фактически преподаватели, представлявшие свои выводы как выводы естественного философского разума, тем самым учили им как истинным. Добавляя, что заключения естественного разума не обязательно истинны, они оказывались между Сциллой и Харибдой, ибо необходимые выводы разума необходимо истинны. Следовательно, с точки зрения противников Сигера, его позиция вынуждала его, хотел он этого или нет, к признанию двух противоположных истин – истины разума и истины веры: «Dicunt enim ea esse vera secundum philosophiam sed non secundum fidem catholicam, quasi sint duae contrariae veritates» [ «ибо они называют их истинными согласно философии, но не согласно вере, как если бы это были две противоположные истины»][342].
Таково происхождение доктрины «двойственной истины», которую общее мнение приписывает аверроистам, но которой они не учили: она была навязана им противниками[343]. Впрочем, как бы ни обстояло дело в этом пункте, для нас здесь важно то, что общее мнение, безусловно, считало Сигера Брабантского представителем этой доктрины, которой противостоял св. Фома Аквинский. Отсюда – проблема: как и почему Данте заставил св. Фому отозвать в этом существенно важном вопросе свое собственное учение и прославить Сигера Брабантского? Понятно, что эта проблема привлекла внимание дантоведов, ибо от ее решения зависит глубинный смысл творения Данте.
Приступая в свою очередь к этому вопросу, о. Мандонне был заранее убежден в двух пунктах, которые воспринимались им как исходные данные проблемы. С одной стороны, он сам первый показал, что «Сигер исповедовал чистый философский аверроизм»; с другой стороны, он считал несомненным, что «Данте явно осудил аверроизм», вплоть до того, что «вся философия Данте есть прямая противоположность философии Аверроэса»[344]. Если называть «чистым аверроизмом», что вполне законно, учение латинских аверроистов (не самого Аверроэса), то первый тезис неоспоримо истинен. Второй, напротив, вызывает множество затруднений. Мы рассмотрим их ниже. Пока просто отметим, что, признавая эти два тезиса, о. Мандонне принял на себя обязательство объяснить: каким образом поэт, будучи томистом и противником аверроизма, мог заставить св. Фому прославить такого аверроиста, каким был Сигер Брабантский? На вопрос, поставленный таким образом, существует лишь один удовлетворительный ответ: «Судя по всему, Данте не знал учений Сигера Брабантского»[345].
Вообще говоря, в этом нет ничего невозможного. Можно так считать, как можно считать, напротив, что Данте знал Сигера достаточно близко, чтобы быть его учеником[346]. Возможно, подробности учения Сигера о душе были известны Данте не так хорошо, как они известны о. Мандонне, а нам – благодаря ему. Можно даже согласиться с тем, что нельзя установить, насколько хорошо Данте знал эти учения. Но даже если согласиться со всем этим, что еще не доказывает, что Данте совсем ничего не знал об учении Сигера, проблема остается. Понять, что Данте мог поместить Сигера в Рай, не означает понять, почему он его туда поместил. Если Данте, помещая Сигера в Рай, совершил оплошность, спрашивается: почему он ее совершил? Вот в чем вопрос.
Можно предположить, например, что эта оплошность чисто случайна. Правда, Данте обычно не называет имен собственных, не имея на то некоторых оснований; но случай Сигера мог быть исключением. Однако поверить, что Данте совершил эту ошибку случайно, мешает то, что он совершил ее дважды, и при столь похожих обстоятельствах, что невозможно не усмотреть в этом признака преднамеренности. Впрочем, это известный факт: в песни XII Рая (стихи 139–141) Бонавентура так же, как Фома Аквинский, представляет, в свою очередь, окружающих его Учителей. Среди них находится «il calavrese abate Gioacchino, / di spirito profetico dotato» [«…вещий Иоахим, / который был в Калабрии аббатом»]. Это явный выпад против Фомы Аквинского, недвусмысленно отказывавшего Иоахиму Флорскому в пророческом даре[347]; но еще больший выпад против Бонавентуры, который считал Иоахима справедливо осужденным невеждой и которого Анджело Кларено обвинял в том, что он предал суду и приговорил к тюремному заключению Иоанна Пармского, своего предшественника на посту генерального министра ордена, за то, что тот исповедовал учение Иоахима[348]. Допустить, что Данте совершил две ошибки такого масштаба, причем одинаковых по своей природе, означало бы слишком мало доверять его суждению.
К тому же достаточно немного вчитаться в тексты, чтобы убедиться в том, что Данте в обоих случаях очень хорошо знал, о ком он говорит. Представить Иоахима как пророка означало придать ему именно то качество, которое отвергали за ним брат Бонавентура и брат Фома, видевшие в нем лишь лжепророка. Что касается Сигера, обилие подробностей, с которыми Дате его описывает, убеждает в том, что он не заблуждался насчет своего персонажа. Если он не знал о нем всего, то, по меньшей мере, знал, почему поместил его в Рай. То, что́ Данте нам говорит о Сигере, можно суммировать следующим образом: это был преподаватель философии факультета искусств Парижского университета, пострадавший за то, что учил некоторым истинам, и с тех пор ждавший смерти, которая все медлила. Оставим в стороне проблему смерти Сигера Брабантского, которая не затрагивает нас непосредственно[349]; все прочее поддается исторической верификации. Сигер преподавал философию в Париже; мы до сих пор имеем возможность прочитать многие из его трудов; он был одним из философов, против которых были направлены осуждения 1270 и 1277 гг.; ему было назначено предстать перед трибуналом инквизитора Франции, Симона де Валя, 23 октября 1277 г.[350]; и хотя к этому времени он, вероятно, уже обратился в бегство, одного этого назначения достаточно, чтобы оправдать определение «invidiosi» [ «неугодные»], которое употребил Данте, говоря об истинах, veri, коим учил Сигер. Каковы бы ни были последующая жизнь и конец этого магистра, факт состоит в том, что его университетскую карьеру сломало осуждение 1277 г. Следовательно, свидетельство Данте о Сигере исторически корректно. Но признание тезиса о. Мандонне предполагает, что Данте, зная, что Сигер был философом и что этот философ был осужден за некоторые из своих философских мнений, осмелился провозгласить эти осужденные мнения истинными, даже не зная, в чем они состояли[351].
Такое предположение маловероятно. Тем не менее, историческая строгость о. Мандонне привела его к еще более невероятной позиции. Текст Данте настолько очевидно проводит ту мысль, что Сигер царит на небе в качестве философа, что даже о. Мандонне не мог этого не заметить. А коль скоро он это заметил, его безупречная добросовестность и талант заставили его признать это, причем признать с полной ясностью. Но так как о. Мандонне придерживался того мнения, что Данте не знал учения Сигера, он пришел к мысли, что Данте поместил Сигера на небо, потому что Сигер был философом, хотя Данте не знал, в чем конкретно заключалась его философия[352].
Этот тезис не только неправдоподобен, он еще и противоречив. Ведь если Данте выбрал Сигера как представителя философии, он сделал это, как превосходно показывает сам о. Мандонне, именно тому, что хотел поставить рядом с Фомой воплощение ученой философии, «представителя современной мирской науки – ари-стотелизма. Вот почему Данте отводит Сигеру место по левую руку от Фомы Аквинского, тогда как Альберт Кёльнский, учитель и наставник Фомы, находится от него по правую руку. В действительности Сигер здесь как бы замещает Аристотеля, которому не было доступа в Рай. То, что Данте хотел поставить рядом со св. Фомой представителя мирской науки, настолько очевидно, что он позаботился о подробной характеристике Сигера, дабы никому не пришло в голову, что тот был теологом»[353].
Следовательно, Данте, по меньшей мере, знал о Сигере то, что тот был одним из очень редких современных ему магистров, способных символизировать чистую философию, то есть аристотелизм, чуждый любой богословской озабоченности. Другими словами, тезис о. Мандонне, уступающего в этом пункте очевидности текстов, требует, чтобы Сигер символизировал философскую позицию, которую не мог символизировать богословствующий философ Фома Аквинский. Но такое разделение теологии и философии, которое символизирует здесь Сигер Брабантский, лежит в самой основе заблуждений, за которые этот философ был осужден в 1277 г. Следовательно, нельзя сказать вместе с о. Мандонне, что Данте пожелал прославить в лице Сигера мирскую философию в ее отличии от теологии, имплицитно не подразумевая при этом, что Данте был осведомлен о философско-богословском сепаратизме Сигера. Тогда вывод напрашивается сам собой. В любом случае то, чего Данте, может быть, и не знал о философии Сигера, не могло бы объяснить, почему он поместил его в Рай: основанием для такого выбора послужило не то, чего Данте не знал, а то, что́ он знал. Но нам вполне справедливо говорят, что, по замыслу Данте, Сигер должен был представлять философию без теологии. Следовательно, Данте должен был, по крайней мере, знать, что этот магистр придерживался строгого различения между философским и богословским порядками. Высказывания Сигера на этот счет были истинными, veri; именно за них он и пострадал: они были invidiosi [неугодными] [354]