Время — странная штука, оно беспощадно и милосердно одновременно. Недели и месяцы, складываясь в годы, незаметно мелькают одни за другими, неудержимые и неумолимые, как сама судьба. Но есть в мире сила, способная если не остановить, то хотя бы замедлить мелькание дней, — это человеческое страдание. Чем тяжелее груз боли и отчаяния, чем глубже страдание и горе, тем медленнее поступь времени и тем длиннее его дорога.
Вся предыдущая жизнь Вороновских вместилась в этот тоннель ожидания, неверия и надежды, неизвестности и отчаяния. Казалось, что время замерло на одном месте, не в силах сдвинуть столь неподъёмный для себя груз. Минуты бежали, складываясь в часы и вновь распадаясь на секунды, время оторвалось от реальности, существуя отдельно от пространства и здравого смысла.
Телефонный звонок прозвучал неожиданно, заставив всех вздрогнуть и обернуться. Длинные, протяжные гудки говорили о том, что на соединении другой город.
— Алло! Здравствуйте, я могу поговорить со Львом Борисовичем Вороновским?
— Я вас слушаю, — в предчувствии чего-то очень важного Лев затаил дыхание, боясь помешать словам женщины, находящейся на том конце трубки. Голос её был знаком, но то ли от помех на линии, то ли от волнения, вспомнить, где он его слышал, Льву не удавалось никак.
— Лёвушка, это вы? Как хорошо, что я вас застала дома. Это Латунская Елена, из Оттавы.
— Елена? — Сердце Льва ударилось так, что боль прокатилась по всей спине, разламывая тело надвое. Вороновский прикрыл глаза и вздрогнул.
— Лёвушка, у меня для вас есть хорошие новости, только обещайте мне, что вы не станете сильно волноваться. У меня ваш Гриша.
— Гриша?! — крикнул Лев. Все трое сидящих за столом вскочили, при этом Андрейка неловко задел рукой чашку, и она, упав на клеёнку, разбилась. — Он у вас? — От напряжения желваки на его скулах заходили взад-вперёд, а лицо потемнело.
— Знаете, всё вышло абсолютно случайно, сегодня днём мы с моей внучкой пошли в «Макдоналдс»…
…За столиком сидели бабушка с внучкой. Женщина была ещё не старой, худенькая, невысокая, с серыми лучистыми глазами и добрым взглядом, она смотрела на своё маленькое сокровище, забавную курносую девчушку лет десяти, и улыбалась.
— Джейн, детка, возьми носовой платок, ты вся в мороженом, — ласково проговорила она.
Девчушка крутилась на стуле не переставая, вытягивая шею и глазея по сторонам. Ей нравилось здесь буквально всё: и нарядные флажки, и шарики, и веселая музыка, и яркие цветные заплатки на клоунских штанах.
— Бабушка, а ведь быть в «Макдоналдсе» — это весело? — вдруг спросила она.
— Очень, — улыбнулась в ответ женщина. — А почему ты об этом спрашиваешь, детка?
— Посмотри, все смеются, а мальчик, который сидит у окна, плачет! Бабушка, а почему он плачет? Он совсем один, наверное, он потерялся, да? — И Джейн показала пальцем на Гришку, по лицу которого и вправду градом катились слёзы.
— Какой мальчик? — женщина обернулась в ту сторону, куда показывала внучка, и в её добрых сияющих глазах появилось удивление. — И правда, Джейн.
Надо же, один, такой маленький, неужели потерялся? Елена слегка нахмурила брови и задумалась. Странно, лицо ребёнка было ей знакомо, такое ощущение, что она видела его совсем недавно. Где это могло быть? Изображение в её памяти было неподвижным, но настолько похожим, что перепутать она не могла, это точно. Только было ещё что-то, что-то такое, что… Боже мой, да ведь на фотографии, которую показывал у них дома Лёвушка, их было двое. Конечно, никаких сомнений, это один из братьев-близняшек. А где же второй, и где, в таком случае, сам Лев? Он же должен был быть уже в Москве, тогда откуда здесь этот мальчик?
— Джейн, милая, ты пока доешь мороженое и посиди здесь, а я узнаю, что у мальчика произошло и не сможем ли мы ему чем-то помочь, хорошо?
— Конечно, бабулечка, я посижу, а ты спроси, почему он так плачет. Мне его так жалко! — согласилась девочка.
— Ты никуда не уйдёшь? — Латунская подняла на внучку свои лучистые глаза.
— Что ты, бабушка, я буду ждать тебя здесь, обещаю.
Елена поднялась из-за столика и пересекла зал, подойдя к Гришке и сев рядом с ним.
— Здесь занято, — Гришка проговорил заранее приготовленную фразу и снова хлюпнул носом.
— А ты здесь не один? — спросила женщина на чистейшем русском языке. Гришка перестал хлюпать и повернулся на её голос.
— Нет, я здесь… с папой.
Елена заметила, что последнее слово мальчик произнёс с трудом, как-то уж очень натянуто.
— Скажи, а твоя фамилия, случайно, не Вороновский?
Гришка удивлённо поднял глаза на женщину.
— А откуда вы знаете? — негромко проговорил он и стал оглядывать зал, на всякий случай пытаясь найти глазами Стаса, но очередь у касс была большая и его видно не было.
— Значит, всё-таки Вороновский.
— Да.
— А где твой папа, и почему ты плачешь?
Родители учили братьев никогда не заговаривать на улице с чужими людьми, но эта женщина опасений не вызывала, — она знала, кто он, и потом, ведь они были не на улице.
— Лев где-то здесь? — спросила она.
— Нет, он в Москве вместе с мамой и Андрейкой, — услышала Елена.
— Как же так, — растерялась она, — ты же сказал, что ты с папой, или я что-то не так поняла?
— Я действительно с папой, только с другим, он там, берёт нам обед.
— Вот оно в чём дело. Значит, если Андрейка в Москве, то ты, стало быть, Гриша?
— Да, я Гриша, — шмыгнул носом мальчик. — А кто вы?
— Я хорошо знаю твоего папу, всего несколько дней назад он заезжал к нам, когда был в Оттаве, в командировке. Гриша, — беспокойно произнесла Латунская, — скажи, пожалуйста, а твои папа с мамой знают, где ты есть? — В голосе Елены слышалось сомнение. Что-то здесь явно было не так.
— Нет, они ничего не знают, — мотнул головой Гришка.
— Ничего не знают? — испуганно проговорила она, и Гришка увидел, что на щеках женщины, видимо, от волнения, появились два розовых круглых пятна. — Как же так, Гриша, они же будут беспокоиться?
Мальчик хлюпнул носом и заплакал опять.
— Я не знаю, как мне быть, я хочу к ним обратно, но новый папа ни за что меня не отпустит! И потом, я его тоже люблю. — Гришка выглядел жалким желторотым птенчиком, дрожащим, несчастным и запутавшимся.
— Знаешь что, я хорошо знаю твоего папу и просто уверена, что он сейчас очень переживает. Давай мы с тобой поедем ко мне, оттуда позвоним ему и узнаем, как там дела, а потом, если ты, конечно, захочешь, мы сможем вернуться в гостиницу к твоему новому папе. Ты ведь знаешь, где ваша гостиница?
— Знаю, там, по улице прямо, это недалеко. Только я не смогу уехать, потому что новый папа ничего об этом не знает, он будет волноваться.
— Но ведь ты уехал от старого папы, ничего ему не сказав? — произнесла Елена. Наверное, можно было бы придумать что-нибудь лучше, но в голову как-то сразу ничего другого не пришло, а время поджимало. — В случае чего ты же вернёшься.
— Наверное, это всё зря, — с горечью проговорил Гришка, — потому что они меня ни за что уже не простят, я же предатель.
— Я так не думаю, — сказала женщина, и глаза её мягко засияли. — Знаешь, все мы иногда совершаем странные поступки, но на то они и есть, родные и близкие, чтобы любить и прощать.
Наконец-то после чёрной полосы в дом Вороновских пришла радость. Нет, всё-таки есть на свете Бог! Не появись в кафе Елена, ещё совсем неизвестно, что из этого всего бы вышло.
Каждый готовился к появлению Гришки по-своему. Маришка наводила чистоту в доме и пекла его любимый сливовый пирог, у Льва наконец-то дошли руки починить сломанный джип на радиоуправлении, а Андрейка великодушно делился цветными карандашами, откладывая в Гришкину коробку самые длинные и красивые. Настроение в доме царило праздничное, дел хватило всем.
Особенно радостно стало тогда, когда через несколько часов раздался второй звонок Елены, сообщающий, что Гришка уже в самолёте. Господи, тринадцать часов — и он дома, просто не верилось, что всё самое страшное позади. Выяснив время посадки нужного рейса, Вороновские решили выехать в аэропорт заранее, торжественно дав слово Андрею, что он непременно поедет вместе с ними.
В приятных хлопотах время летело незаметно, наконец-то тиканье стрелки не раздражало: да пусть тикает, сколько ей хочется, ведь своими маленькими шажками она приближает тот момент, когда вся семья снова соединится вместе.
Очередной телефонный звонок никого не напугал, и правда, чего бояться, если самое страшное уже миновало, и Гришка скоро будет дома?
— Я вас слушаю. — Голос Льва журчал от удовольствия, впервые за эту неделю с его плеч свалился тяжкий груз неизвестности. Конечно, Гришка был ещё в воздухе, но уже совсем скоро они встретятся снова. Настроение Льва было таким замечательным, а радость, переполнявшая его, настолько велика, что поделиться своим счастьем хотелось со всем миром.
— Лёвушка, милый, здравствуй, — проворковала трубка, и Вороновского словно прошило током. Улыбка с его лица сползла, и оно стало напоминать плохую театральную маску.
— Ирина? — Губы его чуть шевельнулись, произнося её имя, и вдруг его охватил страх, не боязнь, не предчувствие чего-то ужасного, а именно страх, холодный, звонкий, проникающий во все уголки сознания без остатка. — Почему ты мне звонишь, у тебя что-то случилось?
— Нет, милый, это не у меня, это у тебя случилось, — нежно, растягивая мгновения удовольствия, произнесла она.
— О чём ты говоришь? — перебил её Лев.
— О Грише, конечно, — смакуя слова, сказала она. Голос Беркутовой напоминал сладкую тягучую патоку, до того липкими и обволакивающими были её интонации. — Разве не ужасно, что из семьи пропал ребёнок и что надежд на его возвращение с каждым часом всё меньше?
— Ты опоздала. — От сердца немного отлегло, и в голосе Льва прорезались презрительные нотки. Как он мог увлечься этой женщиной? Сейчас, видя всю её низкую сущность, он не понимал самого себя. — Так что повод для радости упущен, придётся тебе поискать его в другом месте.