ог нашим странствиям в мире креативного воображения Данте, предупредив предварительно, что все сказанное мной будет только гипотезой, имеющей право на существование лишь в этом, гипотетическом, «возможном» качестве.
Итак, я приступаю к той части своего исследования, которую, пусть и с некоторым допущением, рискую назвать естественнонаучной, ибо она описывает «позитивные» процессы, происходящие в человеческом разуме. Мои построения прежде всего опираются на теорию «поисковой активности» В. Ротенберга[79]. Следуя ей, я нахожу возможность трансформировать образный язык Данте в язык современного научного описания.
Вначале необходимо пояснить, что же я, вслед за Ротенбергом, понимаю под «поисковой активностью». Поисковая активность – присущая субъекту способность к активному поиску решения поставленной внешними или внутренними обстоятельствами проблемы. Реализовываться она может как в физическом пространстве, так и в ментальном. Существенно, что поисковая активность актуализируется не только под действием не зависящих от человека обстоятельств, являясь лишь защитной реакцией, но и вследствие осознанного желания человека, подчиняющегося скрытому в его сознании императиву. Следовательно, можно выделить три группы людей, обладающих различной степенью способности активировать поисковую активность. К первой группе относятся те люди, в ком эта активность присутствует постоянно, являясь неотъемлемой и жизненно необходимой частью существования; ко второй группе принадлежат люди, способные ее актуализировать лишь в жизненно опасных ситуациях; и, наконец, третью группу составляют все те, кто неспособен развить в себе эту активность, демонстрируя «отказ от поиска», что в критические моменты может привести к ментальной и даже физической смерти человека.
Мы видим бинарную модель поведения в угрожающей ситуации: актуализация поисковой активности или отказ от поиска. Однако ни поисковая активность, ни отказ от поиска сами по себе не являются залогом однозначного разрешения или неразрешения поставленной задачи – в противном случае выживали бы лишь те, в ком имеется потенциал поисковой активности, а этого, как известно, не происходит. Следовательно, должны существовать некие механизмы компенсации, препятствующие трансформации единичного отказа от поиска в хроническую «обученную беспомощность», блокирующую потенциал поисковой активности. И эти механизмы действительно существуют: при изучении фаз сна было выявлено, что в третьей фазе – так называемом «быстром сне» – субъект оказывается в состоянии «переиграть» реальную ситуацию и найти выход. Этот выход, найденный во сне, чаще всего оказывается иллюзорным, ибо сама ситуация, в которую попадает сновидец, – воображаема, но тем не менее в процессе соприкосновения с этой иллюзорной ситуацией у субъекта восстанавливается поисковая активность и, следовательно, преодолевается угроза развития обученной беспомощности. Компенсационная функция «быстрого сна» доказывается тем, что в случае «подавления» этой фазы сна у субъекта ухудшается физическое и психическое состояние, и преодоления отказа от поиска не происходит.
Таковы, вкратце, основные положения теории «поисковой активности». Существенно, что все вышеописанное проявляется и у животных, и у людей, а следовательно, как поисковая активность, так и механизмы преодоления отказа от поиска относятся к древнейшим, «до-разумным» слоям сознания живых существ. Теперь, отойдя от этологии, мы рассмотрим возможности применения этой теории для объяснения сложных когнитивных состояний человеческого сознания, и, в первую очередь, для толкования мыслительного опыта Данте. Но вначале необходимо сделать небольшое отступление.
Нетрудно видеть, как стремительно развивается в наше время наука о человеческом сознании. То, что еще недавно безраздельно принадлежало мистике и философии, теперь стало областью науки, и притом науки экспериментальной, основанной больше на опыте, чем на умозрении. Однако, если взглянуть на объекты проводимых опытов, мы будем разочарованы – ими обычно являются люди с тяжелыми патологиями мозга, и опытные исследования проводятся синхронно с процессом лечения. Мы не можем «анатомировать» мозг живого человека, и это, конечно же, справедливо. Найденным выходом из этого тупика является сбор «свидетельств», то есть сообщений людей о пережитых ими измененных состояниях сознания. Принципиальный недостаток такой системы – в том, что большинство этих «свидетелей» обладают весьма низким уровнем рефлексии, и описываемое ими подчас можно сравнить со звукоподражанием, как если бы человек, не знающий чужого языка, старался воспроизвести бессмысленное для него сочетание звуков. Но существует реальный выход, практически не увиденный теми, кто занимался исследованием сознания, – анализ текстов, детально фиксирующих происходящие с человеком ментальные трансформации. Я говорю не о смутных мистических переживаниях, но о вполне «научных», опытных записях, призванных объяснить читателю механику подобных трансформаций сознания, передать ему опыт. Замечательный пример тому – Vita Nuova. Но, помимо нее, даже в европейской традиции, достаточно бедной подобными текстами, можно назвать и тексты Гёльдерлина, Нерваля, Одоевского, где опыты измененных состояний сознания описаны с «научной» точностью, и, что самое существенное, описаны вполне сознательно, ибо главная цель их создания – оставить свидетельство об испытанных возможностях разума. Я не буду перечислять восточные тексты, которые нынешняя мода на «свет с Востока» покрыла толстой корой паразитных смыслов, скажу лишь, что и тибетскую, и персидскую традицию фиксации «экстремального» (то есть недоступного большинству людей) мыслительного опыта можно без кавычек и условности назвать научной, ибо если мы не способны понять чуждую нам терминологию, это не означает, что перед нами – пустое мистическое бормотание, каким до известной степени считают и некоторые темные фрагменты Дантовых текстов.
Все сказанное мной совершенно необходимо для понимания истинных возможностей и истинных источников «науки о человеческом сознании». Тексты, написанные людьми с экстраординарными возможностями рефлексии, могут дать нам несравненно больше, чем текущие психиатрические наблюдения, стоит лишь осознать тот простой факт, что за ними лежит не свободный полет вымысла, но жестко структурированная реальность – реальность бытия человеческого разума.
Утвердив существование этой реальности, я могу приступать к изложению своих построений. Итак, человеку необходима поисковая активность для решения возникающих перед ним задач. Однако найти решение возможно лишь в пределах поля, охваченного поисковой активностью. Так что же это за поле? Им является пространство человеческого опыта. У разных людей оно различно, в зависимости от суммы приобретенного ими жизненного, интеллектуального, операционального опыта. Но даже наличие высочайшей степени поисковой активности не может вывести человека за пределы созданного им пространства опыта, ибо пространство это обладает непреодолимым притяжением. Можно даже сказать, что за его пределами ничего не существует, кроме великого Ничто, кроме чистой потенции, и актуализировать ее одним усилием воли невозможно.
Мы разделили зону поиска необходимого решения на две части – на часть, что охвачена опытом и, следовательно, легкодоступна, и на часть, где господствует неактуализированная возможность, недоступная поисковой активности. Чем сложнее решение, тем ближе поисковая активность подходит к границе неохваченного опытом, и в какой-то момент сложность проблемы оказывается столь высокой, что выход в область непознанного является необходимым условием ее решения. Однако механизм поисковой активности не является разумным, будучи всего лишь техническим средством – он не знает о существовании области потенциального, он, как инструмент, может оперировать лишь актуальным, Ничто для него не может существовать даже как идея. В результате мы видим беспорядочное проявление поисковой активности, бесцельно бьющейся о предел человеческого опыта. Следствием этого может быть либо вынужденный отказ от поиска, либо психические нарушения, связанные с прогрессированием хронической хаотичности поисковой активности. В критической ситуации первое может привести к гибели человека, не способного сопротивляться сложившимся обстоятельствам, а второе – к его ментальной смерти, то есть к развитию тяжелых, иногда неизлечимых психических заболеваний.
Казалось бы, человек в описанной мной безвыходной ситуации обречен на гибель, ибо все компенсаторные механизмы, связанные с «быстрым сном», в такой тяжелой ситуации оказываются бесполезными. Тем не менее существует неожиданный выход. Ранее я говорил про создаваемую рефлексией операционную систему образов, своего рода «синтетический разум», способный в экстремальных условиях заместить разум природный. В действительности, если говорить максимально научным языком, это не автономная структура в человеческом сознании, но лишь созданная мыслительными усилиями способность человека к более углубленной рефлексии. Способность эта приобретенная, поэтому она может быть активирована даже тогда, когда природные способности рефлексии отказываются служить человеку. Необходимо уточнить: я говорю не о некоем ментальном големе, но о вполне реальном и «позитивном» мыслительном инструменте, и инструмент этот – рефлексия, более развитая и укрепленная в сравнении с той, что дается нам от рождения и совершенствуется по мере естественного течения жизни. Ее можно развивать, совершенствовать так же, как можно развивать мышцы специальными упражнениями.
Рефлексия эта неожиданно вступает в игру и сообщает нашей поисковой активности знание о том, что существует не только пространство опыта, но и пространство потенциального, и пересечь их границу для обретения решения проблемы невозможно. Следствием такого знания является подавление хаотичной поисковой активности и сознательный отказ от поиска.