Рафаэль Санти. Афинская школа. 1511
Собственно, Платон был первым, кто соединил мыслительный опыт с «машиной морали», и это соединение, имевшее изначально форму безличного «этического мифа», впоследствии трансформировалось у Данте в индивидуальную рефлексию этического классификатора, одновременно и созданного самим путешественником, чтобы структурировать иной мир, и создающего образ того странника, кем этот классификатор будет описан.
В поисках мыслительного опыта человек неожиданно сталкивается с машиной морали. Чужд ли этот механизм тому, что мы можем назвать живым, человеческим, гуманным? Чудовищная конструкция, описанная Платоном, бесспорно, устрашает и поражает воображение, подобно гигантским колесам и рычагам с офортов Пиранези. Но машина морали может и утешать, если в ней увидеть не некий исконный и своевольный механизм, подчиняющий себе волю людей, но совершенную систему, следующую законам прекрасной и божественной логики. Такой взгляд на машину морали как на совершенное произведение божественного искусства мы обнаруживаем в «Утешении философией» Боэция.
Цель трактата Боэция – передача мыслительного опыта. Не опыта вспоминания первопринципа или создания космогонии, но опыта глубоко операционального, позволяющего человеку усилием индивидуального мышления изменить окружающую его реальность. Перед нами – магия мысли. Человек, утративший правильную дорогу (эта общеизвестная дантовская метафора пограничного состояния разума уже обнаруживается у Боэция), на глазах читателя обретает понимание, демонстрируя тот способ, тот механизм, благодаря которому он возвращается в свое мысленное «отечество», обретая ясность сознания.
К находящемуся в тюрьме человеку, утратившему силу мышления, забывшему свой мыслительный опыт, приходит Философия в образе женщины, объясняющей устройство правящего миром механизма. «Болезнь», забывчивость отчаявшегося человека заключается в утрате знания о той строгой системе, которая управляет миром людей. Для Боэция болезнь разума – невозможность декомпозировать единый механизм на его логические составляющие. Но механизм этот – социален, он отвечает за распределение социальных ролей, наград и наказаний, добродетелей и пороков. Таким образом, объектом анатомирования оказывается машина морали.
Ее механизм многоуровневый. Низшим «уровнем» машины морали является Фортуна, по своей, казалось бы, прихоти возвышающая людей и обращающая их в ничто. Но при дальнейшей рефлексии оказывается, что ее колесо – лишь видимая часть механизма, управляемого Провидением. Провидение стремится к благу, направляя человека извилистыми путями к его обретению. Таким образом, тяготы, казавшиеся вначале прихотью слепой Фортуны, превращаются в испытания, посланные человеческому духу Провидением. Боэциева машина морали оказывается в конечном счете механизмом наделения людей благом, ибо даже наказание неправедных есть всего лишь инструмент их спасения от большего зла и тем самым – приобщения к благу. Собственно, Благо и оказывается Богом (иначе – высшим разумом), управляющим, как сказал Гераклит, «всем при помощи всего».
Высшим уровнем машины морали у Боэция оказывается Бог. Он не имеет ничего общего с христианским богом, являясь высшей точкой, венцом машины морали. Если же мы посмотрим более внимательно на то, как представлял себе Боэций Бога, мы будем удивлены. В заключительной части трактата философ обсуждает проблему свободы воли человека и всезнания Бога. Утверждая первое, он должен был, следуя своей логике, согласовать это со вторым, и результат оказался неожиданным. Бог по сути своей является, применяя современную метафору, подобием вычислительной машины, в которую заложены все сведения, позволяющие определить вероятность человеческого поступка. Бог лишь высчитывает варианты, человек же совершает окончательный выбор. Бог уподобляется механическому театру, на сцене которого движутся люди, существующие лишь постольку, поскольку они движутся по сцене этого странного механизма.
Таким образом, Бог обнаруживается в сердцевине машины морали. Человек, рефлектирующий этот механизм, оказывается способен, не нарушая в своем сознании целостности машины, заглянуть в ее программу, понять принцип ее функционирования. Утешением для Боэция оказывается полнота технического знания о машине морали.
Анатомировав «машину морали», Боэций завершил путь античной философии, укоренив ее идеи в культурном пространстве Средневековья и указав флорентийцу верный путь обретения блага.
Перед нами – результаты мысленного изыскания, плоды археологии сознания. Рассмотрев античные тексты, мы смогли вычленить из них фрагменты мыслительного опыта, позволяющие глубже понять скрытый, структурный смысл поэмы Данте. Опыт, открывшийся человеку в одно мгновение и тем самым лишенный этим мгновением прошлого и будущего, разворачивается перед взглядом нашего разума подобно пружине, указывая нам на свой эмбрион, ту начальную точку, где началось движение мысли. Мысль видоизменяется и трансформируется, разветвляется и отсекает от себя мертвое. Перед нами – история мысли в пространстве сознания.
Прежде чем зафиксироваться в тексте «Комедии», поиск мыслительного опыта прошел в античной культуре через различные стадии. Целью мышления в архаический, «мистериальный» период было индивидуальное спасение через вспоминание универсального принципа, достигаемое мистериальной практикой. Опыт этот был коллективным и в значительной степени магическим. Фиксировался он через описания путешествия в иной мир, где действия путешественника должны быть полностью ритуализированы.
В момент пробуждения индивидуальной рефлексии целью мышления стало описание единого управляющего универсумом принципа, «духа в машине», и создание образного языка, передающего этот опыт мышления. Досократики осмысляли мистериальную традицию, стараясь увидеть в себе машину универсума. Опыт их был индивидуальным и фиксировался в виде мысленного путешествия, «странствия разума».
В классическую эпоху целью мышления стало осознание («изобретение») машины морали, заменившей собой машину универсума, и проникновение в нее. Мыслительный опыт объединился с опытом этическим, создавая образ путешественника в иной мир, наблюдающего универсальный этический классификатор человеческих поступков. Сакральное объединилось с профанным, интеллект – с этикой.
Каждая из этих мыслительных стоянок нашла свое отражение в тексте Данте. Идея прагматической рамки «Комедии» восходит к орфической мистериальной практике, равно как и некоторые детали этой рамки (например, «кольцеобразная» структура пути странника, образ звезды, которым заканчивается каждая из кантик). Механизм создания своей, индивидуальной онтологии, своего языка укореняется в текстах досократиков, которых Данте, естественно, не мог знать напрямую, но – лишь во фрагментах, сохранявших, тем не менее, мыслительный опыт. Влияние Платона и, в особенности, Боэция проявилось при конструировании флорентийцем своей собственной машины морали, представшей в «Комедии» в гораздо более сложной и утонченной форме, чем у античных авторов.
И тем не менее фрагментов, извлеченных из античных текстов, недостаточно даже для приблизительной реконструкции того совершенного механизма мышления, рефлексию которого мы обнаруживаем в тексте Данте. Археология сознания требует исследования текстов иных культур, в которых могут быть обнаружены элементы мозаики, рассыпанной временем в человеческом сознании.
Глава IIIИран: «путешествие в себя» как литературный жанр
Человек смотрит на фрагменты разрушенной мозаики – перед ним хаос мельчайших частиц утраченного изображения, лишенные своего места и смысла кусочки камня и смальты, осколки цветного стекла; сквозь все это нагромождение атомов мозаики проглядывают обломки изображения – детали фигур, фрагменты одежды, элементы пейзажа. Но смысл того, что здесь было некогда запечатлено, безвозвратно исчез. Человеческий глаз, глаз интерпретатора убегает от хаоса обессмысленных, блестящих осколков, чтобы различить за ними элементы утраченной структуры и затем мысленно соединить их в единую картину, уже не существующую в реальности, но – лишь в совокупности рассеянных фрагментов, способных обрести свое место и смысл лишь благодаря этой воображаемой реконструкции. Однако реконструируя изображение, интерпретатор лишь создает материал для дальнейшей семантической реконструкции, расставляет фигуры для игры со смыслами. Ни хаос элементов, из которых соткано изображение, ни сами изображенные объекты не являются самодостаточными для этой реконструкции. Человеческая мысль уходит в себя. Мозаика рассыпается вновь, оставляя в сознании человека след, отпечаток, который вместо цветных обломков и фигур будет заполнен смыслами и опытом.
Так же и читателю, всматривающемуся в текст, предстоит пройти три уровня интерпретации: вначале вычленение разрозненных первичных метафор, затем объединение их в систему с ясными логическими связями, подтверждающими правильность такого соединения элементов, и, наконец, извлечение из метафорической структуры позитивного знания, иначе – мыслительного опыта.
Объект же нашего исследования бесконечно сложнее. Это не текст, но совокупность всех потенциально существующих текстов одного типа, описывающих путешествие в себя. Тем не менее методологический принцип, принцип трехуровневой интерпретации текста остается в силе. Мы, рассматривая античные тексты, выделили отдельные метафорические элементы. Теперь нам предстоит найти такие тексты, в которых бы эти разрозненные элементы оказались логически объединены.
Обращаясь к различным культурам, мы оказываемся способными увидеть тот «жизненный путь», который проходит оформившийся в текст мыслительный опыт. Перед наблюдателем предстает не интеллектуальная абстракция, не мертвый текст, но живой организм, проходящий через различные стадии эволюции и «естественного отбора», умирающий или приспосабливающийся к новым условиям при «климатических катастрофах» (то есть неожиданных культурных изменениях), размножающийся или деградирующий. Мыслительный опыт, бесспорно, неуничтожим, текст же смертен. В античном мире тексты, содержащие описания путешествия в себя как такового, не выжили, оставив лишь эмбрионы, скрытые импульсы, неожиданно обретшие форму в воображении Данте. В персидской культуре мы можем обнаружить тексты, содержащие в себе всю метафорическую систему описания мыслительного опыта.