Смерть – это и есть середина жизни: состояние между пройденной земной жизнью и предстоящей вечной жизнью души. Если это так, то Данте переживал то же состояние, в котором, согласно тибетской «Книге Мертвых», находится душа между смертью и рождением – в состоянии Бардо. Очевидно, что Данте не умирал физически (хотя ему и грозила смерть как бесправному изгнаннику, приговоренному к сожжению Синьорией родного города), но так же очевидна и страшная внутренняя пропасть, раскрывшаяся в нем, – и, падая в нее, он нашел силы выжить благодаря узнаванию, «вспоминанию» образов Вергилия, Беатриче, святого Бернарда. Данте нашел «верную дорогу», повинуясь образам своей памяти.
Мы прошли путь, измеренный взглядом Данте, повторяли его движения, изгибы его тропы. Но, преодолев этот путь, мы не можем ничего сказать об индивидуальном мыслительном опыте флорентийца. Мы искали универсалии, элементы единой формулы путешествия. Теперь же, устав после долгого пути к всеобщему, мы входим в театр, театр судьбы Данте. Гаснут огни, глаза привыкают к полутьме, и на воображаемой сцене возникает череда фигурок, готовых для нас разыгрывать бесконечные интермедии адского отчаяния, тростниковой надежды и райского молчания. Перед нами – кукольный театр Данте Алигьери, готического комедиографа своей судьбы.
Часть втораяТеатр судьбы
Ваша душа – это пейзаж.
Играя, там маски чередой уходят вдаль…
Глава VСценография «Комедии»: как работает «внутренний театр»
Когда человек впервые открывает «Комедию» Данте, он задается вопросом простым и естественным, однако же абсолютно «недоступным» для тех, кто потерял первичность восприятия текста: а почему, собственно, «Комедия» называется комедией? Комедия в нашем понимании, укорененном в Аристотелевой «Поэтике» и аттической комедиографии, является жанром низким. Следовательно, в «Комедии» Данте нужно видеть прежде всего комический элемент. И действительно, театральная пантомима трех персонажей, раскрывающих мыслительные миры, является стержнем текста. Заблудившийся в себе Данте разыгрывает вначале комические сцены неадекватности с Вергилием – арлекиновы ужимки флорентийца оттеняют панталонеанскую важность мантуанца; затем в земном раю разыгрывается мелодраматический диалог ревнивой любовницы с ее бородатым трубадуром; а в завершение зрители наблюдают «драматическую» сцену прощания странника с его потерянной, обретенной и вновь утраченной любовью. Данте назвал свой текст «Комедией», а значит, я имею право рассматривать это театральное действо как комическое, смешное, потешное – думает читатель. И будет, естественно, не прав.
Текст «Комедии» не оставляет читателю возможности сомневаться в серьезности и даже «сакральности» поэмы Данте (как говорил о ней сам флорентиец в песнях Paradiso – XXIII, 61–63; XXV, 1–2) – не случайно Боккаччо через пятьдесят лет после смерти автора добавляет к ее заглавию эпитет «божественная». Не означает ли это, что уже младшие современники не понимали смысл слова «комедия» в заглавии поэмы? И тем не менее комический элемент все же присутствует – помимо знаменитой сцены с чертями, пародирующей, возможно, первую песнь Inferno, в пространстве «Комедии» рассеяно множество сценок, коротких диалогов, метких замечаний, разрушающих своим плохо скрываемым комизмом «трагический патос» загробного путешествия. Терцины флорентийца живые и стремительные, они словно бы трехмерные, и дышащая человеческая речь, ритм диалога рельефно выступают из реквизитного холста литературного описания. Сказанное мной – отнюдь не похвала не нуждающемуся ни в каких восхвалениях поэтическому мастерству Данте; я лишь стремлюсь подчеркнуть театральность, «рельефность» Дантовой речи. Ее комизм произрастает именно из этой рельефности, он так же естественен в тексте «Комедии», как и в живой человеческой речи, и в живущей в человеке памяти о некогда пережитых событиях, не лишенных, пусть и в малой доле, комедийного оттенка.
Если читателю не столь трудно убедиться, что текст Данте – отнюдь не комедия в обычном смысле, то следующий естественно возникающий вопрос решить гораздо сложнее: если перед нами не комедия, то почему Данте, безусловно знавший древнеримскую комедиографию, все же назвал свою поэму «Комедией»?
Первое свидетельство – письмо Данте к Кан Гранде – императорскому викарию, владетелю Вероны, другу и покровителю флорентийского изгнанника. Это письмо, в котором разъясняется механизм толкования «Комедии», содержит и объяснение, почему «Комедия» называется комедией. Согласно этому толкованию, комедия дословно означает «сельская песнь» и отличается от трагедии тем, что «начинается она печально, а конец имеет счастливый», в противовес «восхитительному и спокойному» началу трагедии и «смрадному и ужасному» ее концу. Открываясь печальным описанием Ада и замыкая свои песни счастливыми областями Рая, «Комедия» тем самым находится в полном соответствии с вышеизложенным принципом построения комедии. Казалось бы, ответ найден, но перед нами возникает текстологическое препятствие – есть множество оснований для сомнений в подлинности письма в той его части, где дается толкование смысла текста[36]. Но даже если не касаться подлинности письма, есть все основания усомниться в искренности его автора при изложении «герменевтического анализа» «Комедии»: так, говоря о «форме трактовки» текста (то есть способе понимания), автор письма описывает ее как «вымышленную» – иными словами, он утверждает, что изложенное в «Комедии» есть вымысел, фантазия на священные темы, что противоречит не только многочисленным оговоркам в тексте поэмы, но и самой ее сути как истинного свидетельства о логике загробного мира. Следовательно, даже если письмо и подлинное (что, однако, маловероятно), то оно содержит нейтральную, приемлемую для церкви интерпретацию текста, опровергающую самоочевидную религиозную претензию поэмы.
О комедии как жанре Данте кратко говорит в De vulgari eloquentia, относя ее к слогу более низкому, чем трагедия, и утверждая, что следует «при слоге комедии брать или среднюю, а то и низкую народную речь» (II, IV). Согласно этой логике жанров, было бы трудно ожидать, что для «сакральной поэмы» будет применен «низкий» комедийный слог, однако мы знаем, что к моменту создания «Комедии» Данте отошел от многих своих взглядов и пристрастий, изложенных в его филологическом трактате.
Что понимали предшественники и современники Данте под словом «комедия»? Уже Исидор Севильский не имел четкого представления о жанре комедии, называя Горация и Ювенала поэтами новой комедии в противоположность поэтам комедии древней – Плавту и Теренцию[37]. Из этого следует, что, с одной стороны, комедия, в понимании Исидора, утратила ясную связь со сценическим искусством, но, с другой стороны, продолжала рассматриваться как низкий, сатирический жанр: и Ювенал, и Гораций – авторы небезызвестных сатир, и в этом смысле они действительно примыкают к ранним римским комедиографам (хотя современному читателю такое сравнение и покажется странным).
Наиболее ранними образцами средневековой «драматургии» являются сочинения Хротсвиты Гандерсгеймской, написанные в опровержение постыдных «Теренциевых вымыслов», как сказано в предисловии к этим благочестивым «комедиям»[38]. Из предисловия следует, что малопристойный язычник Теренций с удовольствием читался и в конце X века, что и заставило монахиню создать несколько «антикомедий», встроив рассказ о жизни святых дев в прагматическую рамку античной комедии. Хоть и не предназначенные для сцены, эти причудливые сочинения сохранили в себе театральность, «трехмерность», бессознательно воспроизведенную автором вместе с прагматикой римского комедиографа. Таким образом, сценическая рельефность текста, пусть и утратившего возможность быть зримо воплощенным актером, существовала и в раннем Средневековье, скрываясь в сохранившихся и не утративших популярность античных текстах.
В XII веке во Франции возникает жанр «элегической комедии», странным образом включивший сюжеты античной комедии в систему средневековой литературы. Структура и сюжет античного текста сохраняются, меняется лишь стихотворный размер, превратившийся в элегический дистих. Элегическая комедия окончательно теряет «осознанную» сценическую прагматику, превращаясь в комическое повествование со значительным диалогическим элементом. Существенно, что этот жанр, как и его прототип, по-прежнему воспринимался как низкий, несерьезный. Впоследствии, как считается, элегическая комедия трансформировалась в фаблио, и повествовательность поглотила последние следы «сценичности» текста.
Взгляд на трансформацию смысла комедии в средние века не приближает нас к пониманию того странного факта, что Данте назвал свою поэму «Комедией». Действительно, как принято считать, комедия утратила всякую связь со сценой, превратившись в повествование. Однако характер этого повествования по-прежнему остается комичным, низким, несерьезным. «Рельефность» текста так до конца и не сглаживается, тем самым потенциально содержа даже в несомненно известных флорентийцу текстах элегических комедий элемент театральности. Данте были известны также и античные комедии Теренция (рукописи которых должны были открываться дидаскалиями – краткими историями постановки комедий и перечнем имен задействованных в них лиц, из которых флорентиец мог сделать справедливый вывод, что античная комедия не читалась, а исполнялась).
Но, помимо этого, Данте знал и «Поэтику» Горация, из текста которой невозможно не понять, что комедия (как и трагедия) есть действие, за которым наблюдают зрители. Следовательно, комедия для Данте, а также и для всех тех, кто был знаком с «Поэтикой» Горация, ни в какой мере не могла восприниматься как статичное повествование, как исключительно