Но оба они — Марк и Иван Васильевич — умерли молодыми от чахотки: застудились на параде, стоя в сорокаградусный мороз в одних мундирчиках.
Уже совсем больным, в своей невысокой комнатке ори свете сальной свечи дядя Марк вслух читал Васе первую для него большую книжку — «Юрий Милославский» Загоскина. Вася слушал затаив дыхание, тесно прижавшись к локтю больного дядьки.
Марк Васильевич умер. Вася увидел его в гробу и, улучив минутку, когда никого не было рядом, закрутил своему мертвому дядьке усы по-казачьи, книзу, чтоб у него и в гробу был достойный вид.
Хоронили дядю Марка всем полком и за гробом вели его оседланного коня.
Видно, в роду Суриковых была склонность к «грудной болезни». В 1854 году Иван Васильевич почувствовал себя больным и для поправки здоровья попросился на службу в село.
Просьбу его приняли во внимание и перевели в село Сухой Бузим, за шестьдесят верст от Красноярска.
Село лежало в степи, к северо-востоку от Красноярска, при слиянии двух речек — Большого и Малого Бузима. Опоясав село, оба притока соединялись и уже вместе бежали дальше— в Енисей. Степное приволье перемежалось осиновыми, березовыми перелесками, зарослями боярышника и черемухи. В лесочках по осени появлялась тьма-тьмущая рыжиков и опят. В Большой Бузим заплывали из Енисея окунь да хариус. А Малый Бузим так пересыхал за лето, что его в любом месте можно было вброд перейти, потому и прозвали село Сухим.
Дома в селе стояли рубленые, двухэтажные, как крепости, огороженные высокими глухими заборами. В степи под селом паслись стада рогатого скота и табуны коней. Земля была плодородная, хлеб родился щедро, покосы были богатые.
Дом, который снял для своей семьи Суриков, стоял, как фонарь, на юру и отовсюду хорошо был виден. Под самыми окнами протекала река.
Иван Васильевич все подготовил для переезда своих. Помогал ему работник Семен. Несколько дней подряд Иван Васильевич выходил на дорогу встречать семью. Наконец Прасковья Федоровна, уложив последнее и заперев дом на Благовещенской улице, выехала из Красноярска.
Через двадцать с лишним лет, уже будучи художником, Василий Иванович писал матери из Москвы:
«Сижу сегодня вечером и вспоминаю мое детство. Помнишь ли, мамаша, как мы в первый раз поехали в Бузим, мне тогда пять лет было. Когда мы выехали из Красноярска, то шел какой-то странник, сделает два шага да перевернется на одной ноге. Помните или нет? Я ужасно живо все помню! Как потом папа встретил нас, за Погорельской поскотиной. Как он каждый день ходил встречать нас. Приехавши в Бузим, мы остановились у Матониных. Как старуха пекла калачи на поду и говорила: «Кушай, кушай, Вася, пощё не ешь?» И многое, многое иногда припоминаю!..»
Медведи
По субботам во всем селе топили бани. Дымки в морозном воздухе стояли столбиками. Бузимовцы парились вениками в жарко натопленных баньках, выскакивали на мороз, валялись в снегу и обратно — в пар.
Через двор, по расчищенной меж сугробами дорожке, хорошо было в субботний вечер бежать за матерью из дома к бане. В черном небе стояла луна, и две легкие тени скользили рядом по сугробам. Вася смотрел на луну, и ему казалось, что у этой круглой рожи есть глаза и рот.
Однажды они оба до смерти напугались. Вышла, как всегда, Прасковья Федоровна с Васей из бани, глядит — забор меж дворами повален, а на столбе, весь черный при луне, сидит на задних лапах медведь. Сосед, казак Шерлев, держал его на цепи у себя во дворе. Видать, мишка с цепи сорвался, повалил забор и уселся на столб. Сидит, не шевелится.
Прасковья Федоровна, как увидела косолапого, прижала к себе сына и помчалась, не чуя земли под ногами. Уже в сенях еле отдышалась…
Второй раз довелось повстречаться с медведем на воле. Пошел Вася с бузимовскими ребятами в лес по ягоды. Незаметно забрели в глушь. Вдруг слышат мальчишки — хрустит что-то. Смотрят, а из-за деревьев медведь идет-переваливается прямо на них. Перепугались ребята, побросали лукошки— и наутек! А медведь — за ними. Бежит, не отстает. Добежали до опушки, через луг — к реке, да прямо с обрыва — в воду. Переплыли на другой берег, притаились в кустах и сидят.
И тут Вася увидел, как медведь с обрыва съезжал. Он, видно, пить захотел: сел на задние ноги, передние вытянул и как на салазках съехал по песчаному откосу к воде. И как ни страшно было, все равно ребята до слез хохотали, притаясь в прибрежных зарослях.
В Сибири человеку с медведем встретиться было не в диковину. Медведи сами часто выходили из тайги на тракт. Едет, бывало, почтовая тройка или путники на перекладных в дорожном тарантасе, вдруг лошади захрапят, замечутся, глядишь — это медведь на дорогу вышел. Лошади промчатся мимо, а медведь стоит, смотрит им вслед, потом потянет, потянет носом воздух, повернется и побредет домой — в тайгу.
Мальчишеские забавы
Семь лет было Васе, когда он сел верхом на Солового. Сел по-казачьи, как сидели в седле отец и дяди, ему хотелось походить на них.
Как-то вырядился Вася в новую шубку, подпоясался кушаком, попросил оседлать коня. Вскарабкался на седло и выехал за ворота. Гонит он коня, дергает уздечку, толкает ногами в бока, а конь знай домой заворачивает. А пора была весенняя: наледь и лужи. Поскользнулся Соловый, упал и сбросил Васю прямо в лужу. Стыдно было казаку возвращаться в намокшей шубе, — он пошел к соседям, обсушился, а уж тогда только вернулся домой.
А в другой раз решил Вася перескочить на Соловом через плетень. Очень хотелось ему научиться брать препятствия. Конь на лету и задень за плетень копытом. От толчка Вася перелетел через голову, перевернулся в воздухе и встал прямо на ноги лицом к коню. Соловый от удивления даже присел на задние ноги!
Как умели нырять и плавать бузимовские мальчишки! И столбиком, и на спинке, и саженками, не боялись с плотины в бурный поток кинуться, чтоб достать со дна горсть речного песка. Вася у них все перенял. Самое опасное и интересное было — нырять под плоты.
Однажды он нырнул, да не рассчитал и вынырнул раньше срока. Вода поволокла его под балками. Балки были склизкими, и между ними в щелях сияло небо. Здесь, под водой, мелькая в прорезях, оно казалось намного синее… Вася едва выкарабкался из-под плота и вылез на берег. Маленький, скуластый, с прилипшими ко лбу волосами, бледный, дрожа от страха и боли, в синяках и ссадинах от шершавых балок, он попрыгал на одной ножке (в левом ухе булькала вода), потом улегся на песок и закрыл глаза в изнеможении. Все казалось, что вода мчит его под балками и небо, как синими лезвиями, режет, режет его по телу… Ох, страшно!..
Вася вздохнул, открыл глаза. Над ним опрокинулось чистое небо, только сейчас оно было куда светлее! Он вскочил, натянул порточки и рубашку, подпоясался кушаком и пустился догонять товарищей…
Еще была радость — ходить с отцом на охоту. В первый же раз, как только получил ружье, удалось ему так метко при: целиться, что он снял глухаря с ветки. С тех пор отец часто брал его с собой в тайгу.
Однажды он намеренно отбился от отца и, заплутавшись, весь день пробродил в тайге один. Дичи настрелял уйму, но домой выбрался только к вечеру.
Солнце садилось. Еще издали Вася увидел на плотине отца и мать, в отчаянии карауливших его. Два тревожных силуэта на оранжевом фоне заката повергли Васю в смятение и страх. Он помедлил, хотел было спрятаться за стога, чуя расправу, но его заметили, закричали, замахали руками. Тогда, опустив голову, Вася быстро пошел навстречу. За плечами у него было ружьишко, в руке — груда связанных за лапки тетерок и рябчиков.
Разъяренный отец схватил сына за ноги, чтоб разложить его и высечь, а плачущая от счастья мать схватила за плечи и потащила к себе, чтоб защитить от побоев. Чуть не разорвали мальчишку! Мать отстояла, простив ему в эту минуту все свое отчаяние, все тревоги, пережитые за несколько часов. А тревожиться было о чем — ведь мог и медведь задрать в лесу, и лихой человек обидеть, отнимая ружье. Кругом на дорогах и в тайге было полно ссыльных, беглых, бродяг-«варнаков», как называли их в Сибири.
Варнаки
— Что это словно по ногам очень дует? Ваня, а Ваня!
Прасковья Федоровна разбудила мужа. В открытую дверь спальни задувал сильный ветер.
Вся семья Суриковых спала на одной огромной кровати. Вася — всегда «на руке» у отца, сестра Катя и недавно родившийся брат Саша — по сторонам возле матери, а старшая — падчерица Лиза — спала поперек кровати, в ногах. И как это случилось? Уснули так крепко, ничего не слыхали. Д дверь взломана, раскрыта настежь. Сундук с материнским приданым открыт, и все как есть украдено. Тогда сестра Лиза вдруг припомнила, что кто-то словно по ногам/ ее толкал. Хорошо, что никто не проснулся, а то, пожалуй никому бы в живых не остаться.
А утром нашли на заборах вышитые платки и полотенца, да венчальное платье Прасковьи Федоровны пузырем всплыло на реке, прибитое к берегу. Вот они, варнаки-то! Уж как крепко на все засовы, на все болты замыкали Суриковы двери и ставни на ночь, а все равно не убереглись от разбойников!
А однажды пришлось Васе с варнаком на большой дороге повстречаться. Ехали они тогда с матерью и сестрой Катей в Красноярск. Дорогой забила Васю лихорадка, видно, застудился где-то. Уложила его Прасковья Федоровна в тарантасе, укрыла кошмой потеплее, он и заснул.
Той порой проезжали место, где тайга близко подходила к дороге, и вдруг вышел на тракт человек — кудлатый, бледный, в красной рубахе. Он молча остановил лошадей, подсел на облучок и, взяв у перепуганного ямщика вожжи из рук, свернул с дороги в лес. Слышит Прасковья Федоровна, как разбойник говорит ямщику:
— Что ж, до вечера управимся с ними?
Поняла она, что попала в беду, затряслась вся, вскочила. Тут Вася открыл глаза, очнулся от лихорадки и видит, что мать одной рукой разбойнику деньги сует, а другой детей загораживает и плачет:
— Что хотите берите, только не убивайте! Дети ведь малые!..