Именно такой представляется позиция, занятая Данте в «Пире». После смерти Беатриче, в поисках лекарства от горя, он надумал обратиться к специалистам по утешению. «Я принялся, – говорит он, – за чтение этой книги Боэция, известной лишь немногим, которой он себя утешил, пребывая в заключении и будучи всеми отвергнут. Услыхав также, что Туллий написал книгу, в которой, рассуждая о дружбе, стремился утешить достойнейшего мужа Лелия по поводу смерти его друга Сципиона, я принялся читать и ее»[151]. Таков был исходный пункт философских интересов Данте. Еще до прочтения этих книг у него было много философских идей; но то были его собственные мысли, которые он нашел в своем собственном разуме до всякого обучения и о которых сказал, что «различал их словно во сне, как это заметно в Новой жизни». Отсутствие навыка поначалу мешало ему вникать в мысли Боэция и Цицерона; и в результате Данте понял лишь то, что сумел понять с тем инструментарием, каким обладал в то время: рассуждения о грамматической и литературной сторонах образования грамматика и о естественных истоках его духа[152]. Однако случилось так, что Данте искал утешения своей боли, а нашел нечто совсем иное. Чтение открыло перед ним существование нового языка – языка философских авторов, наук и книг. Мудрость, которую обещали философы, быстро соблазнила его; именно ее он вообразил в поэтическом символе donna gentile (II, 12).
Этим объясняется собственная функция и специфическая природа философии в «Пире». По существу, философия служит источником человеческого счастья и потому имеет тенденцию концентрироваться вокруг морали. Все направлено к тому, чтобы сориентировать произведение в этом направлении: во-первых, публика, к которой оно обращено, ибо речь идет о том, чтобы заставить полюбить философию благородных людей, политиков и людей действия: для них философия должна служить путеводительницей в жизни; во-вторых, главная цель самого Данте, который прежде всего искал в философии утешения и спасения. Когда она входит в его жизнь, Данте начинает любить ее именно за обещание утешения, которое читает на ее лице: «Lo mio secondo amore prese cominciamento de la misericordiosa sembianza d’una donna» [ «Моя вторая любовь повела свое начало от исполненного жалости вида некоей дамы»] (III, 1). Короче говоря, то, что́ эта дама представляет для него в первую очередь, – это философия в роли утешительницы.
Ничто не могло исполнить эту роль лучше, чем философия. Одна любовь прогоняет другую, и оказалось, что само имя философии требует, чтобы эта наука была любовью: любовью к мудрости[153]. В «Пире» Данте настаивает на том, что эта любовь чиста; и заметим, что, хотя он не рассказывает всего, он не лжет в том, что рассказывает. Если, как можно было бы опасаться, и произошло нечто иное, здесь Данте говорит не о том. Поэтому Данте может с полным правом заявить, что его жизнь в единении с этой благородной дамой – «L’unimento de la mia anima con questa gentil donna» (то есть любовь к философии, которая его утешила и исцелила) – не имела в себе ничего неблагородного (III, 1 и 2). Именно эта любовь, как мы видели, побудила Данте посещать лекции богословов и диспуты философов. Где проходил он свое обучение? Этого мы не знаем. Решительные сторонники той версии, что он отправился в Париж, имеют полную свободу искать тому подтверждения[154]. Но для нас важно не это: важнее то, как душа Данте исполнялась философии в результате этих занятий.
В самом деле, Данте поистине замечательно описывает впечатление, которое произвело на него это запоздалое посвящение в философию. Примерно через два с половиной года занятий новая любовь изгнала из его души всякую другую мысль и вытеснила воспоминание о первой любви. Именно тогда Данте пишет знаменитую канцону: «Voi che ‘ntendendo il terzo ciel movete» [ «Вы, движущие третьи небеса»], этот гимн философии. Какими титулами он наделяет ее в этом поэтическом прославлении? Данте называет ее дочерью Бога —figlia di Dio – и царицей универсума – regina di tutto (II, 12). Это довольно сильные эпитеты. Добавим, что «новая любовь» изгоняет из мыслей Данте память не только о Беатриче-женщине, земной музе поэта, но и о блаженной Беатриче: перечитаем вторую строфу этой канцоны – и увидим, что ее невозможно истолковать иначе.
Таким образом, в жизни Данте был – и «Пир» свидетельствует об этом – период страстного увлечения «этой благороднейшей дамой Философией»: questa donna gentilissima Filosofia. Период увлечения чистой интеллектуальной красотой знания, которое внушаемой им любовью освобождает душу от скорби; период страсти к доставляющей блаженство мудрости, которая в буквальном смысле исторгает человека из забот материальной жизни, чтобы даровать ему свет и мир. Заметим: Данте здесь не говорит о философии ни как о гарантии вечного спасения человека, ни как о подательнице земного блаженства, которое сделало бы лишним другое блаженство. То, что происходит с его душой, – совсем иного рода: открыв философию и исполнившись страстного пыла от этого открытия, Данте позабыл обо всем другом. Вот почему эта вторая любовь смогла утешить его во всем, в том числе и в утрате предмета первой любви. Только такой смысл может иметь то место, которое я хочу процитировать целиком. Оно несколько длинно; но я вспоминаю, как однажды услышал от одной итальянской певицы, что итальянский возница, когда поет, никогда не обрывает фразы: он допевает ее до конца. Так можно ли с меньшим уважением отнестись к столь блестящему периоду, как этот? «А там, где в канцоне говорится: В ней путь к сиянью рая. Кто не боится вздохов и трудов, Всегда глядеть в ее глаза готов, подразумевается, что глаза этой жены – ее доказательства, которые, будучи направлены на очи разума, влюбляют в себя душу, освобожденную от противоречий. О вы, сладчайшие и несказанные видения, мгновенно пленяющие человеческий ум и появляющиеся в очах Философии, когда она беседует с теми, кто возлюбил ее! Поистине в ее очах – спасение, дарующее блаженство тому, кто их лицезреет, и оберегающее от смерти в невежестве и в пороках. Там же, где говорится: Кто не боится вздохов и трудов, должно понимать: “Если он не боится трудностей наук и спора сомнений”, которые с самого начала возникают и множатся от взглядов этой жены, а потом, под действием постоянного, исходящего от нее света, рассеиваются, как утренние облака перед ликом солнца; и, наконец, разум, привыкший к ее взорам, становится свободным, полным уверенности, подобно воздуху, очищенному и озаренному полуденными лучами» (II, 15). За этим воодушевлением чувствуется совсем недавно пережитый личный опыт, который, быть может, еще длится: Данте прославляет философию как подательницу блаженства, ибо только что открыл радость постижения рассудочной истины и счастье обладания ею[155].
В том, что радость этого открытия на время заставила Данте забыть обо всем остальном, нет ничего удивительного. Известно, сколь жарким может быть пыл неофита. Приведем пример более скромного плана, но не лишенный аналогии: кто не знает, что значит открыть для себя какого-нибудь писателя, проникнуться к нему восхищением, в течение некоторого времени читать только его, словно других авторов не существует, – вплоть до того момента, пока не наступит насыщение и автор не займет почетное место в углу библиотеки, где дремлют те, кого мы любили? Как сказал бы М. Барре, «еще один выжатый лимон». Интеллектуальные кризисы глубже, чем кризисы литературных вкусов, и длятся значительно дольше; но по существу разницы нет. Беатриче прямо обвинила кающегося грешника в том, что некогда он следовал ложному учению. Когда Данте спрашивает, почему слова Беатриче настолько превышают возможности его разумения, та отвечает:
Чтоб ты постиг…что за школе
ты следовал (conoschi… quella scuola c’hai seguitata),
и видел, можно ль ей
познать сокрытое в моем глаголе;
и видел, что до Божеских путей
вам так далеко, как земному краю
до неба, мчащегося всех быстрей»
Коль скоро речь идет о школе и об учении, Беатриче подразумевает здесь отнюдь не дурную мораль. Более того: объясняя, почему разум Данте не в силах постигнуть ее слова, она говорит поэту, что он должен это знать, ибо следовал школе, метод которой (vostra via – «ваш путь») настолько ниже пути божественного слова, насколько земля ниже неба. Эти слова могут означать лишь напоминание о том, что некогда Данте слишком полагался на силы разума; при другом толковании смысл их невнятен[156]. Итак, по собственному, трижды высказанному признанию Данте, он действительно пережил этот кризис. Остается выяснить, действительно ли Беатриче в «Пире» празднует триумф. Можно предположить три ответа на этот вопрос: 1) в момент написания «Пира» Данте еще погружен в этот кризис; 2) кризис прошел, не оставив после себя следов; 3) Данте вышел из кризиса, но его мышление несет на себе его следы. Мы не имеем права выбирать из этих трех гипотез a priori, но можем обратиться к тексту самого «Пира» и попросить его вынести решение за нас.
II. – Первенство этики
Место, которое Беатриче занимает в «Пире», чрезвычайно любопытно, и нет ничего удивительного в том, что оно послужило поводом для самых разнообразных комментариев. Между тем в данном случае комментаторы находятся на самой твердой почве, какую только можно найти в творении Данте. В отношении любого другого вопроса можно возразить: да, именно это говорит Данте, но что сказал бы он в тех трактатах, которые не были написаны? Здесь же, напротив, мы уже имеем всё, что Данте сказал бы о Беатриче, даже если бы одиннадцать отсутствующих трактатов были им написаны. Беатриче исчезает из «Пира» в первом же трактате, и, по мысли Данте, больше не должна была появиться в нём: «И так как здесь я коснулся бессмертия души, я позволю себе небольшое отступление; ведь, рассуждая о бессмертии, хорошо будет закончить разговор о той живой, блаженной Беатриче, о которой я в этой книге, как было мною решено, говорить больше не намереваюсь» (II, 8). На основании этих слов некоторые интерпретаторы без колебаний заключают: Беатриче проиграла партию, потому что Данте воспользовался первой же представившейся ему возможностью, чтобы отделаться от нее.