Является душе моей любезным.
Я — тот Арно, который слезы льет
И с песнею веселой в путь идет;
Безумие минувшего, тоскуя,
Оплакал я и в будущем, ликуя,
Предвижу я блаженство без конца.
Ведомый в путь могуществом Творца,
Когда взойдешь к сияющей вершине, —
Не позабудь и о моей кручине!»
И он исчез в спасительном для всех
Огне святом, что очищает грех.
После седьмого круга чистилища перед Данте появляется ангел, который сообщает, что для того, чтобы попасть на вершину горы, надо очиститься огнем. Данте вспоминает мучения тех, кого он видел в аду и чистилище, и его охватывает страх, но Вергилий побуждает его идти вперед и говорит, что за огненной стеной его ждет Беатриче.
И так же, как Пирам полуживой,
Услышав имя Тисбы при кончине,
Раскрыл глаза под тутовой листвой,
Чей плод с тех пор оттенок принял красный, —
Откинул я моих сомнений гнет
При имени волшебном, что цветет
В душе моей. С улыбкой, поневоле
Прорвавшейся, поэт сказал тогда:
— «Мы не хотим здесь оставаться боле».
(Так детское упрямство иногда
Смягчает вид душистого плода.)
Учитель мой, вступая первым в пламя,
Бестрепетно меня с собою вел,
Последним же, и третьим, Стаций шел,
Давно уже стоявший между нами.
И пламя так невыносимо жгло,
Что окунуться в жидкое стекло
Хотелось мне; недоставало мочи
Сносить жару. Чтоб поддержать меня,
Мне говорил поэт среди огня:
— «Божественной Жены я вижу очи!»
На дивный глас, что слышался вдали,
Пройдя сквозь море пламени нетленны,
К подножию горы мы подошли.
За стеной огня ступени вели в сады Земного Рая, охраняемые ангелом целомудрия. Переночевав на ступенях последней лестницы, ведущей к совершенству, Данте и латинские поэты вошли в Земной Рай. Уста Вергилия сомкнулись, ибо в этих пределах просвещенный разум должен безмолвствовать. На ступенях перед восходом Данте видит во сне прекрасную молодую женщину, которая на холмах Венеры собирает цветы. Слышится ее песня. Это Лия. Ее сестра Рахиль сидит неподвижно и смотрится в зеркало, любуясь красотой своих очей. Лия любит работу своих прекрасных рук, Рахиль погружена в самолюбование. Так представлена в живых образах и в то же время аллегорически жизнь деятельная и жизнь созерцательная. Лия предвозвещает Матильду Земного Рая, Рахиль — Беатриче, с которой она находится рядом в Небесной Розе. Этим сном во сне постепенно раскрывается перед Данте новая красота Беатриче.
В «Чистилище», как и в «Аде», Данте часто прибегает к приему сновидений, которые являются как бы сном во сне. Припомним еще несколько снов Данте. В преддверии Чистилища Данте снится, что его возносит «в заоблачный совет» орел. Это орел Юпитера, символ Римской империи.
Иногда Данте не помнит, что происходило с ним во сне, и ему рассказывает об этом Вергилий. Так, Данте не мог понять, каким образом после долины Антипургатория он очутился на лестнице перед вратами Чистилища. От Вергилия он узнает, что сонного его перенесла на руках Лучия. Сон-видение посещает Данте и перед восхождением к последним двум кругам, но представшее ему на этот раз отвратительно и мерзостно. В сон Данте вступила женщина «гуглива, с культями вместо рук, лицом желта», хромая и кривая. Под взглядом Данте она выпрямляется, живая теплота проходит по ее восстановившимся и оживающим членам, лицо ее становится прекрасно, облекаясь «в такие краски, как любовь велела».
Рядом с неотразимо ужасной женщиной нежданно появляется святая жена. Она гневно рвет платье у поющей, обнажая ее мерзости. От «несносного смрада», который исходит от плоти, Данте просыпается. Вергилий объясняет погрузившемуся в раздумья Данте смысл видения:
«…Ты видел ведьму древних дней,
Ту самую, о ком скорбят над нами;
Ты видел, как разделываться с ней.
С тебя довольно…»
И Данте навсегда освобождается от наваждения… Земной Рай является как бы средоточием жизни активной. Водительницей Данте станет там Матильда…
Поток преграждает Данте путь, и тогда появляется Матильда, собирающая цветы. Ее шаг переходит в пляску, она почти летит над поверхностью земли и кажется Данте юной Прозерпиной до того, как ее похитил Плутос, бог преисподней. Взгляд ее исполнен блеска, напоминая сияние очей Венеры, уязвленной стрелою Амура. Это поэтическое видение можно назвать идиллией Земного Рая. Так оно было понято поэтами Аркадии — итальянского классицизма начала XVIII века, и от них восприятие это передалось в конце века русским писателям из окружения Карамзина, которые впервые заинтересовались Данте. Сцена с Матильдой — первый русский перевод из «Божественной Комедии» (1799). Над водами Леты слышится смех Матильды. Ее образ напоминает нам не только юную Прозерпину, но также Симонетту Полициана и Венеру Боттичелли. Радость игры и смех Матильды рождают воспоминания о блаженных временах, когда на земле еще не было плача и стенаний. Явление Матильды обещает восстановление на земле совершенного и праведного человечества, не знающего алчности и стяжания. Матильда говорит, что поэты древности, которые воспевали золотой век, наверно, витали здесь в своих снах. При этих словах на лицах Данте, Вергилия и Стация расцветает улыбка, Вергилий продолжает хранить молчание. Последние его слова перед вступлением в Земной Рай были о том, что Данте свободен, дух его исцелен, он стал сам себе судьею; отныне он увенчан короной и митрой, посвящен во все тайны мироздания, проник в тайны жизни действенной, символ которой императорская корона, и жизни созерцательной (символ ее — митра), и поэтому сам стал судьей, царем и первосвященником…
Последние пять песен «Чистилища» посвящены аллегорическому видению, представляющему трудности для читателя, не обладающего специальными сведениями. Еще раз повторим, что аллегории Данте обладают необычайной художественной выразительностью, создающей первый поэтический план, непосредственно воздействующий на воображение. Перед нами появляется процессия старцев и пляшущих нимф, колесница, влекомая таинственным Грифоном. Данте видит, как лесная глубина озаряется внезапными молниями. Свет все возрастает; воздух под листвою деревьев становится пламенным, сладостный далекий звук переходит в стройный напев. Тогда слышится взволнованный голос поэта, призывающий сонм священных дев — античных муз, которые должны ему помочь выразить все, что он видит и слышит. За то, что он изведал голод, стужу, бессонницу, пусть звездная Урания вдохновит его.
Сперва мы видим — вместе с Данте — краски. Старцы в процессии одеты в белые одежды, над ними струятся световые волны, как бы проведенные кистью художника. Появляется золотая колесница, которую влачит Грифон, переливаясь золотом, белизною лилий и пурпуром роз. Поэт сравнивает колесницу Эдема с триумфальными колесницами Древнего Рима и с золотой повозкою Солнца.
У правого из тех колес священных
Три женщины плясали, и одна
Была, как пламя жгучее, красна,
Другая же в одеждах драгоценных;
Как изумруд, казалась зелена;
Последняя блистала белизною
Чистейшею лишь выпавших снегов.
То белая вела их за собою,
То красная, и легкий ритм шагов
То ускорялся ими в лад напева,
То затихал. У колеса налево
Я четырех увидел; их гурьбу,
Блиставшую одеждами окраски
Пурпуровой, вела с собою в пляске
Четвертая, имевшая во лбу
Не два, а три сияющие ока.
За ними шли, задумавшись глубоко,
Два мудреца уже на склоне лет.
Из них различно каждый был одет,
Один из них казался Гиппократа
Учеником, целителя того,
Кого природа, жалостью объята,
Послала тем, кто ей милей всего.
Другой иным казался: обнаженный
Держал он меч могучею рукой,
И я, хотя был отделен рекой,
Затрепетал, испугом пораженный.
За ними шли, склоняя взор к земле,
И четверо других, полны смиреньем,
Еще один, объятый сновиденьем,
Но с думою высокой на челе.
Явилися в одеждах белоснежных
Все семеро, но вместо лилий нежных
Их украшал из алых роз венок:
Издалека подумать каждый мог,
Что их чело венчает огонек.
Аллегорическое действо на вершине Чистилища нетрудно истолковать: колесница, влекомая Грифоном, имеющим два естества — земное и небесное, — христианская церковь; алая, изумрудная и белоснежная нимфы — вера, надежда, любовь; старцы олицетворяют духовные сочинения. Из этих символов и аллегорий второстепенный поэт создал бы лишь «поучительное», а по существу, хладное и блеклое повествование, которое не могло бы воспламенить фантазию.
Данте увидел на колеснице: в венке из олив под белым покрывалом, в зеленом плаще, в пылающем красном одеянье женщину. В таком пылающем, кроваво-алом платье она впервые предстала поэту во Флоренции, когда ему было девять лет.
И я, хотя в теченье многих лет
Не трепетал от страха и волненья
В присутствии ее, но в этот миг
Я, прежде чем мне подсказало зренье,
При помощи чудесного внушенья,
Любви былой могущество постиг.
Как только мне предстала эта сила,
Которая еще на утре дней
Болезненно мне душу поразила,
Я, как дитя, что к матери своей
Бежит искать защиты и опоры,
К Вергилию спешил направить взоры,
Сказать ему: — Во мне пылает кровь,
Я узнаю огонь минувшей страсти,
И снова весь я у нее во власти! —