— Наум Андреевич, да мы што, да мы…
— Геть по местам! — раздался властный окрик, и бородачи неохотно поплелись обратно в избу.
Легко вскочив в седло, всадник бросил насмешливый взгляд на Кайгородова и повернул коня в переулок. За спиной Даниила раздался голос дежурного.
— Заходи.
Кайгородов открыл дверь. За небольшим крестьянским столом сидели полковник Грязнов и Григорий Туманов.
— Садись, — кивнул на лавку Иван Никифорович и погладил бороду. — Наши ребята задержали монаха с церковной кружкой. Он хотел было дать тягу, помяли его, значит, маленько, кружку отобрали, а в ней — вот это. Почитай, не по-нашему что-то написано.
Кайгородов углубился в бумагу. Письмо было на немецком языке. В нем на имя сибирского губернатора Чичерина сообщалось, что отряды генерала де-Колонга двигаются на помощь Челябе очень медленно и за малочисленностью гарнизона не исключена возможность падения крепости…
Даниил перевел письмо Грязнову. Тот посмотрел на Туманова.
— Что советуешь?
Туманов слегка побарабанил пальцами по столу.
— По-моему, тянуть нечего. Надо завтра же начинать приступ. Упаси бог, подойдет де-Колонг — тяжелее будет.
— А ежели попытаться еще раз им написать? — спросил Грязнов, — ведь убийства будет много.
Туманова возмущала нерешительность Грязнова. Но разве этого упрямца уговоришь? Как-никак, он полковник, сам царь-батюшка его пожаловал, значит, доверие к нему имеет. Да и ссориться теперь не время.
Туманов прошелся по избе.
— Смелому горох хлебать, а несмелому и щей не видать, — промолвил он как бы про себя.
Грязнов вскинул на него ястребиные глаза.
— Добрая наседка одним глазом зерно видит, а другим — коршуна. Так-то. Ежели ответа из крепости не будет, то с божьей помощью приступим к ней утре.
Туманов с Кайгородовым вышли из избы и разошлись по своим квартирам.
Ночью выпал снег. Прикрыл белым пухом изрытые конницей дороги, лег на крепостной вал и сторожевые башни. Ни звука. Тихо было и в пугачевском лагере, только где-то на окраине слышалась песня. Молодой голос грустно выводил:
…Кошу я траву ранним утром,
Цветы кланяются мне.
Дорогая моя Орина,
Посылаю привет тебе…
Певец удалялся от лагеря все дальше и дальше. С ним улетала и песня.
И, как легкое дуновение ветерка, донеслось уже издалека:
…Хотелось побыть мне с тобою,
Радость моя…
Даниил унесся мыслями в Юрюзань к любимой девушке. «Хотелось побыть мне с тобою, радость моя…», — повторил он слова песни и, вздохнув, поднялся на крыльцо, посмотрел на небо, усыпанное мерцающими звездами, прислонился к косяку. Долго стоял в тяжелом раздумье и, нащупав машинально дверную скобу, потянул к себе. Прислушиваясь к богатырскому храпу Никиты, облюбовавшего себе место на полатях, Кайгородов разделся и улегся на лавку.
Не получив ответа на свое послание, Иван Никифорович расстроился и, помянув царя Давида и всю кротость его, решился идти на штурм. Лагерь пугачевцев был приведен в боевую готовность. Эскадрон Невзорова готовился к атаке. Справа строились башкирские конники. За ними подтягивалась пехота, вернее, толпы слабо вооруженных крестьян. Пушкари устанавливали орудия.
Еще с вечера в лагерь Грязнова прибыли кыштымцы с тремя пушками. Теперь у пугачевцев их насчитывалось восемь, но крепость имела пушек более чем в два раза. Это беспокоило Ивана Никифоровича, и он дал наказ наводчикам экономить ядра. Недалеко от пригорка разместился отряд Кайгородова. Выехав вместе с Тумановым на возвышенность, с которой хорошо были видны крепость и лагерь, Грязнов размашисто перекрестился и взмахнул платком. Заиграли дудки — знак к наступлению. С криками «Алга! Алга!» первыми помчались к Челябе башкиры.
Размахивая клинками, мимо пригорка пронеслись казаки Невзорова. Волна за волной во главе с кыштымцами катились к стенам крепости крестьянские отряды. Ухнула пушка повстанцев, затем вторая. Крепостная артиллерия молчала. Наум Невзоров, размахивая шашкой, кружился на своем жеребце возле стен крепости и вызывающе кричал:
— Эй, открывай ворота! Выходи! Сдавайся на милость императора!
За стенами стояла могильная тишина.
Лишь когда пугачевцы подошли вплотную к крепости, грянул оглушительный грохот орудий. Людской прибой отхлынул, оставляя за собой убитых и раненых.
Конь под Грязновым поднялся на дыбы и чуть не сбросил всадника. Иван Никифорович с трудом сдерживал лошадь.
— Братцы! Постоим за царя-батюшку! Бей супротивников! — выкрикнул он яростно и вновь направил коня к стенам крепости.
За ним дружной толпой кинулись пугачевцы. В морозном воздухе со сторожевой башни пропел рожок. В широко раскрытых воротах крепости показались солдаты. В застегнутом на все пуговицы мундире, со сдвинутой на затылок треуголке, обнажив шпагу, впереди шел поручик Пушкарев. За ним седоусый барабанщик.
— Тра-та-та, тра-та-та, — точно на параде выстукивал он, устремив глаза на широкое поле. Плечом к плечу шли солдаты навстречу пугачевцам. Первыми приняли удар казаки Невзорова. К ним подоспели кыштымцы и отряд Кайгородова.
Началась рукопашная схватка. Вот врезались в свалку башкиры. Замелькали кривые ножи, слышался звон клинков, кряхтение, стоны и отчаянная ругань. Пушкарев, разрядив пистолеты, дрался шпагой. Яростно выкрикивая проклятия, к нему пробивался Невзоров. За ним, сокрушая все на пути, шел Никита Грохотов. Кайгородов отбивался от трех наседавших на него солдат. Неожиданно, в самый разгар свалки, со сторожевой башни был подан сигнал к отступлению. Прикрывая командира, солдаты постепенно начали отходить к стенам крепости.
Через некоторое время в Челябу вошел отряд де-Колонга.
ГЛАВА 33
Основные силы пугачевцев, не снимая осады Челябы, отошли к деревне Шершневой. Грязнов созвал совещание своих сотников. В большой избе было тесно.
— Все в сборе? — Иван Никифоровым окинул взглядом собравшихся.
— Наума Невзорова не видно, — произнес кто-то хмуро.
— Похоронен с почестями, — сурово ответил Грязнов, — по убиенному панихиду попам заказал. — И, подняв глаза к иконе, набожно произнес: — Все под господом ходим. Сегодня живы, а завтра нет. — Помолчав, Иван Никифорович продолжал: — Вот что, детушки. Думаю я своим скудным умишком завтра опять приступить к Челябе. Деколонко этот самый сидит теперь, как мышь в крупе. Пожалуй, и турнуть его пора. Как ты, братушка? — серые глаза Грязнова остановились на Туманове.
— Крут бережок, зато рыбка хороша. Надо брать крепость, — сказал тот решительно.
— Отсиживаться здесь не дело, — отозвался стоявший рядом с Тумановым сотник Тимофей Тараканов.
— Волка бояться, в лес не ходить, — сказал кто-то громко.
— Стало быть, так, детушки, — поднимаясь с лавки, заговорил Грязнов. — Утре навалимся на Челябу. Только уговор такой, — возвысил он голос, — чур не робеть. Раз чужую бороду решили драть, так своей нечего жалеть. Так я говорю или нет?
— Веди нас, Иван Никифорович. Кончать надо с супостатами! — выкрикнул выборный сотник из слободы Чумизской, сухопарый мужик Лаптев.
Военная обстановка в Исетской провинции была благоприятной для пугачевцев. Жители сел, деревень и станиц охотно принимали посланцев Пугачева, изгоняли старых управителей, ставили своих и шли в отряды повстанцев. Волнения крестьян перекинулись и в глубь Зауралья. Крепость оказалась как бы островком среди бушующего моря народного восстания.
В конце января полковник Грязнов вновь подошел к Челябе. Но и на этот раз он потерпел неудачу. Крепость не сдавалась. Иван Никифорович окружил ее таким плотным кольцом, что волк не проскочит и ворон не пролетит. Защитники крепости стали чувствовать недостаток в провизии. Генерал де-Колонг оказался как бы в ловушке. Трусливый по натуре, он долго сопротивлялся советам своих приближенных — сделать вылазку, прощупать силы пугачевцев и достать провиант. Так в бесплодных разговорах прошло несколько дней. Наконец генерал уступил, и утром первого февраля со стен крепости загремели орудия, прикрывавшие пехоту, которая шла в наступление на пугачевцев.
Артиллерийская канонада не умолкала. Не ожидавший вылазки гарнизона, Иван Никифорович сначала растерялся. Выскочил из избы и полуодетый сел на первую попавшуюся лошадь. Мимо него с криком проносились башкирские всадники, рассыпаясь кто куда. Вскочив на пригорок, где стояли пушки, он яростно выкрикнул:
— Бей супостатов!
Пушкари завозились возле орудий. Рванув с силой повод коня так, что тот, поднявшись на дыбы, повернулся на одних задних ногах, Иван Никифорович ринулся к крепости. Сдерживая натиск солдат, там уже дрались работные люди кыштымского и каслинского заводов. К ним на помощь спешили атаман Михаил Ражев и Кайгородов со своими отрядами. Бой разгорался. Подоспели и другие отряды пугачевцев. Прорыв де-Колонгу в тот день не удался. Но Грязнов потерял сто восемьдесят человек и два орудия.
Прошло несколько дней. Пугачевцы заняли город Курган. Восстание уже захватывало районы Тобола, Исети и перекинулось на Тюмень. Генерал де-Колонг, наконец, решил оставить крепость и двигаться на Шадринск. Восьмого февраля он вместе с воеводой и купечеством вышел из крепости и, не принимая боя, спешно направился к Далматовскому монастырю.
В Челябу вступили пугачевцы.
В один из февральских дней к бывшему государеву дому, где жил теперь Иван Никифорович, привели группу пленных. Среди них находился сын сотника Ниже-Санарской крепости Федор Сутормин. Его отец был убит пугачевцами.
— Желаешь принять присягу законному царю-батюшке Петру Третьему? — спросил Грязнов Сутормина.
— Он не царь, а ворюга, беглый казачишка Емелька Пугачев! — подавшись всем корпусом к судейскому столу, выкрикнул Федор.
Лицо Ивана Никифоровича потемнело. Не спуская горевших ненавистью глаз с Сутормина, он медленно начал вытаскивать шашку из ножен.