Молчаливая толпа подростков всколыхнулась.
— Убрать Гурьяна!
— Убрать! — размахивая руками, с исступленными лицами рудокопы двинулись на опешившего Дурасова.
Пятясь от наседавшей на него толпы, Дурасов крикнул Фролке:
— Штуцер!
Сысоич, размахивая руками, кричал:
— Ребятушки! Детки! Образумьтесь!
В Гурьяна полетели тяжелые куски железной руды. Увертываясь от них, он побежал по склону Шуйды и скрылся в лесу.
Испуганный Фролка подал хозяину ружье.
— Стрелять не надо, — подскочил к Дурасову Сысоич. — Хуже будет. Ребятушки! — выкрикнул он во всю силу легких. — Гурьяна хозяин уберет. Расходитесь по ямам.
Толпа подростков остановилась.
— Обмана не будет? — раздался чей-то неуверенный голос.
— Нет, нет, что вы, бог с вами, идите работайте. Нельзя так, надо по-хорошему. Если есть обида на Гурьяна, поставим другого. Работу бросать нельзя.
Возбужденная толпа рудокопов медленно расходилась по выработке. Вытирая потную лысину, Сысоич влез в тарантас.
— Пошумели ребята маленько, — сказал он Дурасову со вздохом.
— Это бунт! — Петр Сергеевич сделал выразительный жест. — Я не потерплю подобных явлений.
— Их и не будет, — ответил спокойно старик, усаживаясь рядом с хозяином.
— Господи, жара-то какая. Давай, Никита, трогай, — сказал хозяин Грохотову, и оба тарантаса стали спускаться с Шуйды.
Выбрав небольшую поляну, путники решили сделать привал.
Плохое настроение Дурасова и его спутников, вызванное неприятной встречей на Шуйде, исчезло с появлением бутылок, которые Фролка расставил на скатерти.
— Господа, сейчас мы организуем маленький закусон и на охоту! — воскликнул повеселевший Петр Сергеевич.
— Мне с вами несподручно, — заявил Сысоич Петру Сергеевичу, — лучше отдохну у лесника. Потом заедете за мной. — И, облюбовав посошок, повернул на дорогу, ведущую на рудники.
ГЛАВА 19
Шагая к Шуйде, Сысоич думал:
«Сколько труда положено, народу загублено, и все теперь пойдет прахом, — старый слуга вздохнул. — Ну, пошумели ребята, эка беда. Как оно было, так и будет, — продолжал он размышлять. — Зачем ружьем грозить? Ты их лучше пряником помани, а где надо и кнутом огрей. Так-то».
На дороге лежали вечерние тени. С гор потянуло прохладой. Поднявшись на склон Шуйды, Сысоич долго прислушивался к ударам кирок и кувалд, которые глухо доносились из-под земли.
Россыпи кончились, тяжелее стала добыча. Пора мужиков сюда гнать. Ребята на руду хлиповаты стали».
Отдохнув, Сысоич направился к казарме.
Тени сгущались. Длинная вереница устало шагавших подростков напоминала похоронную процессию. Пропустив мимо себя ребят, Сысоич пошел в казарму. Кислый запах мокрой одежды и портянок, едкий чад от слабо мерцавших по углам плошек, грязные двухъярусные нары с кучами тряпья, мокрые, в зеленых пятнах стены, по которым ползали какие-то твари, — все это заставило Сысоича повернуть обратно к выходу. Вошел Гурьян. Не замечая в полусумраке казармы хозяйского доверенного, он шагнул к нижнему ярусу нар и, ухватив за ноги одного из подростков, рванул его к себе.
— Жаловаться на меня вздумал! — прорычал он свирепо и взмахнул плетью.
Под сводами казармы пронесся отчаянный вопль.
— Убрать меня захотели! Вот вам, вот вам, — начал он избивать подростков.
Раздались крики, плач. Слышался стук падавших тел, стоны, мольба.
Задыхаясь, Сысоич подбежал к Гурьяну и с силой ударил его палкой по голове. Тщедушное тело старика, казалось, все тряслось от гнева.
— Лютовать вздумал! — второй удар заставил Гурьяна попятиться к дверям. — Галиться над ребятами, варнак ты этакий.
Защищаясь от ударов, которые продолжал наносить ему Сысоич, Гурьян запнулся о порог и упал. Старик в сердцах еще раз стукнул его палкой и крикнул:
— Вон отсюда, чтоб духу твоего не было на Шуйде!
Гурьян тяжело поднялся и, потирая ушибленную коленку, сказал угрюмо:
— Уйти-то я уйду, только как бы пожалеть тебе об этом не пришлось.
— Вон отсюда, бродяга! — Сысоич застучал палкой об пол. — Стращать меня вздумал. Опять потянуло на мокрое дело. Знаю тебя.
Гурьян, тяжело ступая, зашагал по склону Шуйды. Через несколько минут он как бы слился с темнотой. Сысоич вернулся в казарму.
— Ребятушки, — обратился он к присмиревшим подросткам, — ложитесь спать, а завтра с богом за работу, пошлю другого надзирателя. Будет полегче. Да и родителям накажу, чтоб побывали.
Сысоич направился по дороге на кордон.
— Если хозяин станет спрашивать про меня, скажи, что заскучал, мол, старик и уехал на завод, — говорил он леснику и, взяв у него лошадь, отправился в Юрюзань.
«Кого же послать на рудники? — думал он всю дорогу. — Неофита? Правда, мужик грамотный, но характером слабоват. Не справится. Кажется, осенью из-за границы должен приехать свой штейгер? Помню, покойный Иван Семенович говорил про одного из них. Кайгородов, что ли? Его и поставим на Шуйду. Но сейчас кого-то там надо иметь. Схожу к отцу Василию. Здешний народ он хорошо знает».
Приехав в Юрюзань, Сысоич чуть отдохнул и сразу же пошел к попу. Попа он застал за самоваром. Отец Василий вышел из-за стола и, протягивая руки гостю, прогудел:
— На старости лет балуюсь чайком, садись с нами за стол, — пригласил он старика. — С моей попадьей Феоктистой, знаю, встречался, а вот вдовицу Серафимию, должно, зришь впервые, — сказал он, показывая на Грохотову.
Старик внимательно посмотрел на красавицу, о которой слышал раньше, но вида не подал.
Старик принялся за чай. Пил он сосредоточенно, обтирая лысину большим платком, лежавшим у него на коленях. Мать Феоктиста, напоив гостя чаем, вышла с Серафимой в соседнюю комнату.
— Посоветоваться к тебе пришел, — начал осторожно Сысоич и скосил глаза на открытую дверь, за которой слышались голоса женщин.
— Был я на рудниках, видел там работу, — продолжал он. — Сам знаешь, руда для завода — что хлеб для человека и святой церкви благосостояние. Чем богаче завод, тем лучше живет приход. Скажу тебе, — Сысоич ближе подвинулся к хозяину, — на руднике мне надо человека башковитого поставить. Чтоб польза была от него всем. Нет ли у тебя на примете?
— С управителем не говорил? — спросил в свою очередь отец Василий.
— Что управитель? Он только об одном думает: как бы свою мошну набить и домой укатить. Но ведь мы с тобой — русские, должны заботу иметь о заводах. А иноземцы, что им? Работают заводы — ладно, заглохли — еще лучше.
— А хозяин? — отец Василий вопросительно посмотрел на гостя.
— Хозяин? Ему только гули до погули, а там хоть трава не расти. — Сысоич помолчал. — Вот я и пришел к тебе за советом, кого послать на рудники? Хотя бы до осени. Видишь ли, какое дело… Покойный Иван Семенович отправил за границу учиться шесть человек. Все они должны вернуться к Покрову. Писали оттуда, что прилежны к наукам и будет польза от них большая железному и рудному делу.
Не замечая показавшейся в дверях Серафимы, старик продолжал:
— Хвалят шибко Данилку Кайгородова. Будто сами учителя дивятся ему, сколь он способен в науках. Берг-коллегия хотела оставить себе Кайгородова, но хозяин согласия не дал. Велел непременно выезжать в Юрюзань.
Слушая старика, Серафима прислонилась-к косяку.
Вскоре женщина ушла домой. Ей хотелось побыть одной. Она поднялась на крыльцо своего дома и, облокотившись на перила, задумалась.
— Только бы дождаться. Все отдам тебе, любимый.
Женщина изнемогала от сомнений. Она понимала: нет никакой надежды на взаимность — Даня так молод, но она ничего не могла с собой поделать. Это было единственное, ради чего стоило жить.
— Съезжу в скиты, к старцам, помолюсь, а там… — Серафима закрыла глаза, — будь что будет, — и, решительно толкнув дверь, вошла в дом.
ГЛАВА 20
По совету отца Василия Сысоич определил надзирателем рудников вместо Гурьяна бывшего кричного мастера Автомона Лупановича Усольцева. Славился он когда-то как лучший литейщик, но, потеряв руку на работе, жил теперь на свои маленькие сбережения. Ехать на рудники большой охоты у Автомона не было, но и сидеть без дела не хотелось.
— В рудничном деле я разбираюсь плохо, — говорил он Сысоичу, — но, может, попривыкну.
— Твое дело только смотреть, чтоб на пожоги вместо чистой руды породу не складывали, да за батами гляди. Дай им только палец, так они последнюю руку у тебя отхватят. Народ таежный, — усмехнулся Сысоич.
— Знаю, — мужики прижимистые. Дешевле рубля не буди. Но как-нибудь справлюсь, — отвечал Автомон.
Вскоре за Усольцевым потянулись на рудники оставшиеся без дела работные люди. Сысоич всячески помогал им в отъезде. Знал, что лучший железняк уходит уже далеко в землю и добывать его ребятам не под силу.
Возле старой казармы выросли новые дома и прямой улицей потянулись по склону Шуйды. В тайге вырос поселок Рудничный.
Дурасов и Мейер по-прежнему проводили все время на охоте и в заводские дела не вмешивались. Сысоич был доволен.
— Пускай себя тешат рябчиками да тетеревами. А с заводом и рудниками как-нибудь один управлюсь.
В горах вместо старой таежной избушки был построен небольшой охотничий домик. Дурасов с Мейером изредка наведывались на завод и, пополнив запасы провизии, возвращались обратно. Густав Адольфович всячески потакал хозяину в его причудах. Одно беспокоило Мейера: старый мясниковский слуга каждый день суетился то на заводе, то в конторе, вел какие-то разговоры в своем флигеле с Неофитом и барочниками. Была поднята вся заводская отчетность за последние два года, и в один из летних дней Сысоич после долгих поисков положил в карман документ, подписанный Мейером о тайной продаже большой партии железа уфимскому купцу Виденееву. Боясь «вспугнуть дичь», старик, не доверяя Дурасову, с большой осторожностью повел дело сам. Немец был настороже.
— О, это старый лис, — говорил он жене в один из своих приездов на завод. — Его нужно остерегаться. Дурасов что? Пхе! — Густав Адольфович презрительно махнул рукой. — Большой младенец.