Четвертый признак новой парадигмы — по-видимому, самый глубокий и трудный для физиков. Он относится к известному с древних времен сравнению познания со строительством. Ученые говорят о фундаментальных законах, о фундаменте знания: оно должно строиться на прочном и надежном основании. Существуют базовые строительные блоки, фундаментальные уравнения, базовые постоянные, фундаментальные принципы. Уподобление знания сооружению, покоящемуся на прочном фундаменте, главенствовало в западной науке и философии тысячи лет.
Между тем фундамент научного знания не всегда такой уж основательный. Его не единожды подновляли, а несколько раз разрушали полностью. Каждая научная революция приводила к тому, что фундамент науки отчасти размывался. Так, Декарт писал о науке своего времени в своем знаменитом «Рассуждении о методе»: «Я пришел к выводу, что на таком зыбком основании не может быть построено что-либо прочное». И тогда же Декарт взялся за создание новой науки на незыблемом основании. Прошло 300 лет, и уже Эйнштейн написал в своей автобиографии: «Тогда возникло ощущение, что почва уходит из-под ног, и нигде не было видно никакой тверди, на которой что-то можно было построить».
Так на протяжении всей истории науки возникало чувство, что фундамент шатается, а то и рушится. Нынешняя смена парадигмы науки тоже вызывает такие ощущения, но теперь, возможно, это происходит в последний раз. И не потому, что больше не будет прогресса или перемен, а потому, что больше не будет фундамента. Мы можем прийти к выводу, что будущей науке не нужно основания, и заменить метафору здания метафорой сети. Подобно тому как мы видим окружающую нас реальность в виде сети отношений, наши описания этой реальности — понятия, модели, теории — образуют взаимосвязанную сеть, отражающую наблюдаемые явления. В ней нет ничего первичного или вторичного, как нет и фундамента.
Новое представление о системе знаний как о сети без фундамента очень неудобно для ученых. Впервые оно было четко сформулировано Джеффри Чу в виде бутстрап-теории частиц. Согласно ей, природа не может быть сведена к фундаментальным сущностям вроде «строительных кирпичиков» материи; она может быть понята только через свою самосогласованность. Вещи существуют в природе только благодаря их постоянному взаимодействию. И вся физика должна исходить из единого требования о том, что все составляющие природы согласованы друг с другом и с собой.
Джеффри Чу и его последователи разработали на основе бутстрап-теории развернутую теорию субатомных частиц и более полную философию природы. Философия бутстрапа отказывается не только от базовых «строительных кирпичиков» материи, но и вообще от фундаментальных сущностей: констант, законов или уравнений. Материальная Вселенная рассматривается как динамическая паутина взаимосвязанных событий. Ни одно свойство любой части этой паутины не фундаментально. Все они вытекают из свойств других частей, а структуру паутины определяет всеобщая согласованность их взаимосвязей.
То, что философия бутстрапа не признает никаких фундаментальных сущностей, делает ее, на мой взгляд, одной из самых глубоких философских систем Запада. Но она так непривычна для нашего традиционного научного мышления, что ее придерживаются немногие физики. А отказ признавать фундаментальные сущности — вполне распространенный подход в восточной философии, особенно в буддизме. По сути, различия между «фундаменталистами» и «бутстрапперами» в физике частиц имеют свою аналогию в контрасте между доминирующими течениями в западной и восточной философии. Сведение природы к ее составляющим восходит к древним грекам, в чьей философии оно утвердилось вместе с дуалистическими взглядами на «материю — дух». Для восточной философии всегда были характерны воззрения на природу как на паутину взаимоотношений при отсутствии фундаментальных сущностей. Самое ясное свое выражение и глубокую проработку эти взгляды получили в махаянистском течении буддизма. Поэтому, когда я писал книгу «Дао физики», я выделил поразительное соответствие между физикой бутстрапа и буддийской философией как один из важнейших пунктов.
Представленные выше четыре признака новой парадигмы в научном мышлении взаимосвязаны. Природа рассматривается как внутренне связанная динамическая сеть отношений, включающая в себя и человека-наблюдателя. Любая часть этой сети — всего лишь более или менее устойчивый паттерн. Соответственно, и природные явления описываются сетью понятий, среди которых ни одно не является более фундаментальным, чем другое.
Эти новые рамки рождают важный вопрос. Если всё связано со всем, как мы можем надеяться что-то понять? Если все природные явления взаимосвязаны, то, чтобы объяснить хотя бы одно из них, мы должны понимать все остальные, что невозможно. Превратить теорию бутстрапа или философию паутины в научную теорию можно, только допустив возможность приблизительного знания. Если нас устраивает приблизительное понимание природы, мы можем описывать так только избранные группы явлений, не обращая внимания на другие, как менее важные. Так несложно объяснить многие явления через некоторые из них. В результате можно понять отдельные аспекты природы приблизительно, не стремясь охватить всё и сразу.
Это очень важно для современной науки. И это мой пятый признак. Картезианская парадигма основывалась на вере в определенность научного знания, о чем однозначно заявлял Декарт. Новая парадигма признает, что все научные понятия и теории ограниченны и приблизительны. Наука не может обеспечить полного и однозначного знания. Ученые не имеют дело с истиной (если под ней понимать точное соответствие между описанием и описываемыми явлениями), они работают с ограниченными и приблизительными описаниями реальности. Самую красивую формулировку этого признака я нашел у Луи Пастера: «Наука продвигается вперед через попытки найти временные ответы на всё более острые вопросы, которые касаются всё более глубокой сущности явлений природы».
Если этот новый подход современной науки сравнить со взглядами мистиков, то здесь мы увидим одно из важнейших различий между ними и учеными. Приблизительное мистиков обычно не интересует. Их цель — знание абсолютное, понимание бытия во всей его полноте. Хорошо осознавая фундаментальную взаимосвязанность всех аспектов Вселенной, они понимают, что объяснить нечто означает показать, как оно связано со всем остальным. Поскольку это невозможно, мистики часто настаивают, что ни одно отдельное явление невозможно объяснить полностью. Поэтому в целом они стремятся не к объяснению, а к прямому, не включающему сознание восприятию единства всего сущего.
Шестой признак скорее выражен не в оценке новой парадигмы, а в призыве. Я уверен, что в условиях угрозы ядерной войны и разрушения нашей естественной среды обитания выживание цивилизации возможно, только если ей удастся радикально изменить методы и систему ценностей, которые лежат в основе современной науки и технологий. В качестве последнего признака, который должен характеризовать новую парадигму, я декларирую переход от доминирования и контроля над природой (включая человека) к философии сотрудничества и ненасилия.
В основе науки и технологий лежит вера в то, что доминировать в них будут мужчины. Я использую слово «мужчина» специально. Этим я хочу подчеркнуть глубокую связь между механистическим мировоззрением в науке с системой ценностей патриархата; ведь стремление контролировать всё и вся — чисто мужская черта. В истории западной науки и философии эта связь наиболее ярко воплощена в личности Фрэнсиса Бэкона[297], который в XVII в. защищал эмпирические подходы в науке страстно и агрессивно. Природу пора «затравить», писал он, «поставить на службу». Природу также необходимо «сделать рабыней», «бросить в темницу» и «под пытками выведать у нее все тайны». Это представление природы в виде женщины, из которой «выбивают» ее секреты с помощью механических орудий, напоминают «охоту на ведьм», распространившуюся в том же XVII в. Бэкон знал, о чем говорил, поскольку был генеральным прокурором при короле Якове I. В его лице мы видим важную и пугающую связь между механистическими подходами в науке и ценностями патриархата, которая оказала огромное влияние на последующее развитие науки и техники.
До XVII в. цель науки состояла в постижении мудрости, осознании естественного порядка вещей и обеспечении жизни человека в гармонии с этим порядком. В веке семнадцатом такой подход к изучению природы (его можно назвать экологическим) сменился на противоположный. После Бэкона целью науки стало достижение знания, которое можно использовать для господства и контроля над природой. Это продолжается и по сей день: наша наука и технический прогресс направлены преимущественно на достижение опасных и пагубных целей, не имеющих ничего общего с защитой Земли.
Нынешние изменения в мировоззрении требуют коренных перемен и в системе ценностей. По сути, речь о полной переориентации наших душевных устремлений: от намерения доминировать и удерживать контроль над природой до подходов, характеризующихся соображениями сотрудничества и ненасилия. Такие новые подходы подлинно экологичны и, что неудивительно, присущи духовным традициям. Прекрасно сказали об этом когда-то древние китайские мудрецы: «Кто следует естественному порядку, тот следует потоку Дао».
Теперь хочу перейти к критике, которую встретила моя книга за минувшие годы. Меня часто спрашивают, как приняли основные идеи мои коллеги-физики. Как и можно было ожидать, сначала большинство из них отнеслись к книге с подозрением. Многих она испугала. Кого-то даже разгневала. Они высказывались в обидных, а иногда и откровенно злобных выражениях и в статьях, и в частных беседах. Так они выдавали собственную неуверенность.
«Дао физики» может восприниматься как угроза, поскольку широко распространены стереотипы непонимания природы мистицизма. В научном сообществе он обычно воспринимается как нечто расплывчатое, туманное, смутное и крайне ненаучное. Увидеть, как твою любимую теорию сравнивают с чем-то неясным, двусмысленным и даже подозрительным, естественно, страшно.