— Повтори, что сказал?
— Самозванец твой царь.
Грязнов со стуком опустил шашку в ножны и, повернув голову в сторону Кайгородова, произнес властно:
— Пиши: на виселицу!
Федора выволокли из избы. Грязнов со своей свитой вышел на крыльцо воеводского дома и, запустив пальцы в бороду, угрюмо посмотрел на группу приговоренных к повешению. Наступила очередь Федора. Сын сотника истово перекрестился, отстранил слегка палача и сам подставил высокий табурет под веревку. Затем не спеша взобрался на него и, просунув голову в петлю, оттолкнулся от подставки.
Но тут случилось неожиданное. Петля оборвалась, и Федор упал.
— Черти, петлю даже как следует сделать не могут, — отряхивая снег, произнес он сердито.
Толпа зашумела.
— Помиловать!
— Не виновен!
— Злому — смерть, а доброму — воскресенье! Иван Никифорович в удивлении размышлял: «Диво. Ведь жив парень остался. Не перст ли тут господень?» — Но вспомнив, как пленник честил царя-батюшку, вскипел:
— Накидывай другую!
Произошло невероятное: Сутормин опять сорвался с петли. Толпа замерла в страхе. Иван Никифорович и сам почувствовал, как холодные мурашки забегали у него под рубахой.
— Отпустить на волю, — произнес через силу Грязнов и поспешно удалился в дом.
Федору дали мундир, вручили охранную грамоту и выпустили из крепости. Погрозив кулаком в сторону города, он поплелся по дороге на Першино.
В тот год зима стояла морозная с частыми метелями. Челяба вся потонула в сугробах. Закутавшись в теплые овчинные тулупы, молчаливо стояли на сторожевых башнях часовые. По улицам изредка проезжали группами всадники. Встречая старые, обшитые рогожей, сани с покойником, торопливо сворачивали с дороги. Чуя конскую падаль, с криком кружилось воронье. Где-то в бору выли волки. Уныло бумкал колокол, созывая прихожан.
Отряд Кайгородова нес патрульную службу за городом. Даниил все время был в разъездах. Его лицо от мороза и ветров огрубело, стало строже, мужественнее, на лбу появились глубокие складки. Проехав мимо воеводского дома, Даниил спустился к реке. При его появлении с карканьем поднялось воронье. Первая застава находилась в Шершнях. Старшим там был Никита Грохотов. Он только что вернулся из Сатки вместе с Григорием Тумановым. Никите удалось побывать в Первухе. Он рассказал Даниилу о том, что Серафима по-прежнему жила в его доме, и, по рассказам жены, готовилась идти в скит. Даниилу было жаль женщину. Поговорив с Никитой о лагерных делах, он поехал на следующую заставу.
Прошел буранный февраль 1774 года. Дни становились длиннее, яркое солнце подолгу висело над Челябой, освещая пробитые стены крепости и глубокие вмятины на куполе собора — следы пугачевских ядер.
Однажды, объезжая заставы, Кайгородов заметил большую толпу вооруженных людей, двигавшихся в сторону Челябинска. Впереди ехали два всадника. Приглядевшись к ним, Даниил, к своей радости, узнал Артема и Варфоломея.
— Принимай моих чеглоков![8] — выкрикнул Артемка и пришпорил коня навстречу Даниилу.
Друзья крепко пожали друг другу руки. Подъехал и Варфоломей.
— Откуда? — кивнув в сторону толпы крестьян, спросил Кайгородов.
— С Тобола. Мужики как на подбор, семеро одного не боятся.
— Ты, Артем, все такой же весельчак, — улыбнулся Кайгородов.
— А что нам горевать, люди теперь мы свободные. Прогоним бар и заживем припеваючи. Все будет наше. Я, брат, манифесты назубок знаю. Ты вот что скажи, куда мне гвардию девать? — спросил он Даниила.
— Веди к полковнику в крепость. Вечером я там буду, потолкуем обо всем.
Отъехав в сторону, Кайгородов начал пропускать мимо себя Артемкину «гвардию».
Безделье начало томить мужиков, да и сам Иван Никифорович частенько выходил из государева дома и, проверив, все ли пушкари на местах, подолгу сидел на завалинке. Прислушиваясь к грачиному галдежу, думал, сколько бед привалило за последнее время. «Под Татищевой потеряли все пушки. А народу погибло? Не счесть. Правильна поговорка: придет беда — открывай ворота. Погиб Хлопуша, пленен Чика-Зарубин. Ушел на Карагай Григорий Туманов. Жив ли? А какие атаманы были, восподи! — Иван Никифорович почесал голову. — Сидишь теперь вот в Челябе, а чего ждешь, сам не знаешь. Да и мужики по пашне скудаются».
Смахнув с крыльца ласкавшуюся к нему кошку, он поднялся на ноги. Внимание Грязнова привлек скакавший во весь опор к государеву дому всадник. Иван Никифорович почуял недоброе. Осадив круто коня, вестовой крикнул:
— Подымай, полковник, народ, солдаты идут!
— Постой, постой, какие солдаты? Откуда?
— Чуешь? — Вместо ответа тот показал рукой в сторону Першино.
Ухнула пушка. Передовые заставы Кайгородова, обнаружив сильный отряд майора Гагрина, поспешно отступали к Челябе. В крепости началась тревога. Пушкари уже открыли ответный огонь.
Артемка кружился на коне и кричал своей гвардии:
— Ребята, держи оборону крепче!
— Оплошку не дадим!
С городской площади Артемка повернул коня к стенам крепости. Мужики последовали за ним.
Солдаты были уже близко.
Передовой отряд Кайгородова вместе с кыштымцами и каслинцами схватился врукопашную с солдатами. Из крепостных ворот на помощь работным людям вымахнули на конях миясские казаки во главе с Грязновым.
Началась кровавая сеча.
Иван Никифорович рубился с отчаянной решимостью. Его клинок мелькал то тут, то там. Не отставал от полковника и Даниил со своими друзьями.
Упал сраженный солдатской пулей Варфоломей. Пошатнулся, схватившись за щеку, Никита. Сражение шло с переменным успехом. Но перевес был явно на стороне солдат Гагрина, и отряды Грязнова поспешно отступили к деревне Шершни.
В Челябу вошли правительственные войска.
ГЛАВА 34
Стоял конец августа 1774 года. На берегу горного озера Зюраткуль из лесной чащобы вышел немолодой башкир. На плечах он нес горного козла. Сбросив добычу, охотник огляделся и затем издал протяжный крик:
— Э-э-ой! Э-э-ой!
От противоположного берега отделилась лодка и, пересекая озеро, юный гребец стал энергично работать веслом.
— Э-э-ой! Я давно жду тебя, отец, — сказал он, выпрыгивая на песчаную отмель, и помог сложить добычу в лодку.
Отец с сыном взялись за весла и поплыли вдоль берега.
Красив Зюраткуль при тихой солнечной погоде. Смотрятся в воду нависшие над ним деревья и кустарники. Трудно оторвать глаза от прозрачной глубины озера, где порой стремительно проносятся стаи мелкой рыбешки.
— Файзулла, нам надо торопиться — налегая на свое весло, промолвил тревожно охотник. — Идет гроза. Пожалуй, домой не успеть.
Подросток посмотрел на небо. Оно было чисто, как хрусталь. Повеял ветерок. По воде пробежала легкая рябь. Откуда-то потянуло холодком. Из-за хребта неожиданно выплыли белые облака и, бросив на озеро легкие тени, стремительно понеслись на юго-восток.
Небосклон стал сумрачным, неласковым. Спряталось солнце. Озеро потемнело. На берег накатывались сердитые волны. Охотник с сыном, вытащив лодку на берег, заползли в густой кустарник. Сплетения из дикого хмеля образовали здесь как бы плотный шатер.
— Переждем грозу здесь, — положив возле себя ружье, охотник уткнулся лицом в колени и задремал. Сказывалась дневная усталость.
Подростку надоело лежать. Он хотел подняться на ноги.
— Сиди, — сказал ему властно отец и показал рукой на небо.
Из-за Уреньги, обхватывая гору со всех сторон, выползала тяжелая мрачная туча и закрыла Зюраткуль.
Упали первые крупные капли дождя. То, что увидел Файзулла в последующую минуту, наполнило его сердце страхом. Внезапно налетевший шквал с яростью обрушился на деревья, гнул их к земле; порой раздавался треск упавших лесных великанов. Мимо Файзуллы, едва не задев его крылом, пролетела какая-то птица. Осветив на миг бушующие волны озера, блеснула молния. Раздался оглушительный грохот.
Наконец гроза прошла. Черная туча потянулась на Сатку, оставляя за собой светлую полоску света, которая, постепенно расширяясь, освещала озеро, берега и тайгу.
Выглянуло солнце. Отражаясь в его лучах, засверкали на траве мириады дождевых капель. Отец с сыном не спеша направились к лодке.
Выплескав из нее воду, охотник с Файзуллой поплыли дальше. Вот и речушка Большой Кыл, что впадала в Зюраткуль. Там, за выступом скалы, их жилье. Еще несколько взмахов веслами и, закрепив лодку между двух валунов, они стали подниматься с добычей к хижине, сложенной из грубо отесанных бревен.
Навстречу вышла женщина.
— Ахмед, я так боялась за тебя и Файзуллу. Такая гроза, а вас все нет.
— Да, сегодня нелегкий день, Фатима. Я устал, промок и голоден, как шайтан. Давай разводи огонь. Обсушиться надо.
Отдохнув, охотник принялся разделывать убитого козла.
…Под покровом ночи двигались на конях четверо всадников. Впереди, напряженно всматриваясь в темень, сидел в седле мужчина богатырского телосложения. За ним, тревожно оглядываясь на молчаливо ехавшую женщину, закутанную в шаль, следовал второй. Цепочку всадников замыкал напевавший что-то себе под нос стройный конник.
Это были старые друзья — Дормидон, Фрося, Даниил и Артем. Лошади шли вяло, порой спотыкаясь о камни и коряги. Видимо, всадники ехали издалека.
Начинался рассвет. Впереди уже четко обрисовывались контуры Уреньгинского хребта.
Дормидон, ехавший впереди, остановил коня и, повернувшись лицом к Фросе, вопросительно посмотрел на нее. Затем оживленно жестикулируя, начал о чем-то рассказывать Фросе, показывая при этом на Уреньгинский перевал.
— Он говорит, что недалеко от нас лежит озеро Зюраткуль. А устье реки Большой Кыл находится вправо. Спрашивает, куда ехать: к реке или сделать привал у подножия? — пересказала она Даниилу.
— Пускай ведет к реке. Там должна быть хижина Ахмеда.
Пальцы Фроси замелькали перед Дормидоном. В ответ глухонемой закивал ей головой и показал на ближайшую гору.