вопреки властолюбию Папы и его жажде приобретения новых земель!
В запальчивости Данте заговорил громко и резко, так что остальные посетители остерии стали на них оглядываться. Но тут внимание друзей отвлекло другое обстоятельство.
— Гляди-ка, двое флорентийцев, мессер Кавальканти и мессер Данте! Добрый вечер, господа!
Друзья-поэты поднялись из-за стола и приветствовали вновь пришедших. Один из них был молодой, второй — средних лет; чувствовалось, что оба искренне рады встретить в чужом городе земляков.
— Ну, мессер Виери, это просто счастливый случай, что вы оказались именно здесь! Тут как раз есть подходящее местечко для вас и для вашего сына. Присаживайтесь! Вино тоже недурное, мне сдается, что оно понадобится вам не только для того, чтобы развязались языки. Вы и так расскажете нам с Данте кучу разных новостей!
— Совершенно верно, мессер Гвидо! Вы и мессер Данте удивитесь, если я расскажу вам, что со мной сегодня приключилось. Но давайте говорить немного потише, никогда нельзя знать…
— Конечно, осторожность не помешает, хотя здесь каждый занят исключительно собственной персоной.
Собеседникам принесли еще вина, они выпили, и Виери Черки, предводитель флорентийских белых, начал рассказывать:
— Вы уже знаете, что Папа Бонифаций призвал меня к себе, чтобы побеседовать о раздорах в нашем отечестве?
— О, так вы сегодня очутились прямо в логове льва?
— Да, мессер Данте. Я захватил с собой в Латеран[36] сына, чтобы и он удостоился апостольского благословения, но кардинал не пропустил его. Он сказал, что его святейшество назначил аудиенцию мне и посторонние тут ни при чем.
— И что же потребовал от вас Папа?
— Он потребовал очень многого, милый Данте! Сначала он был весьма милостив и приветлив, а потом хитрый старый лис проговорился наконец, чего он хочет.
— И чего же? — Две пары глаз впились в морщинистое лицо рассказчика, спокойное и немного насмешливое.
— Заверив меня в своем полном ко мне расположении и пообещав всевозможные милости… — Виери Черки оглянулся на обитателей остерии, которые при желании могли подслушать его рассказ, и, понизив голос, продолжил: — …он попросил меня непременно помириться с Корсо Донати.
Темпераментный Данте не удержался и стукнул кулаком по столу, так что зазвенели бокалы.
— Будь осторожен! — напомнил ему Гвидо Кавальканти, и Виери Черки поддержал поэта:
— Нам нельзя привлекать к себе внимание!
— Вы правы, друзья, — согласился Данте, — но действительно трудно держать себя в руках при виде подобного лицемерия и ханжества! Помириться с Корсо Донати! Это означает не что иное, как то, что мы должны сдаться на милость Папы! Потому что этот… повелитель церковных владений абсолютно точно знает, что такой, как Корсо Донати, никогда не заключит честного мира со своими противниками!
Кавальканти перебил своего молодого друга:
— Разумеется, это был со стороны его святейшества всего лишь тактический ход, как в шахматной игре! Мессер Виери сейчас поделится с нами, какой ответный ход он сделал.
— Я ответил его святейшеству, что ни с кем не враждую. И если святой отец упоминал о некоем мире, который должен быть заключен, такие речи предполагают существование войны. «Я же, — заметил я, — ни с кем не враждую, поэтому мне не требуется делать никаких шагов для примирения с кем бы то ни было».
— Именно так, вы дали блестящий ответ! — похвалил рассказчика Гвидо Кавальканти.
Данте спросил:
— Он остался доволен вашим ответом?
Старик рассмеялся:
— Сначала он с изумлением посмотрел на меня, ибо явно не ожидал подобного ответа. Но потом вскипел от ярости, словно Везувий во время извержения. Мне незачем было приходить к нему с такой глупой болтовней, накричал он на меня, он знает положение дел во Флоренции лучше, чем нам, может быть, хотелось бы, а кто отказывается от его милости, еще придет в трепет от его немилости. Пока он гневался, я хранил полное спокойствие и невозмутимость. «Мне искренне жаль, — сказал наконец я, — если ваше святейшество так превратно поняли нас и наше чистосердечное мнение, но дать иного ответа, не поступившись при этом правдой, я не мог». Старик так взглянул на меня, словно собирался пронзить своим взглядом. «Я сломаю ваше упорство!» — выкрикнул он и сделал мне знак удалиться. Аудиенция была окончена. Разумеется, я не заставил просить себя дважды и поспешно ретировался.
Некоторое время слушатели молчали, потрясенные. Они прекрасно сознавали, что значит навлечь на себя немилость и гнев могущественного Папы. Теперь самый невинный случай мог спровоцировать лавину непредсказуемых последствий. Но могли Виери Черки ответить иначе?
— В этом поединке вы показали себя настоящим молодцом! — похвалил Виери Гвидо Кавальканти. — Будем спокойно смотреть вперед, что бы ни случилось! А теперь, я думаю, нам пора расходиться по домам.
— Я согласен с вами, — ответил Виери Черки. — Как только мы снова окажемся во Флоренции, посоветуемся с нашими друзьями и единомышленниками, чтобы решить, как поступать дальше.
Выпив напоследок, оба Черки сердечно распрощались со своими земляками, а друзья-поэты, одолеваемые какой-то неясной тревогой, которую они безуспешно старались прогнать, отправились на ночлег, благо он находился недалеко…
В последующие дни Данте целиком отдался исполнению своих религиозных обязанностей. Прилежно, с благоговением он посетил базилики апостолов Петра и Павла. Папа, которого он увидел во всем его великолепии, произвел на него большое впечатление. Подобно остальным христианам, он преклонял колени в ожидании апостольского благословения. Однако, несмотря на торжественность момента, его не покидала одна мысль: «Даже если бы ты, Бонифаций, был одним из величайших святых и мог бы даровать все милости Неба, вечные и бренные, я все равно не позволил бы тебе посягнуть на свободу Флоренции!»
ГОСПОДА ПРИОРЫ
В юную душу Лючии упало ядовитое семя недоверия. До сих пор для нее не было человека более уважаемого и благородного, чем родной отец. А теперь она, к своему ужасу, обнаружила, что почти все знакомые и даже кое-кто из родственников считают отца изменником. Не то чтобы они говорили это ему прямо в глаза — о нет! Но молчание окружающих, их туманные намеки, бросаемые ими взгляды и все их поведение открыли молодой девушке, как расценивают они поступок отца, и это открытие причиняло ее невинной душе невыразимые страдания.
Но разве Арнольфо на днях не нашел такие тактичные, такие убедительные слова в защиту ее отца? О конечно, и Лючия была очень ему за это благодарна. Но в глубине души она никак не могла избавиться от подозрения, что свое настоящее мнение Арнольфо скрыл из любви к ней, и это тем более не давало ей покоя. Она должна узнать правду во что бы то ни стало! И вот, выбрав момент, когда мать после обеда ушла в кухню, она обратилась к отцу:
— Отец, могу я у вас кое-что спросить?
Камбио да Сесто, ломавший себе голову над тем, что будет с его торговыми делами в случае его изгнания, удивленно поднял глаза на дочь:
— Что тебе надо, дорогая Лючия?
— Теперь о нас ходит так много разговоров…
— О нас? Ты, наверное, хотела сказать — обо мне?
— Приоры хотели отправить вас в изгнание, потому что… потому что… я не могу поверить тому, что они рассказывают друг другу, поэтому мне хотелось бы услышать ответ именно от вас. Это правда, вы в самом деле изменник?
Как раз в этот момент из кухни вернулась мать. Она в страхе взглянула на дочь, а затем перевела взгляд на мужа, который в раздражении воскликнул:
— Это тебе сказал, наверное, Альберти! Вот негодяй!
Девушка сильно побледнела.
— Не называйте Арнольфо негодяем, отец! Он не сказал про вас ни одного дурного слова — напротив, он взял вас под защиту!
— Взял под защиту! — презрительно засмеялся отец. — Знаем мы таких!
— В самом деле, отец! Но по остальным я вижу, что у них на уме, поэтому скажите мне, пожалуйста: вы действительно замышляли предательство против нашего города?
Донна Джудитта хотела вмешаться и заставить дочь прекратить подобные речи, но не смогла. Ей и самой не раз хотелось выведать у мужа, что, собственно говоря, вменяют ему в вину, однако ей все недоставало мужества. Теперь, когда дочь задала этот вопрос прямо, без обиняков, донна Джудитта с замиранием сердца ожидала от мужа ответа, который бы внес полную ясность.
— Как можно обвинять нас в измене! Если мы связаны с Папой, в этом нет ничего противозаконного, потому что он является сюзереном Тосканы.
Лючия смотрела прямо в глаза отцу.
— Этим вы хотите сказать, что Папа с удовольствием стал бы нашим сюзереном, но на самом деле он им еще не является; вы только еще хотите сделать его им!
— Что ты понимаешь в жизни, в политике! Лучше занимайся своими собственными делами и предоставь заботу о государстве людям, которым это положено по долгу службы!
— Вы уклоняетесь от прямого ответа, отец! Разумеется, я не собираюсь вмешиваться в дела, которые меня не касаются, но сейчас речь идет о том, вправе ли люди поносить наше доброе имя или нет!
Тут мессер Камбио не выдержал:
— Придержи свой язык, грубиянка! А ты, — набросился он с упреками на донну Джудитту, — как мать, слова не скажешь против, когда наша дерзкая дочь клеймит собственного отца как преступника!
Хозяйка дома печально посмотрела на своего возмущенного супруга.
— Разве она не права? Разве у меня самой не сжимается сердце, когда я ловлю на себе косые взгляды друзей и соседей? Лючия тоже страдает от этого!
— Не обращайте на них внимания! Белым недолго осталось править, скоро они от страха попрячутся в мышиные норы, а господами во Флоренции станем мы!
— Но, Камбио, а если колесо фортуны сделает очередной оборот и вы опять окажетесь презираемыми и гонимыми?
— Такого больше не случится! В политической борьбе нужно только правильно выбрать позицию — в этом весь успех дела! Я уже знаю, как мне действовать. Так что поступайте с учетом того, что я вам сказал, и не портите нам игру — это важнее для всех нас, чем вам кажется! А сейчас я отправляюсь на совещание нашей партии. Будьте здоровы!