… (Следует текст стихотворения. – В. Ш.)
Ну что, читатель? Очумели?
Оно, конечно, с одного раза трудно не очуметь. Нужно вчитаться.
Один наш знакомый прямо захворал от этого топора. Ходит все не в себе и спрашивает:
– Как это пудель в реке провалился в забор? Держите меня, или я утоплю Даниила Хармса вприпрыжку на заборе!
<…> И зачем вас на свет маменька родила, несчастные ребята! Лучше бы вам не родиться, чем попасть в “ежовые” рукавицы!
Что касается Даниила Хармса, автора знаменитого “Топора”, мы не собираемся его топить.
Мы бы только хотели, чтобы он по примеру Яна Гуса сгорел, если не откажется писать такие топорные вирши.
Публикация стихотворения “Иван Топорышкин” (Ёж. 1928. № 2).
Начало рассказа “Путешествие Ежа”, среди главных героев которого Иван Топорышкин и Макар Свирепый (Ёж. 1929. № 10). Рисунок Б. Антоновского.
Подписан фельетон так: “Иван Не-Топорышкин”.
“Бегемот” был скорее либеральным изданием – прибежищем юмористов хорошего дореволюционного пошиба, сатириконцев, таких как Бухов или Василевский-Не Буква, один из авторов “Всемирной истории, изложенной “Сатириконом”. (Может быть, “Иван Не-Топорышкин” – это он и есть? В фельетоне бросаются в глаза некоторые его характерные приемы.) На страницах журнала предпочитали высмеивать бюрократов, головотяпов, перестраховщиков и головокруженцев от успехов, а не вредителей и агентов Антанты. Но старорежимные интеллигенты не понимали новой детской литературы так же, как строгие комиссары и комиссарши. Впрочем, комиссары и либеральные интеллигенты были зачастую людьми из одной среды, из одного теста. Знаменательно, что в числе строгих неприятелей Хармса оказался и Георгий Адамович, талантливый поэт “парижской ноты” и ведущий критик русского зарубежья. “Не только дети логике не научатся, но и взрослые разучатся, прочитав стихотворение”, – возмущался он[246]. Но для “Ежа” “Топорышкин” стал своего рода визитной карточкой.
Вероятно, именно лингвистические приемы “Топорышкина” обыгрываются в пародии на стихи Хармса для детей, написанной в 1930 году Шварцем и Заболоцким:
Я бегу,
Бегу,
Бегу!
На ногах – по сапогу.
Здесь сапог и там сапог.
Лучше выдумать
Не мог!
Впрочем, все-таки могу.
На ногах – по сапогу.
Не сапожки – чистый хром.
Лучше выдумать
Не мом
Впрочем, все-таки мому:
На ногах по самому.
Как же сам-то на ногах?
Лучше выдумать
Не мах.
“Иван Топорышкин” стал персонажем “комиксов” “Ежа”, таким же, как Макар Свирепый. При этом он отождествлялся со своим создателем – во всяком случае, внешне был его полной копией. Между прочим, на рисунке в первом номере за 1929 года в числе “главных сотрудников “Ежа” запечатлен “Иван Хармсович Топорышкин, изобретатель и столяр”. С ним соседствуют Макар Свирепый, Петрушка (так назван Евгений Шварц по имени героя одного из своих произведений той поры) и Тетя Анюта (кто скрывается под этим псевдонимом, неизвестно). Те же четыре персонажа запечатлены на рисованной “групповой фотографии” в первом номере за 1930 год.
Несомненно, что среди стихотворений 1928 года, которые были важны для самого Хармса, – стихотворение “Почему”. В 1934 году Хармс прочел именно это стихотворение юному Залику Матвееву (будущему поэту Ивану Елагину) в качестве примера того, как надо сейчас писать:
ПОЧЕМУ:
Повар и три поваренка,
повар и три поваренка,
повар и три поваренка
выскочили на двор?
ПОЧЕМУ:
Свинья и три поросенка,
свинья и три поросенка,
свинья и три поросенка
спрятались под забор?
ПОЧЕМУ:
Режет повар свинью,
поваренок – поросенка,
поваренок – поросенка,
поваренок – поросенка?
Почему да почему? –
Чтобы сделать ветчину.
Абсурда, бессмыслицы здесь нет, но для Хармса этот текст важен был, видимо, лаконичным изображением “чистого действия”, свободным от размышлений и сантиментов. В этих “жестоких” (вполне, впрочем, в духе прямодушных двадцатых годов) стихах Хармс ближе всего к одному из своих самых талантливых последователей – Олегу Григорьеву.
Иллюстрация к рассказу “Путешествие Ежа” (Ёж. 1929. № 10). Рисунок Б. Антоновского.
Давая показания на следствии в 1931 году, Хармс отнес из прозаических произведений к “заумным” “Во-первых и во-вторых” и “Как старушка покупала чернила”. Возможно, эти рассказы – лучшее, что написано Хармсом в прозе до начала 1930-х годов… При этом построены рассказы очень по-разному. “Во-первых и во-вторых” – история загадочная и почти мистическая, похожая на сон без начала и без конца, про путешествие двух героев в обществе “самого маленького человека на земле” и “длинного человека” на осле, лодке, автомобиле и, наконец, на слоне:
…Проснулись мы утром и решили дальше путь продолжать. Тут вдруг маленький человек и говорит:
– Знаете что? Довольно нам с этой лодкой да автомобилем таскаться. Пойдемте лучше пешком.
– Пешком я не пойду, – сказал длинный человек, – пешком скоро устанешь.
– Это ты-то, такая детина, устанешь? – засмеялся маленький человек.
– Конечно, устану, – сказал длинный, – вот бы мне какую-нибудь лошадь по себе найти.
– Какая же тебе лошадь годится? – вмешался Петька. – Тебе не лошадь, а слона нужно.
– Ну, здесь слона-то не достанешь, – сказал я, – здесь не Африка.
Только это я сказал, вдруг слышны на улице лай, шум и крики.
Посмотрели в окно, глядим – ведут по улице слона, а за ним народ валит. У самых слоновьих ног бежит маленькая собачонка и лает во всю мочь, а слон идет спокойно, ни на кого внимания не обращает.
– Вот, – говорит маленький человек длинному, – вот тебе и слон как раз. Садись и поезжай.
– А ты на собачку садись… Как раз по твоему росту, – сказал длинный человек.
– Верно, – говорю я, – длинный на слоне поедет, маленький на собачке, а я с Петькой на осле.
И побежали мы на улицу.
Зато рассказ про старушку и чернила – крепко сбитый, “ремесленный” и в то же время глубоко внутренне абсурдный. “Свалившаяся с луны” старушка (а старухи – постоянные обитательницы и хозяйки хармсовского космоса) – родная сестра маршаковского Человека Рассеянного. Она летом удивляется отсутствию снега, пытается купить булки в керосинной лавке, а чернил ищет у мясника, у рыбника, у торговки ягодами на рынке, в цирке и наконец попадает… в детскую редакцию Госиздата. К этому же типу рассказов следует отнести и рассказ “Друг за другом” (1930), написанный совместно с Левиным. Изобретатели ненужных и абсурдных вещей (способа окраски лошадей, прибора для снимания шляпы и пр.), которым этот рассказ посвящен, – явные двойники эксцентричных хармсовских приятелей, “естестве