Второе основание гипотезы профессора Васильева то, что в учении нашего философа замечается отражение буддийской философии и пр. Этот аргумент также представляется довольно произвольным.
Прежде всего нужно заметить, что пессимизм свойствен вообще человеческой душе, а жителям Востока в особенности; поэтому не следует удивляться тому, что мы находим его и в системе Лаоси. Богатая природа Китая не была ограждена от случайных бед, могущих разорять благосостояние народа; избыток вод часто опустошал огромные пространства; нашествие диких племен не всегда могло быть предотвращено; внутренний политический разлад иногда уничтожал все, нажитое народом. Все эти беды способствовали образованию пессимистического взгляда на жизнь.
Если мы возьмем лаосиевский пессимизм и сравним его с буддийским, то найдем неизгладимое различие между ними. Буддизм проповедует абсолютное прекращение всякого рода душевных процессов, составляющих преимущество разумного существа, т. е. проповедует «нирвану». У Лаоси ничего подобного мы не находим. Буддизм утверждает, что в самом существовании человека лежит нравственное зло; Лаоси этого не допускал.
Правда, в одном из афоризмов наш философ говорит о периоде, «когда все (люди) сделаются бездеятельными»[33], а в других проводится мысль, что «для того, чтобы быть святым, нужно соблюдать бездействие»[34], но это еще не буддийская нирвана. «Бездеятельность» Лаоси нужно понимать в особом значении. Он хочет сказать, что «не следует портить естественного состояния человека посредством излишнего умствования».
Необходимость понимать «бездейственность» Лаоси в указанном смысле подтверждается «Трактатом о нравственности». Наш философ усердно проповедует людям самоусовершенствование[35], чего невозможно достигнуть при полной бездеятельности. Деятельность, согласно Тао (т. е. согласно учению об истинной нравственности), есть бессловесная проповедь о Тао: «Когда святой муж управляет страной, то сердце его пусто, а тело полно; он ослабляет свои желания и этим усиливает кость»[36]. Это изречение означает, что нам необходимо стараться не мудрствовать напрасно, что никогда не приносит пользы, а прямо действовать, подобно тому, как сытый человек способен работать больше, нежели голодный.
Таким образом, Лаоси не проповедует нирваны, а напротив – отстаивает деятельность без праздного мудрствования. Отсюда ясно, что существует большое различие между буддийским и лаосиевским пессимизмом. Теория профессора Васильева о зависимости учения Лаоси от буддийской философии, как оказывается, не имеет реального основания.
Нельзя не упомянуть и о языке «Трактата о нравственности» как одном из свидетельств древности и подлинности его. Он отличается необыкновенною сжатостью, силой выражения, фигуральностью, отрывочностью и очень часто некоторой темнотой выражения. Прием лаосиевского писания очень оригинален: он существовал только в глубочайшей древности. В этом отношении, из всех философов один Конфуций может быть поставлен в одном ряду с Лаоси; Менси, Канписи, Соси и другие писатели, жившие в III и IV вв. до Р. Хр., пишут совсем иначе, чем наш философ.
Конечно, я не выставляю этого соображения как вернейшего признака древности и подлинности «Тао-те-кинга», но тем не менее и оно может служить подтверждением моей мысли.
Вопрос о личности Лаоси один из труднейших в истории китайской философии. Известия о нашем философе, переданные Сыма Цянем, так бедны и незначительны, что нет никакой возможности составить по ним полное жизнеописание мыслителя. Правда, кроме известий Сыма Цяня, существует в китайской литературе целый ряд апокрифических сказаний о Лаоси, но в них мало достоверного. Поэтому при составлении жизнеописания Лаоси нужна большая осторожность.
Относительно года рождения нашего философа нет никаких достоверных данных. Известный синолог Станислас Жюльен думает, что Лаоси родился в 604 г. до Р. Хр.[37]
Эта хронологическая дата, как утверждает сам Жюльен, взята им из апокрифических авторов, но тем не менее заслуживает внимания. Если мы поверим известию, переданному историком Сыма Цянем, что Конфуций имел свидание с Лаоси, то можно будет предположить, что годы цветущей деятельности нашего философа относятся приблизительно к началу политико-философской деятельности Конфуция. Отсюда можно заключить с вероятием, что Лаоси родился приблизительно в начале 600-х годов до Р. Хр.
Родители философа жили в селе Кёку-Зин, уезда Лей, провинции Ку, которая находилась в королевстве Со (близ теперешнего Пекина)[38]. Какой была их профессия, об этом не сохранилось никаких известий. Во всяком случае местечка, в котором родился Лаоси, давно не существует[39]. Имя Лаоси значит «престарелый философ». Это не есть собственное имя его; так называли и называют его древние и современные китайцы, желая этим выразить уважение к нему, как мыслителю.
Фамилия его была Ли, имя Зи, псевдоним Хакуян[40], а после смерти ему дали прозвище Сен (длинноухий).
Комментатор «Исторического повествования» Сыма Цяня говорит, что Лаоси носил фамилию Ли по матери, а свой псевдоним заимствовал от имени своего отца.
О том, какое образование получил Лаоси, до нас не дошло никаких сведений. Но, судя по тому, что впоследствии наш философ нес важную государственную службу, доступ к которой был открыт только для выдержавших особые государственные экзамены, нужно думать, что Лаоси в своей молодости получил хорошее, конечно в тогдашнем смысле, образование.
В одном примечании в истории Сыма Цяня приводятся слова апокрифа: «Лаоси был (человек) высокого роста; цвет лица у него желтый, красивые брови, длинные уши, широкий лоб, редкие и некрасивые зубы, четырехугольный лоб с толстыми и безобразными губами»[41].
Образ жизни Лаоси, по преданию, был весьма своеобразен. Не подлежит сомнению, что он исполнял или, по крайней мере, старался исполнять все то, что ему казалось истиной, правдой.
По-видимому, он был человек простой, нетребовательный, скромный и, так сказать, нищий духом. Каково было его материальное обеспечение, об этом есть очень достоверное известие. В ХХ гл. «Тао-те-кинга» он пишет: «Многие люди богаты, но я не имею ничего, как будто все потерял». Это дает нам основание заключить, что Лаоси был небогат; но если принять во внимание, какой пост он занимал в период своей государственной деятельности, то нельзя предполагать, что он был совсем не обеспечен. Однако есть основание думать, что он раздавал бедным все, что имел, делая это втайне от всех. «Я раздаю милостыню, – говорится в LIII гл. “Тао-те-кинга”, – в великом страхе»[42]. Он учил не мудрствовать, а действовать[43], не мечтать, а работать[44]. Словесное учение недействительно и несущественно, а истинное учение, по его мнению, должно осуществляться на деле, т. е. необходимо делами доказывать истинность учения.
Это дает нам основание думать, что во время своей служебной деятельности наш философ не столько проповедовал свое учение, сколько старался осуществлять его на деле. Тем не менее есть основание предположить, что учение Лаоси получило громкую известность еще при жизни его: «На всей земле (т. е. в Китае), – пишет он, – люди говорят, что мое Тао велико» (LXVII).
Несомненно, что Лаоси очень рано стал чувствовать склонность к аскетической жизни. Он был очень рассудителен; ему были чужды всякого рода порывы чувств и экстазы. В его общественной и частной жизни не имели места никакие страсти.
Аскетическое настроение и образ жизни, однако же, не мешали ему вести семейную жизнь, хотя о ней мы никаких точных известей не имеем. В «Историческом повествовании» Сыма Цяня есть, однако, любопытное известие относительно судьбы потомков Лаоси. Сын нашего философа Со был сыном времени своего в полном смысле этого слова: он избрал военную карьеру, к которой отец его относился отрицательно[45]. Он не сочувствовал учению своего отца.
Лаоси, по известию Сыма Цяня, был начальником императорского книгохранилища (или же государственного архива). Долго ли он находился на этой должности, нам неизвестно.
Впрочем, нужно заметить, что эта служба Лаоси имела громадное влияние на развитие его философской мысли, так как дала ему свободный доступ к хранилищу всякого рода знаний. Современное ему китайское общество, среди которого он вырос, тоже не осталось без влияния на его ум. И ему, как впоследствии Конфуцию, хотелось спасти своих единоплеменников от бесконечных политических усобиц. Это стремление очень ясно и характерно отразилось на всей системе его философии[46].
В каком отношении находился Лаоси к мыслителям своего времени, об этом подробных сведений не сохранилось.
Историк Сыма Цянь передает нам весьма интересное известие о свидании двух великих философов Срединной империи: Лаоси и Конфуция. Постараюсь буквально передать то, что пишет историк Китая.
«Когда Конфуций находился в Сиу, – пишет Сыма Цянь, – то он посетил Лаоси, чтобы услышать мнение его относительно обрядов».
«Обрати внимание на то, – сказал Лаоси Конфуцию, – что люди, которые учили народ, умерли, и кости их уже давно истлели, но слова их доселе существуют. Когда мудрецу благоприятствуют обстоятельства, он будет разъезжать на колесницах, когда же нет, он будет ходить, нося на голове тяжесть, держась руками за край ее»