— Никогда не забуду тебя, Дормидон.
Глухонемой радостно замычал и вышел. Между тем события в монастыре развертывались с необычайной быстротой. Башкирский дозор, посланный в объезд, обнаружил в одной из стен небольшой пролом. Видимо, еще летом молодые прислужники тайком от старцев наведывались в соседнюю деревню к солдаткам и забыли его заделать. Воины Камала и воспользовались им. Спешившись, они проникли на подворье. Первой их увидела мать Евлампия. Выронив из рук бархатный башмачок, осыпанный блестками, который она готовила в подарок отцу Амвросию, с криком выскочила из кельи.
— Башкиры!
Со сторожевых башен раздались ружейные выстрелы, но пугачевцы были уже у главных ворот, где и началась свалка. Амвросий с развевающейся от ветра бородой исступленно кричал с башни:
— Бей нехристей! Лупи кобылятников!
Небольшой группе воинов Камала приходилось туго. Здоровенный старец Игнатий, размахивая кистенем, врезался в самую гущу борющихся. Двое башкир лежали с раскроенными черепами. Группа воинов во главе с Кайгородовым и Камалом били в ворота бревном. Слышались разъяренные крики, выстрелы, кряхтение схватившихся противников. В воздухе тоненько пропела стрела. Игнатий выпустил из рук оружие и сунулся лицом в снег. Стрела глубоко застряла в шее старца.
— Алга! Алга!
Даниил вместе с башкирами ворвался в монастырь. Схватка возобновилась с новой силой.
— Где Дормидон? Давай Дормидона! — кричали монастырские.
Старцы знали страшную силу глухонемого. Но тот, как в яму провалился. Монахи рассыпались по подворью. Скрылся и Амвросий. Воины Камала овладели монастырем.
Начался допрос. Мать Евлампия, утирая слезы платком, упрашивала Кайгородова:
— Отпусти ты меня ради Христа. Богомолка я бедная.
— Ефросинью Усольцеву в монастыре не встречала? — допытывался Даниил.
— Окстись, — старая женщина замахала на него рукой, — откуда девкам в мужском монастыре, что ты, Махамед, что ли?
— Старца Игнатия можешь указать?
— Много их здесь. Всех не упомнишь, — мать Евлампия благочестиво опустила глаза.
— Вывести и запереть, — распорядился Даниил, показывая Камалу на дородную скитницу.
Двое башкир подхватили упиравшуюся мать Евлампию и вывели на подворье.
— Привести казначея!
Вошел седобородый старик, волком посмотрел на Кайгородова и, опершись на посох, спросил:
— Зачем звал?
— Где старец Игнатий?
— Отдал свою душу на поле боя, — старик поднял глаза к потолку и перекрестился.
Последняя возможность узнать, где Фрося, казалось, исчезла.
— Наставник?
— Мне неведомо.
Тайна исчезновения девушки так и осталась не раскрытой. «Что делать?» — Кайгородов махнул рукой, казначея увели. Даниил остался один в келье, где жила Евлампия.
Блуждающий взгляд Даниила остановился на раскрытой шкатулке уреньгинской скитницы. То, что он увидел, заставило поспешно подняться со скамьи. Кайгородов вынул небольшой кусок материи, в уголочке которой было вышито «Е», «У». Сомнений нет. Фрося здесь. Но как ее найти?
— Камал!
Сотник быстро явился на зов.
— Приведи женщину, которую я только что допрашивал, — Даниил в волнении зашагал по келье. Через несколько минут, подталкиваемая конвоирами, вошла мать Евлампия.
— Почто обижаете старуху? Аль на тебе креста нет? Поди, переметнулся к махаметам, веру забыл?
— Замолчи, старая карга! — сердито прикрикнул на нее Кайгородов. — Отвечай, что буду спрашивать.
— Воля ваша, — Евлампия полезла за платком.
— Значит, ты не знаешь, где Ефросинья Усольцева?
— Не ведаю.
— А это что? — Даниил поднес вышивку к носу скитницы. — Где взяла?
— Племянница подарила, — Евлампия отвела глаза в сторону.
— Вот что, если ты сейчас не скажешь, где Фрося, я прикажу выпороть тебя нагайками! Поняла? — приблизив побледневшее лицо к скитнице, произнес он угрожающе. — Камал! — крикнул он в дверь.
— Постой! — уреньгинская игуменья схватила Кайгородова за руку и, увидев входившего Камала, застрекотала на него, как сорока: — Уйди ты, христа ради, мухамет несчастный. Дух от тебя шибко чижолый, — наклонившись к уху Даниила, прошептала: — В подземелье спрятал твою голубку Амвросий. В келье покойного Досифея она.
— Камал, факелы!
Сотник исчез. Вскоре он вернулся с группой башкир, они несли с собой факелы. Евлампия провела их и Кайгородова к старой заброшенной молельне.
— Вот здесь, — сказала она, показывая на искусно замаскированный люк с железным кольцом, и прижалась к стене.
С трудом открыв ход в подземелье и, оставив возле него охрану, Даниил с Камалом стали спускаться по скользким ступенькам вниз. Нащупав ногами земляной пол, зажгли факелы. Свет упал на длинный коридор. Над головами поднялась стая летучих мышей и бесшумно исчезла во мраке. Через некоторое время путники наткнулись на тупик. От него шли два хода. Куда идти?
— Мы вот что сделаем, Камал. Ты пойдешь вправо, я — влево. Мне кажется, эти ходы где-то соединяются и вновь образуют общий коридор. Только береги огонь, — предупредил Даниил сотника. Дышать было тяжело, пахло сероводородом.
Шаг за шагом Даниил продвигался вперед, завидев вдали факел Камала, устремился к нему. Откуда-то повеяло свежим воздухом. Вот и келья Досифея, о которой рассказывала Евлампия. В бывшем жилище схимника никого не было. Там царил беспорядок, потухшая лампада валялась на полу. На большом медном распятии была кровь.
Фрося исчезла.
ГЛАВА 27
Что случилось с девушкой?
Спасаясь от пугачевцев, Амвросий открыл потайной люк и спустился в подземелье.
Прошел, чуть не задев плечом притаившегося во мраке глухонемого Дормидона, и, открыв двери кельи, остановился перед испуганной Фросей.
— Одевайся и следуй за мной, — сказал он и, хищно оглянувшись, шагнул к девушке.
Фрося попятилась к стене, где висело большое медное распятие.
— Боишься старика, боишься, — зашептал зловеще Амвросий, шаг за шагом приближаясь к узнице.
— Не подходи, убью! — рука Фроси потянулась к кресту.
— А-а, угрожать вздумала, может, к молодчикам, что наверху буйствуют, тебя выпустить? Нет! Пойдешь со мной! Я тебя, голубка, упрячу в такое место, что ни один человек не сыщет.
Схватив со стены тяжелый крест, Фрося подняла его высоко над собой.
— Не подходи!
— А-а, да что с тобой разговаривать, — прошипел злобно Амвросий и кинулся на девушку.
Не помня себя, узница ударила его крестом. Наставник пошатнулся и, опираясь рукой о стену, сделал шаг к дверям. Вытер рукавом обильно струившуюся с лица кровь и хрипло произнес:
— За строптивость сидеть тебе здесь вечно, доколе не погибнешь от глада.
Выйдя в коридор, Амвросий закрыл келью на ключ.
Увидев, что Амвросий вошел в келью, Дормидон тихо последовал за ним. Он увидел, как открылась дверь кельи и слабый отсвет лампады упал на сухопарую фигуру наставника.
«Надо подождать, пока он не появится», — подумал глухонемой и, крадучись, подошел ближе к келье.
Если бы Дормидон мог услышать шум борьбы, он не задумываясь, пришел бы на помощь Фросе. Взятый с детства в монастырь, Дормидон ни от кого не видел добра, все им только помыкали. Фрося — единственный человек, кто отнесся к нему по-человечески, и в нем проснулось теплое чувство к узнице.
Наблюдая за кельей, Дормидон тревожно завертел головой по сторонам.
«Почему наставник закрыл келью на ключ и так торопливо шагает куда-то? — Страшная догадка промелькнула в голове глухонемого. — Старец обрек девушку на голодную смерть! Нет, этому не бывать!»
В два прыжка Дормидон оказался возле старца. Амвросий отказался отдать ключ. Глухонемой насильно отобрал его. Как только послышался стук открываемого люка, наставник поспешно скрылся в одном из ходов подземелья.
Глухонемой быстро зашагал к келье Досифея. Девушка была без сознания. Он бережно поднял ее на руки и направился к потайному выходу. Вот и конец подземелья. Опустив свою ношу на землю, Дормидон с силой нажал на рычаг, и каменная плита медленно отошла в сторону.
Приток свежего воздуха привел в чувство девушку, и она открыла глаза. Фрося увидела Дормидона, стоявшего на обрыве скалы. Сделав руку козырьком, он пристально смотрел на лежавшую внизу тайгу. Широкоплечий великан был похож в эту минуту на древнерусского богатыря, высматривающего вражий стан.
Сходство дополняли правильный овал лица, обрамленного русой бородкой, стриженные под кружок волосы, схваченные узким ремешком.
Оглядев еще раз местность, Дормидон повернулся к Фросе и, увидев, что она пришла в сознание, радостно замычал, показывая на тайгу. Затем взял Фросю на руки и осторожно стал спускаться вниз. Обхватив шею Дормидона, девушка доверчиво припала к его плечу. Вот и избушка смолокуров. Хозяева еще с осени оставили ее и ушли в деревню. Согнувшись, Дормидон прошел через дверь и, опустив бережно Фросю на нары, покрытые соломой, нашарил на потемневшей от дыма полочке огниво и высек огонь. В камельке, сложенном из диких камней, жарко горели сухие дрова, припасенные с лета заботливыми смолокурами.
В избе стало тепло. В маленькое оконце, затянутое бычьим пузырем, проникал бледный свет, освещая неподвижно лежавшую девушку и фигуру Дормидона, сидевшего в задумчивости у огня. Тяжело вздохнув, глухонемой подошел к Фросе и, посмотрев на ее пылающее лицо, сокрушенно покачал головой. Девушка заболела. Дормидон это понял, глядя на ее запекшиеся губы. Из груди глухонемого вырвалось горестное мычание. Выйдя из избы, он прикрыл плотно дверь и поспешно зашагал по лесу. Через час он был в деревушке и, постучав в окно крайней избушки, вошел в нее. Истово перекрестился на образа и отвесил низкий поклон суровой на вид старухе, перебиравшей на столе какие-то травы. Женщина показала гостю на лавку. Завязался оживленный мимический разговор. Дормидон и хозяйка были старые знакомые и легко понимали друг друга. Глухонемой вернулся к Фросе на лошади, запряженной в сани, не забыв прихватить с собой тулуп. Укутав больную потеплее, Дормидон погнал коня обратно в деревню. С помощью Панкратьевны, так звали знахарку, внес девушку в избу.